Эту страну Амрит презирал заочно, с того момента, как достиг сознательного возраста, чтобы до конца понимать значение всех исторических трудов, которые давали ему изучать учителя и которые он сам находил в семейной библиотеке. С тех самых пор, как отец открыл Амриту истинное предназначение их семьи и насколько важно ему следовать во имя спасения не только рода, но и всей Индии, а быть может даже мира. И, надо признать, первое впечатление нисколько не разрушило его многолетних предубеждений.

— Какая мерзкая погода.

Амрит морщится, сходя с трапа самолета, потому что в лицо тут же дует промозглый ветер, а за шиворот проникает холодная морось. Им с Вайшем пришлось пересечь пол мира, дабы исправить постигшую их неудачу с приобщением Амалы к её родной культуре. Но больше Амрита раздражало даже не это. Его раздражало, что пришлось лететь обычным рейсом, пренебрегши собственным именем, ведь проклятые Лайтвуд и Грант (надо было и их принести в жертву) точно поставили всех на уши, чтобы отследить любые сомнительные перемещения из Индии в Англию, и зная пристрастия Дубеев, все частные рейсы наверняка под двойным прицелом. Именно поэтому Амрит решил пойти от противного и сделать то, что от него ожидали меньше всего – прилететь эконом классом и смешаться с толпой обычных пассажиров. Последнее, правда, получилось сомнительно, ведь променять свой шервани на банальный европейский костюм было выше его сил.

— Если Амале действительно нравится эта страна, то у нее отвратительный вкус. Неудивительно тогда, что она так враждебно отнеслась к перспективе нашего замужества.

Компания Вайша не слишком его устраивала, в конце концов, именно он и помог госпоже Басу покинуть Индию, предварительно посеяв в душе смятение. Но, с другой стороны, без его божественного чутья и других способностей, Амриту придется искать Амалу в два раза дольше, а у них катастрофически мало времени для того, чтобы всё исправить.

— Твой божественный радар точно не сбился? — Дубей подозрительно косится в сторону Рэйтана, который молча — почти — сидит рядом на заднем сидении автомобиля, что забрал их из аэропорта и уже вывез прямиком в сельские окрестности. Пока они ехали через весь город, Амрит думал, что ослепнет от местной… серости, но ближе к дороге в деревню, в которой по идее и пряталась Амала, стало немного лучше, даже несмотря на мелкий дождь, что по-прежнему размывал пейзаж. — Смотреть достопримечательности в мои планы не входит.

Местный индиец по имени Суман Шукла по приказу отца, род которого в прошлом, когда жил в Индии, служил Дубеям, должен был довезти их до самой деревни, но путь был не близким, из-за чего многочасовое молчание, прерываемое редкими переговорами его странных пассажиров, которые Суман, к слову, ничерта не понимал, так как знал только английский, начало напрягать. И тогда, он попытался разрядить обстановку, первым подав голос.

— Далеко вы собрались, конечно, только зачем? В тех краях нет ничего интересного, да говорят еще всякая чертовщина иногда происходит. Кстати, а вам удобно в этих штуках? Ну… сари, да? Кажется эти куртки так называются? Мне вот как-то местная мода ближе и образ жизни в целом. А еще в Англии столько возможностей, иногда, когда слышу рассказы отца про Индию, с трудом представляю, как там люди вообще выживают...

От последней фразы водителя светлые глаза Амрита едва не краснеют. Бешенство оказалось столь сильным, что Дубей вцепился пальцами в спинку переднего сиденья, и если бы его нож не лежал сейчас в багаже, то он обязательно бы перерезал этому Шукла глотку.

— Да как ты, шудра, смеешь говорить столь оскорбительные, невежественные вещи?! Да еще и на языке чужаков!

Хелена не стала еще раз напоминать, что она хотя бы их оттуда вытащила, — но приосанилась, держа свой стаканчик с кофе так, будто это был фужер с вином. Это было на редкость уютно и до странности хорошо — и подурачиться успевали, и пройтись метафорическим ножом по старым ранам, но так, что почти не больно, только нервы пощекотать немного.

