Заявка в пару с неторопливым и логичным развитием красивых отношений. Возможно, сначала это будет недоверие, которое будет расти в первую очередь в сочувствие и понимание друг друга, а затем во взаимную симпатию и глубже. Все-таки, это не привычный Путешественник и влюбленная в него Аяка, а чуть более сложная история, но я вижу в ней больший потенциал.
Пишу неторопливо посты от средних до бесконечности в зависимости от загруженности и вдохновения, к спидпостингу не призываю, в среднем пост в неделю меня вполне устроит.
Использую птицу-тройку, но тут я скорее исключение из правил, традиционно.
Люблю вдохновляться музыкой и артами в тему.
На форуме провожу довольно много времени, вниманием и зефирками из Бездны во флуде обеспечу.
В Бездну к себе насовсем утаскивать не стану, но на экскурсию свожу, если попросишь.
К брату ревновать не буду, когда он найдётся. Пусть он ревнует. Не всё ж мне быть тем самым братом, у которого сестра в отношениях. Она у нас, кстати, тоже солнышко, вы подружитесь.

Есть идея для первого совместного эпизода, который станет для Итера ещё и первым за долгое время выходом из Бездны и стартом как для будущей совместной ветки, так и для моего пребывания в Тейвате. Итак, в ходе поездки Аяки на Ватацуми случается неприятность, и Аяка падает в водоворот, ведущий в Энканомию. В это же время принц Бездны сталкивается с внутренними проблемами ордена и ловит покушение на себя, где его ранят заклинанием. Итер успевает отступить через случайный портал, вываливаясь в Энканомию ровно рядом с принцессой Камисато. Заклинание на принце активизируется и его привязывает к Аяке магической нитью, которую не разорвать обычным способом. Так же, у нити есть неприятная особенность: она транслирует яркие ощущения и эмоции одного другому. Таким образом, чтобы выбраться наружу и найти способ разорвать эту магическую нить, нам предстоит найти общий язык и действовать сообща.

Открыт к твоим идеям тоже, готов послушать про твои хэдканоны и видение пары, чтобы сойтись и развивать их в одном направлении.

Приходи сразу в гостевую, призовусь на пароль "Где мои зефирки из Бездны?"

Бездна. Разлом. Энканомия. Всюду, куда бы не пошёл Итер, его шаги сопровождались глухим стуком металла о камни и землю. Лектор бездны, один из тех немногих, кто в ордене бездны ещё сохранил собственный разум, сопровождал принца повсюду - зачастую высказывая те мысли, о которых даже сам Итер боялся думать. Это было невероятно тяжело для путешественника меж мирами - последние пять сотен лет его гложили, пожирали изнутри, переламывали мысли о несправедливости мира. И ведь когда-то давно он даже не задумывался об этом, с ловкостью трюкача перескакивая из одной ветви мирового древа в другую - наслаждаясь не катастрофами и разрушениями, а теплой компанией собственной сестры и лишь радостями посещенных миров.

Глупость - не порок, порок - невежество.

Он не помнил, откуда именно ему знакома эта фраза. За то время, которое он прожил в разных мирах, возможно ему говорили это и не раз. Но он предпочитал её не понимать тогда. И хотел бы не понимать сейчас. Он хотел бы не чувствовать ту же боль, что и изменившийся, одичавший народ богохульников-каэнри'ах. Эмпатия - та ещё сволочь. И даже за пять сотен лет ты не можешь стать настолько чёрствым и бессердечным.

Итер остановился перед сияющим камнем, от которого шла рябь. Не редкость в этих краях. Благодаря подобным камням лей-линий он мог наблюдать за Тейватом - будь то за провалившейся операцией, когда магам не удалось подчинить себе Двалина; или же за фарсом, который устроил Моракс, инсценировав собственную смерть. Каждый раз он наблюдал за этими событиями - и как казалось Лектору Бездны, это было для того, чтобы учесть ошибки. Чтобы новые указания приблизили их, его план, к логическому завершению всей этой проклятой истории.
Но для блондина здесь было и что-то иное. Возможно, в ином мире, на её месте, на месте Люмин, был бы он - так же, как и она сейчас, он бы беспорядочно искал её, надеясь на любые зацепки. Так же бы сражался с ужасающими, по своей силе, существами. Но раз за разом выходил бы победителем.

- Мой принц... - раздался приглушенный голос лектора Бездны. От пронзительного взгляда умудренного существа бездны редко что уходило незамеченным. И в том числе тоска в глазах Итера. Тоска, бессилие, беспомощность. Не то, что было достойно лидера. Но лидера сильнее, чем принц было не найти. Даже если тот иногда и давал слабину - эта слабость была зачастую мимолетна.

