Свежий воздух всегда способствовал ясности размышлений. А это как нельзя кстати, когда нужно принять очень значимое решение, способное изменить не только твою жизнь, но и судьбу многих из тех, кого ты знаешь. Всех, кто связан с тобой. Нет таких людей, происходящее с которыми никого другого не затронуло бы, даже живущие наособицу, в одиночку, нелюдимые затворники не исключение. Всё в этом мире представляет собой сложную и запутанную связь событий и судеб, даже самый крохотный листок, срываясь с ветви дерева, что-то меняет. Разумный плетёт собственные узоры, неосторожный – рвёт их. Однако с точки зрения значимости они оба равны, пусть один и является созидательной силой, а другой – деструктивной. Те, кто построили город, и те, кто разрушает его – творят историю.
Его выбор затронет многих и многих. Те, кто живёт на этих землях, настолько привыкли, что Архонт всегда рядом с ними, им будет сложно осознать, что скоро всё изменится. Однако жизнь не стоит на месте, даже если обманчиво кажется, будто сегодняшний день ничем не отличается от вчера и позавчера, создаётся иллюзия, что и завтра, и через неделю всё будет в точности таким же.
Чжунли шёл неторопливо, наслаждаясь возможностью побыть наедине с собой. Он искренне любил находиться в компании и никогда не считал время потраченным, но даже ему порой необходима была благословенная тишина. О, природа, идеальная в своём кажущемся несовершенстве. Подумайте сами – отдельные её компоненты так легко повредить, погубить, но она всегда возрождается, какие бы раны ни наносили ей. И, когда человек забывает об этом, думая, что уже стал повелителем мира, она напоминает ему, что не будет добра, если он не сможет поддерживать баланс между своими желаниями и её потребностями. Да, Моракс сам учил их, как существовать на неприветливой тогда земле Ли Юэ. Но научил он их и уважать её, ценить дары, которые она приносит, и понимать, что только в гармонии они добьются успеха.
Чжунли вежливо и сердечно здоровался со всеми, кто встречался ему на пути, традиционно желая здоровья и благополучия, но ни с кем не задерживался. Он восхищался ими, каждым достижением, даже самым маленьким, ведь когда-то все они были детьми, учившимися ходить, а теперь выросли и бегут вперёд, не оглядываясь. Именно с таких крохотных, незаметных по отдельности шагов начинается любое дело, и терпеливый пожнёт урожай, а чрезмерно импульсивный и не владеющий даже собственными страстями - погубит его.
Он остановился, увидев перед собой девушку, не похожую ни на кого из местных жителей. Более того, такие цветы, как у неё в волосах, нигде теперь уже не водились, а одежда не принадлежала ни одной нации, ни существующим ныне, ни заметённым песками далёкого прошлого. Возможно, кого-то это насторожило бы и надоумило держаться подальше, но Чжунли, напротив, испытал интерес. Нечасто ему доводилось повстречать что-то или кого-то, доселе невиданного и непредсказуемого. И он не чувствовал не только страха, но даже беспокойства - не только потому что был уверен в своей способности справиться с чем угодно, но и поскольку вовсе не боялся за себя. И, наконец, в-третьих древний закон гостеприимства оставался незыблемым и важным. Чжунли неподдельно верил, что, будь ты даже божество, не соблюдая эти негласные, но всем понятные правила, ты навлечёшь на себя беду. Мир всегда воздаёт тебе тем, что ты ему приносишь. Иногда сразу, а порой проходит много лет, ты уже забываешь, что сделал, но так или иначе с тебя спросят за любой поступок. Иначе говоря, лучше с уважением отнестись к недостойному, чем ни за что обидеть достойного. Уважение – единственная валюта, которой всегда в достатке у богача и бедняка.
- Я приветствую вас, госпожа. Скажите, пожалуйста, не могу ли я вам чем-нибудь помочь? Мои возможности скромны, но все они – к вашим услугам.
Это прозвучало старомодно-церемонно, Чжунли обратился к ней, используя классический литературный язык. Нынешняя молодёжь уже не выражалась такими фразами.

Кто бы мог подумать, что место, насквозь кишащее мертвецами, может быть таким. Кто бы из Крествуда мог подумать, что однажды это тухлое болото будет праздновать очевидную победу. Тем не менее, эта победа была скрашена горечью утраты — сперва все деревенские наконец отпели потерянных в затоплении братьев и сестер, матерей и отцов, сынов и дочерей, а затем, за рюмкой пахучей ферелденской бражки, поминали их всех добрым словом. Шартер, слабо способная на сочувствие незнакомым людям, всё больше профессионалка своего дела, смотрела на это и думала. Думала о том, что нельзя никого подпускать близко, чтобы не оставаться в мгновения слабости такой же уязвимой, какими были эти крестьяне от горя. Её ссылка в Крествуд, в общем-то, была тому хорошим подтверждением.