Прошло почти десять лет. Слишком много, чтобы Хелена уж очень переживала из-за отказа. Скажи Вик, что ей все показалось, и он ни о чем не жалеет, — она бы поверила и больше не завела такого разговора. А тоска уймется как-нибудь сама, нужно только дать немного времени, Хелене не привыкать. Когда-то в любом случае от этой тоски останется разве что отголосок робкой осенней меланхолии, может, капелька ностальгии. Как вчера, когда она его увидела, и мысли были похожими.

Она вполне могла ошибаться сейчас, но ничего от этого не теряла.

Решив для себя так, Хелена с непроницаемым лицом медленно потягивала свой кофе, с Вика взгляда не сводила.

— Технически, — начала было она, передразнивая, но умолкла, когда он поднял ладонь, вздохнула, закатив глаза.
"Технически убежал ты".

Она правда собиралась съязвить, обратив все в недобрую шутку, потому что не умела иначе. Рот было открыла, но смогла издать только неловкий смешок. Пожалуй, стоило бы присесть.
Пожалуй, стоило взять бутылку вина, а то и чего покрепче. Приготовившись к отказу, о другом варианте Хелена как-то позабыла. Зато Вика тогда помнила хорошо, девочку, всю жизнь прожившую среди убийц, неспособных на искреннюю любовь, впечатлить было нетрудно, то ли дело разочаровать. Едва достигшая совершеннолетия Хелена изначально не верила, что у них могло что-то получиться, она мечтала о чем угодно кроме любви. И сожаление к ней пришло далеко не сразу.

— А почему нет? Что изменилось? — Она бы предпочла, чтобы обошлось без упоминаний подробностей ее вендетты, Вик не мог не знать, но выбрал бить по больному. — Неужели стоило умереть, чтобы принять мой выбор?

В искренность его сожалений Хелене вполне верилось, в то, что он поступил бы по-другому, если бы мог — нет.

— Ты так говоришь только потому, что все уже закончилось, и я изменилась. Ладно мне, себе-то не ври, — Хелена ухмыльнулась немного зло, потом поджала губы. Вик говорил то, что она хотела услышать, или это — те самые последствия воскрешения, которые она искала? Позволил бы сегодняшний Вик пролить кровь? Он даже выстрелить ей помешал ночью.

Не довериться было бы так легко — ей ничего не стоило бы сказать "нет", отвернуться и больше не возвращаться к теме. Именно так бы поступила девочка, обиженная, как она думала, предательством, заживо съедаемая изнутри ненавистью и одиночеством. Эта девочка все еще оставалась там, внутри, но с годами Хелена научилась лучше понимать ее желания.

— Прости, я тебе верю, — выдохнула она, все еще внутренне на что-то решаясь. — И да, я думаю, ты поторопился от меня сбежать. А я поторопилась, решив вчера, что твое возвращение ничего не меняет.

Из ее уст звучало чем-то близким к признанию.