- Оставь меня, - властный, но преисполненный грустью голос Итера наполнил каменную залу - с этими словами лектор исчез. А Итер погрузился в образы, что показывал ему камень лей-линий. Глазами мира он наблюдал, как клинок девушки-близнеца схлестывался с клинком сёгун Райден. Тончайшей работы воплощение молнии раз за разом натыкалось на зачарованное электро-элементом лезвие клинка Аменомы, раздаваясь в небесах оглушающим громом. Затем всё стихло... а Люмин, за которой и следил принц, исчезла. Волнение. Отчаяние. И вновь вздох облегчения. Она вновь появляется - с победой. Как и всегда.

Для того, кто последние пять сотен лет не чувствовал вкуса истинных побед, даже подобная победа, не принадлежащая ему, была куда слаще, чем всё, чего он добился. Ведь для него и только для него, Люмин всё так же оставалась тем, кем и была раньше.

Его маленьким лучиком света.

-1- По канону. Итан Уинтерс попадает в замок Димитреску, откуда ему во что бы то ни стало нужно выбраться живым. Но у Альсины и её дочерей на него совсем иные планы...
В отличие от канона, предлагаю сделать исход этого состязания заранее неизвестным (внести элемент неожиданности можно с помощью дайсов или посмотреть, куда заведёт игра).

-2- По канону. Сюжет-зарисовка из жизни замка Димитреску. Сцена/эпизод из жизни Альсины и одной из её дочерей/матери Миранды/Гейзенберга. Событие для отыгрыша можно взять любое: праздник в деревне, гость в замке Димитреску (и последующая расправа над ним), любая бытовая, но необычная-интересная сценка (совместное принятие ванны из крови прислуги, например?.. или "игры" с молоденькой служанкой?..)
P.S. Обожаю Карла и была бы рада видеть его в подобном сюжете в пару.

-3- По канону. В замок Димитреску прибывает гость (пол/возраст/занятие на Ваш выбор), Альсина и её дочери приветливо его встречают, угощают ужином, предоставляют кровать для ночлега. А ночью, когда гость (или гостья) засыпает в своей шикарной и восхитительно комфортной спальне, его (или её) вдруг грубо вытаскивают из постели и заставляют побегать по замку, чтобы спасти свою шкуру от кажущейся неминуемой гибели.

-4- AU в духе Брэма Стокера. Альсина Демитреску и её дочери — вампирши дворянского происхождения, в чей замок случайно (или не случайно) забредает путник (или путница). На первый взгляд приветливые хозяйки оказываются соблазнительными, но от того не менее ужасными монстрами, жаждущими свежей человеческой крови.
По атмосфере: готика, мрак, тлен, хоррор.

-5- AU реализм, хоррор-нуар, время действия: 50-е годы прошлого века. Леди Димитреску — очень состоятельная женщина, около 40 лет, проживающая в родовом замке небольшого восточноевропейского государства. По примеру Эржбеты Батори верит в то, что принятие ванн из крови юных девственниц способно продлить её молодость. Для чего, не терзаясь муками совести и прочими глупостями, губит жизни молоденьких девушек: нищих, служанок, сироток из деревни, случайных путниц, которых она гостеприимно приглашает погостить в свой замок.
В этом сюжете будет уместна девушка — предполагаемая жертва (служанка/сиротка/гостья); или родственник (отец/брат) жертвы — убитой Альсиной девушки. Если взять вариант с родственником жертвы, приехавшим в замок Димитреску расследовать исчезновение пропавшей здесь девушки, сюжет можно будет раскрутить в духе атмосферного нуарного детектива. Также можно добавить умеренную долю мистицизма.

-6- AU реализм/мистика, наши дни. Леди Димитреску — таинственная и состоятельная дама, которая неизвестно по какой причине появляется в Вашем городе. Вам предстоит не просто работать на неё, но и окунуться в атмосферу убийств и загадочных исчезновений, витающую вокруг неё...

Занять мысли, чувства и руки делом кажется отличной идеей. Стараясь не оглядываться на труп Хоуп, я спешу за Риком в супермаркет, едва не спотыкаясь о низкий и раздолбанный порожек.

В разоренном магазине встречаются ходячие. Мертвецов не так много, по крайней мере, вдвоём с ними вполне можно справиться, вот только жаль, что они в принципе есть, жаль - что мы вынуждены тратить время на то, чтобы с ними разобраться. На мою долю приходится трое ходячих. Субтильная, высохшая до скелета женщина в платье до сбитых пят, с разорванным в клочья подолом. Мужчина, древний старик, с бочкообразным, далеко выступающим пузом, вывалившимся на ослабленный пояс некогда дорогих брендовых брюк. И мертвец, по всему видно - ещё совсем недавно молодая женщина, тоже с большим, просто-таки огромным животом, перетянутым спортивными брюками… беременная.