Ссылка. Шартер фыркнула. Забавно, наверное, называть ссылкой вполне себе добровольный побег. Шартер — мастерица прятать личное под сугубо профессиональным.

С Лелианой всё было сложно. Всё было сложно начиная от их знакомства, заканчивая тем, как быстро вежливости переросли во что-то личное. Лелиана — скучала по Айдану Кусланду. Что бы она ни говорила, как бы ни старалась скрыть это, Шартер — не дура, которая может купиться на сногсшибающую волну новых чувств. Влюбленность и влечения для неё — не новы, а она после Орлея уже слишком стрелянный воробей, чтобы снова окунаться в это все с головой. Может, кроме того, что Шартер не дура, Шартер, на самом деле, трусиха. Служебный роман был почти неотвратимым, учитывая то, как верно и чувственно обычно Шартер служит, от него было некуда деться, он был буквально по буквам прописан в их общем подписанном с двух сторон договоре. Шартер была слаба к сильным женщинам, а к таким, как Лелиана, тем более — цельнометаллический холод от прикосновений был её любимым чувством. Целоваться с Лелианой было всё равно, что лезть в рот к опасной хищнице, к драконице, у которой несколько рядов бритвенно острых зубов. Адреналин, чистейшей воды, затмивал все то ледяное сознание, которым Шартер была хороша. Шартер не любила весь этот хаотичный вихреворот чувств, которые она не в силах контролировать. Нет, не так. Она терпеть этого не могла. Всё то, что было по иную сторону от холодного расчета, от солдатской выдержки и от чистейшего разума, её бесило. Лелиана была хищницей высшего порядка. Той, на кого хотелось равняться. Той, от кого бы Шартер с удовольствием впитала бы все рецепты чистой воды зубастой угрозы. Но вышло, как вышло.

Ей надо было это все переварить. Прожить и пережить повторение истории. Только теперь на месте орлесианской графини — Лелиана.

После прихода в Инквизицию Шартер перестала принадлежать самой себе. Она принадлежит долгу. Она принадлежит их миссии. Она принадлежит Инквизиции, в конце концов, и с недавних пор — напрямую Эвелин Тревельян. Нет больше той шпионки при орлесианском дворе, нет больше эльфийки в грязном тряпье с подносом в руках, которая внимательно слушает сплетни. Не будет

Шартер зябко потянула носом влажный воздух.

Не то что бы погода в Крествуде стала лучше или внезапная мокрая и грязная ферелденская зима стала оплотом антиванского лета, но здесь хотя бы перестало смердеть мертвецами. Шартер терпеть не может этот трупный запах. В Орлее после убийств не пахнет — намазанные тальком тела не успевают начать вонять, до того, как их утилизируют, а здесь, когда целая деревня с людьми провалялась под водой... смердело в Крествуде просто отбойно. Просто лицо у Шартер вечно было такое кислое и суровое, что подозревать её в нелюбви к болотистой тине мог бы только идиот, а уж только ещё больший идиот под льющуюся мелодию лютни предложил бы потанцевать. Разведчик Пеллейн, красный, как тот же антиванский томат, смотрел на Шартер так, будто бы она самолично сгрызла всю его родню (включая младшую сестренку), крутил руками и мямлил. Потанцевать?

Изящная бледно-рыжая бровь удивленно изломилась в ответ.

— Решили приударить за остроухой, разведчик Пеллейн? — сразу же зазмеилась Шартер, сверкая глазами. Разведчик Пеллейн шугнулся этой ершистости так, будто бы Шартер в одно движение острой руки приставила к его горлу один из своих «клыков». Он бледнеет, а Шартер не сводит с него ядовитого взгляда. Насколько сильно она успела пропитаться Лелианой, что даже цедит теперь ответы особенно отважным разведчикам так же, как она? Мыслить, как она. Привязанности нас обеих погубят, дорогая Шартер. Даже хорошо, что ты отправляешься с Ниткой в Крествуд. Нам обеим надо подумать. Все это «думанье» сопровождалось сугубо рабочей перепиской, и от этой мысли, от мысли о том, что Шартер оказалась просто приятной для провождения дурнушкой, хорошей в постели, просто симпатичной эльфийкой, становилось тошно. Просто. Они спали вместе всего несколько раз. Этих нескольких раз хватило, чтобы Шартер стала, словно изящный лук из ивы, продолжением руки Тайного Канцлера Инквизиции.