С тех пор, как нетрезвый амур в пьяной перестрелке всадил свою стрелу капитану Гонсалесу  между верхними ребрами и грудиной, вместе с капитаном маялась вся команда. Шел второй месяц, как они стояли на якоре в Чаичьей бухте близ небольшого, но красивого и гордого портового городка Порто-Эколеоле. Первые пару недель большая часть экипажа с охотой таскалась по портовым кабакам, не гнушаясь как следует налегать на весла, дабы на шлюпках огибать мыс Голова Св. Вита, чтобы пристать к берегу рыбацкой деревушки с неблагозвучным названием Бражница. Оттуда желающие могли топать прямехонько в местный трактир или проплыть еще около десяти миль вдоль изрезанного мысами и фьордами берега и высадиться в порту Порто-Эколеоле. Можно было существенно сократить путь, двинув напрямки по дороге из Бражницы в город.  По пути удавалось пощипать виноград, свесившийся спелыми гроздьями через плетень, и девиц, чья спелость существенно варьировалась от забора к забору. До конца Феаинн по большому счету дела никому не было до того, где вечерами и ночами пропадает капитан, почему на сей раз пьет горькую и отчего вздыхает. Разве что от безделья кто-то мог прислушаться к его печальным вздохам и мечтательному бормотанию и разобрать в нем что-то про тонкую талию, девичью грудь, а когда капитан совсем упивался, то и про глаза, как звезды, губы, как лепестки роз, кожу, как бархат и лебединую шею.  Но после того, как отгуляли Ламмас, упились, обожрались, передрались и перетрахались со всеми, с кем только могли, матросы «Черной ламии» заскучали, начали ворчать и с зудом нетерпения посматривать в сторону, откуда приходит прилив.  Впрочем, возможно, зудело у них из-за неразборчивой похоти, а не по зову пиратской души, но натура пирата слишком груба, чтобы вдаваться в такие тонкости.
Что же до капитана, то впервые в жизни Везунчик счел себя неудачливым – в любви. В один из вечеров, когда метания духа загнали его на дно бочонка с портвейном, а оттуда в кусты под окнами дамы сердца, капитан стал свидетелем любопытной сцены. Предмет его тайной страсти, по беспечности женского кокетства и наивности молодости, искушала вспыльчивую капитанскую натуру, воркуя с каким-то офицером на террасе, выходившей к морю аккурат напротив капитанских наблюдательных кустов. О чем говорил этот ангел в корсете с нильфгаардским воякой, капитан не слышал. Видел лишь, как отчаянно трепетали ресницы и веер. А потом, прелестное создание перегнулось через парапет и рухнуло вниз, прямо в белую кипень. Не раздумывая ни мига, а если точнее, то ни черта не соображая от количества выпитого, Везунчик сиганул за девой в пучину морскую. Дальше все было как в тумане, что рассеялся лишь когда капитан оказался на берегу в  зарослях рододендрона, мокрый до нитки, в одной руке сжимая свой мессер, в другой дамский корсет, а перед ним, заходясь кашлем и отплевывая воду извивалась дама его сердца в одном исподнем и такая же промокшая насквозь. Исходя исключительно из лучших побуждений заботы и безопасности – появление на публике в таком виде могло же раз и навсегда уничтожить репутацию девы благородного происхождения, — капитан Гонзалес свою даму сердца сначала связал, а потом засунул ей в рот кляп. Перед кляпом, к стати, влил в юную княжну добрую порцию рома из собственных поясных запасов в качестве экстренного противопростудного средства и от нервов, ибо экзальтации ещё ни разу ни чем хорошим не заканчивались. У капитана и самого зуб на зуб не попадал, чего уж говорить о юной деве. Везунчик тоже приложился к успокоительному. И тут, его тёмную голову озарил свет яркой как молния  мысли. Всего несколько мгновений потребовалось, чтобы идея выкристаллизовалась в план, а план утвердился в намерение, о котором капитан, как честный человек , немедля поведал связанной им княжне:
— Сударыня, вы похитили моё сердце, а я похищаю вас, — говорил он с обезоруживающей прямотой.