Мне не нравится, что ты в моей голове. Уйди. Свежий воздух должен был помочь Шартер перестать думать об абсолютно дурной, вышедшей из-под контроля связи, а вышло ровным счетом наоборот.

Разведчик Пеллейн спешно ретировался аккурат после того, как Шартер снова обдала его уничтожающим взглядом. Никаких личных привязанностей. Никаких лишних привязанностей, которые могут помешать работе. Никаких лишних привязанностей, и ради этого Шартер, в качестве собственной терапии согласна надолго засесть в этом вонючем болоте, чтобы отстроить Каэр Бронак с нуля, чтобы наладить здесь интедантство, чтобы все в Крествуде начало работать, как заведенные инквизиционные часы, чтобы выдохнуть и подумать. Правда, по тому, как подтянуто, ровно, словно бы смертоносная иголочка держалась разведчица, обводя сборище танцующих вместе с крестьянами разведчиков и торговцев, можно было подумать, что она — никогда не выдыхает. Словно бы поджарая гончая из страшных сказок, где этих гончих рисуют волкодавами со змеиными глазами, льдинками своих глаз она равнодушно рассматривала с подъема на лестнице всю эту феерию, изредка позволяя себе отодвинуть уголок губ вниз. Не позволяя себе ни на мгновение потерять солдасткую выдержку, иногда Шартер отводила взгляд от шумной попойки в сторону горизонта. В конце концов, значительно устав от шума — раздраженно в каждом своем отточенном движении, и совсем немного нервно, Шартер поднялась выше на башню, где звуки народных гуляний не касались её чувствительного слуха, а воздух еще не пропитался едким отвратительным запахом алкоголя. Отсюда было видно протоптанную дорогу, ведущую мимо поплывших от слякоти холмов в сторону пруда. Костолом задерживается.

Шартер вся обратилась в слух и во внимание. Поэтому легкие шаги не испугали её, в них она, с точностью бывалой шпионки, определила свою коллегу — и уж при обращении к Нитке взгляд, да и голос рыжей эльфийки значительно поубавил угрожающего тембра. Но не скрыл типичной взволнованности. Поведя плечом, Шартер сложила руки на груди и со скучающим смешком хмыкнула:

— Они сегодня празднуют. А завтра здесь снова поселится какая-нибудь драконица, вылезут очередные упыри или просто бандиты перережут половину деревни, если нас не станет.

Это была горькая правда. Можно было бы, безусловно, тешить себя надеждами насчет того, что Инквизиция будет существовать вечно — она точно будет долго, если найдет, по обыкновению, влиятельных добродетелей, но совершенно точно на смену Инквизиции однажды сюда придёт кто-то, кто по кругу запустит заново колесо сансары, и тогда окажется, что все эти празднования, вся эта выпивка, вообще всё было зря. Инквизицию сменит какая-то херня, или с щедрой рукой государь, окажется, что снова вернутся. Даже если Шартер на посту сменит не тот человек, Крествуд сразу же почувствует на себе жесткий хват железной душащей руки, которая не заинтересована в том, чтобы защищать. Блядский Тедас никогда не отдыхает — не имеет права отдыхать и Шартер, вечно начеку, вечно внимательная, до боли напряженная, такая, что, кажется, коснись укрытого кожаной курткой плеча — и прошьет хорошим зарядом тока. Шартер не умеет отдыхать. Не умеет развлекаться. Не умеет ходить на свидания с этими проклятыми разведчиками. Не умеет пить, играть в порочную добродетель, не умеет танцевать — умела когда-то, но все эти навыки придворной орлесианской бардессы остались там, где застыли на испачканном кровью снегу следы чёрного оленя. Шартер была просто Шартер. Требовательной злой сукой, потому что так всегда было проще — удовлетворять свои вполне очевидные амбиции и не бояться вляпаться в очередную дрянь из разряда дружбы или отношений. Работа — единственная дама, что ещё никогда не предпочитала Шартер кого-то ещё.

— Со мной все ясно. «Скорее солнце сядет на востоке, чем Шартер решит потанцевать». А вот почему ты не развлекаешься, у меня вопрос.

Шартер моргнула. По глубине облачности тяжело было определить время суток, но смеркающееся небо становилось объяснимо темнее. Костолом уже давно должен был вернуться.

Пусть от Ферелдена до Вольной Марки — две недели. Обратно Мариан добиралась больше десяти лет.  Как-то не особенно тянуло, да вот пришлось. Можно посмеяться — она пришла в Ферелден еще более нищей, чем когда-то убегала, хотя это и казалось невозможным — тогда они отдали за  место на корабле все, что у них оставалось, сохранив только посох Бет, и им с Авелин еще пришлось работать наравне с матросами, а сегодня ее оружие и доспехи стоили втрое больше, чем их домик в Лотеринге. Только золото могло купить далеко не все.
Даже смешно — Защитница, Наместница, куда уж дальше. Защитница, которая не смогла защитить собственную семью, правительница города, в который она сама же притащила красную отраву, да еще и устроила такую кровавую баню, что ее и через тысячу лет будут вспоминать. И точно не добрым словом. Но, какой у нее был выбор? Выпустить в город стаи малефикаров, затеять войну со Старкхеваном ради одного одержимого, будь он хоть трижды ферелденцем?! Уж точно, ни то ни другое не очистило бы ей совесть.
Судьба словно смеялась над ней, позволяя извернувшись сбежать из очередной мышеловки, прихватив с собой приманку, только для того, чтобы потом перед ее глазами уничтожить все,чем она дорожила: "Смотри Хоук! Ты хочешь золота, чтобы мать могла встретить старость в доме своего детства, а твоя семья никогда не больше не нищенствовала и не горбатилась на клоачных царьков? Вперед — нужно только перерезать горло сестренке в провонявшей Скверной дыре, и ты сможешь похоронить несколько кусков своей матери рядом с ее родителями, правда здорово? Ты хочешь этот большой дом, в котором у каждого будет своя комната, и Бет сможет гулять в собственном саду, а у мамы будут слуги? Пожалуйста — в этом большом старом доме ты будешь каждый день в одиночестве жрать свою кашу за столом рассчитанным на двенадцать человек, потому, что твои попытки поесть на кухне оборачиваются тихой истерикой служанки, которая решила, что ты пришла сожрать ее.  Ты хочешь знать, есть ли в Песне Света хоть капля истины? Вон, смотри — специально для тебя из-под земли откопался Магистр, когда-то осквернивший Золотой Град, дальше догадывайся сама." Иногда ей казалось, что Создатель поворачивался к своим созданиям дважды — первый раз ради любви к Андрасте и второй раз из личной и глубокой неприязни к Мариан Хоук.
В Киркволе ее давно больше ничего не держало, даже друзья: крошка Мерриль была слишком занята делами эльфинажа, Себастьян вернулся в Старкхевен, а Фенрис... на какой-то момент их дорогам придется разойтись. В Инквизиции ему делать было решительно нечего, пусть сейчас она и чувствовала себя последней дурой, которая вместо того, чтобы решить дело разговором трусливо сбегает, оставив записку и запутав следы. Но не ответить на письмо Варрика не могла. Она слишком многим была обязана старому брехлу, который и так слишком много сделал для того, чтобы прикрыть ее задницу и слишком замешана во всей этой истории.
Милая Андрасте, спасибо тебе большое, за то, что это не я избрана тобой. Правда. Наконец-то "Что-то" и не я. Это именно то, что я хотела на Сатиналью последние лет пятнадцать.
Нет, Скайхолд выглядел чудесно, для только что вытащенной на свет Создателя древней развалюхи и лет в двадцать она точно побежала бы записываться в бравые разведчики Инквизиции — у них была высокая цель и их, судя по форме и запахам из полевой кухни — им давали сапоги и не дурно кормили. Но мысль о том, что снова придется идти против Мора, и даже не против Архидемона, а против одного из проклятых жрецов древнего Тевинтера не радовала. Тем более, что конкретно этого заносчивого урода она уже один раз убила, и что с ним делать во второй раз решительно не представляла. Как, видимо и Серые Стражи, которые предпочли просто запереть это чудовище и даже не очень-то следили за охраной.
То, что на нее смотрят она замечает почти сразу. Иначе, плохая из нее была бы воровка. Но заметить совсем не значит, дать понять, что ты заметила. Она наблюдает за Левой Рукой исподтишка — та не сильно-то изменилась на прошедшие годы, разве что как-будто стала мрачнее. Или так казалось — длительным знакомством с помощницей покойной Джустинии Хоук похвастаться не могла. Может и к лучшему, иначе точно — или Джустиния стала покойной гораздо раньше, или ей пришлось бы искать новую Левую Руку.
— Сестра Соловей? Спасибо за приглашение, - нет, она правда надеется, что это не звучит издевательски.