— Спешу вас заверить, — он упредил ее возражения жестом, хотя это было ни к чему – кляп во рту надежно блокировал выражение любого несогласия, — намерения у меня самые серьезные. Ваш папенька, конечно, не одобрит мезальянс, но мы его сперва поставим перед ультиматумом, потом перед фактом. Сначала я отправлю ему письмо с требованием выкупа за вашу жизнь. Не волнуйтесь, вам ничего не угрожает, просто надо же нам как-то выбить из вашего батюшки приданое. Пока он будет собирать обозначенную в письме сумму, у нас будет время заключить священный брачный союз и консумировать наш брак. Всего-то понадобится священник и горстка свидетелей.  Уверяю, нам никто не помешает! «Черная ламия» — это мой бриг, без ложной скромности скажу, самый красивый и быстроходный из тех, что ныне бороздят Великое море. Так вот «Черная ламия» будет курсировать на безопасном расстоянии, опасным курсом у рифов близ Драконьей скалы, ни одно военное судно не осмелится туда сунуться. А в назначенный час мы совершим обмен: выкуп на вас. Только вы к тому времени уже будете связаны священными узами брака перед ликом богов и людьми, а, как известно, куда муж, туда и жена. Так что во избежание позора вашему папеньке не останется ничего другого, кроме как принять нас обоих.
Капитан  подкрутил ус и лихо вскинул бровь, явно гордый своим стратегическим гением, отхлебнул из фляги, выждал паузу, позволяя княжне восхититься и погреться в лучах его блестящего ума, и продолжил.
— Я вас оставлю здесь ненадолго, найду лодку, свою команду и священника. Потом вернусь и мы все вместе переправимся на «Черную ламию».
Капитан, пошатываясь, поднялся на ноги, оценивающе осмотрел местность вокруг. С одной стороны был отвесный склон утеса, с другой – море. А между ними тонкая полоса берега с густыми и высокими зарослями рододендрона. Вечер был в самом разгаре – солнце только на половину своего диска погрузилось в море, — но здесь, не было слышно ни гомона гуляющих людей, ни музыки, ни иных звуков вечернего города, лишь крики чаек да ласковый плеск волн. И все же, на всякий случай капитан нарезал веток рододендрона и закидал ими связанную деву, приговаривая с успокоительными интонациями, что это лишь предосторожность для большей скрытности. Покончив с этим, он заверил даму своего сердца в безмерной любви, велел ждать его возвращения и начал пробираться вдоль берега, прокладывая мессером дорогу себе и их с княжной будущему семейному счастью.
Спустя три часа капитан Гонзалес нашел свою команду в одном из портовых кабаков, облюбованных его матросами еще во время празднования Ламмаса. Вновь получать от капитана приказы авантюрного и противозаконного свойства было для их черной пиратской души сродни живительному ветру, наполнившему обвисший парус, знаменуя окончание мертвого штиля. Ни один моряк не станет задавать ветру дурацких вопросов: в какую сторону тот дует и почему налетел так внезапно. Вот и капитану не стали. Он же, в свою очередь, не спрашивал, где его ребята раздобыли лодку и священника. Не интересовало капитана и то, жрецом какого культа являлся последний. Главное, что прежде чем бросить святого отца на дно рыбацкой лодки, тоже невесть у кого угнанной, того как следует связали, приладили ко рту кляп, а на голову мешок. Вскоре рядом со священником лежала юная княжна, тоже все еще связанная и с кляпом. Правда, пользуясь привилегией капитанской галантности – без пыльного мешка на прелестной головке. Пока матросы вдохновленно гребли веслами, капитан явил и им весь гений и блеск своего плана. Команда сочла план весьма воодушевляющим, потому что за годы службы под командованием Везунчика привыкла полагаться на капитанскую удачу куда больше, чем на капитанский ум. Умных капитанов много, а вот чертовски везучих – единицы. Возможно, именно поэтому кости умников лежали на дне моря, где их обгладывали рыбы, а Везунчик все еще ходил под черным с алой каймой парусом. Возражений от иных участников этой авантюры также не последовало. Все-таки кляп – лучшее орудие любой риторики.
На борт грузились уже когда луна была в зените. По счастью вахту несли люди не самые любознательные и инициативные, так что все прошло тихо, без лишних вопросов и тревог для спящей команды. Живой груз в количестве двух штук решено было пока разметить в трюме. Мешок, веревки и кляп с них сняли, однако капитан настоятельно просил не капризничать и шуму не поднимать. Им предстояло  опасное дело – выход из Чаичьей бухты в самом начале прилива. Бухта славилась своими острыми  рифами, которые только-только покрылись водой, так что капитану, самолично вставшему к штурвалу, пришлось все свое внимание и мастерство рулевого употребить на то, чтобы протиснуться меж хищными каменными зубами и вывести «Черную ламию» в открытое море. Следить за соблюдением порядка и тишины в трюме были оставлены двое матросов, уполномоченные в случае необходимости применить силовые методы убеждения и кляпы.