Как же чертовски сложно не видеть в них людей…
Особенную жалость вызывает несостоявшаяся мама, чей не рождённый ребёнок ещё до появления на свет был обречён разделить учесть ходячего со своей родительницей. Ужасная судьба!.. Хотя, быть может, так для них обоих даже лучше...

Я разбираюсь с ходячими быстро. Все трое - ужасно неповоротливые мертвецы (нет-нет, я не жалуюсь!), поэтому мне всего-то и остаётся, что нанести несколько привычных, чётких, методичных удара. Окончательно отключить мёртвый мозг. Совсем как… совсем как недавно Рик лишил зомбированного и примитивного сознания бедную-несчастную Хоуп.

Я поднимаю голову вверх, подставляя лицо грязному и обшарпанному потолку в сизых разводах.

Горе заливает всё моё существо. Обухом бьёт по голове. За что?.. Почему именно с ней? Почему именно с Хоуп? Почему так жестоко?..

Хоуп была светлой, доброй и чистой. Она не заслужила того зверства. Его никто не мог заслужить - даже самый отъявленный негодяй…

Пока Рик не видит, я поспешно смахиваю с глаз горячие слезы, и принимаюсь за поиски полезных вещей - любых, какие только можно отыскать в этом чёртовом магазине.

Постепенно мой рюкзак наполняется разной снедью. Я не особо разглядываю то, что беру. Просто хватаю с полок всё, что мне кажется съедобным или нужным. Целлофановые пакеты с крупой. Шуршащие упаковки крупнолистового чая, до сих пор не успевшего обратиться в едва ароматную труху. Банки консервов с оторванными этикетками (дай бог, чтобы в них было что-нибудь нормальное). Помятые коробки закаменелого рафинада.

В рюкзак летит и моток тонкой упаковочной бечевки, и найденные здесь же большие промышленные ножницы, и свёрнутая в рулон клеёнка, обнаруженная в отделе "всё для пикника".
Свободного места в рюкзаке больше нет, а жаль, ведь я нахожу совершенно новый набор банных полотенец. Кому они сейчас так уж сильно нужны? Видимо, никому, раз до меня на них так никто и не позарился.
С сожаление отложив полотенца в сторону (дались же они мне, а...), я надеваю рюкзак за спину, и, поправив въевшиеся в плечи лямки, продолжаю неторопливый обход выставленных в ряды стеллажей, то и дело стирая рукавом слёзы с покрасневших глаз.

Погруженная в печальные мысли, я едва различаю звук собственных шагов. Голос Рика и вовсе доносится, словно через толстый слой ваты.

"Как у меня дела? Нашла ли я что-нибудь?"

Поправляю натирающие плечи лямки рюкзака. Проверяю ладонями глаза, достаточно ли оттерла с них слёзы - я не желаю, чтобы Рик видел меня плачущей. Ему и самому сейчас нелегко, ни к чему усугублять ситуацию моим жалким видом. И только после этого откликаюсь:
— Нашла, - стараясь звучать бодро, говорю, подходя к нему. — Съестные припасы. И ещё кое-что. Так, по мелочи.

Остановившись рядом с Риком, я замечаю в его руках тканевый мешок. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, для чего его хочет использовать Рик.
Отворачиваюсь.
Прикусив пухлую нижнюю губу, искусанную до корочек на нежной коже, заставляю себя успокоиться. Отсчитываю глубокие вдохи и выдохи. Раз "вдох-выдох", два… три…
Беру себя в руки. Поворачиваюсь обратно к Рику. Зачем-то растягиваю губы в подобие решительной и ободряющей улыбки. Что вряд ли выходит здорово.

— Давай убираться отсюда, Рик. Пожалуйста, давай как можно скорее вернёмся домой, в Александрию.

Тяжёлое, давящее чувство в груди требует горячего чая, собственной постели и сна - возможности упасть лицом в подушки и забыться на несколько часов, а то и дней подряд.

Но я знаю, что прежде чем мы вернёмся хотя бы к нашему автомобилю, нам необходимо возвратиться… к Хоуп. Мы обязаны позаботиться о ней. Обязаны проявить сострадание к её памяти и к её телу. Доставить изувеченные останки в Александрию - место, которое последние несколько недель Хоуп Сингер с полным правом называла своим домом.

Я снова отворачиваюсь от Рика, боясь разреветься, как не умеющая держать себя в руках истеричка. Не глядя на мужчину, стремительно покидаю супермаркет, чтобы оказавшись на улице, вдохнуть как можно больше отрезвляющего прохладного воздуха.

Путь назад, до зловещего, окропленного кровью Хоуп дерева, даётся нелегко. Каждый шаг сопровождается громким и тревожным сердцебиением, отдающимся в уши громогласным шумом, подобным грохоту убийственно стремительной и гигантской океанической волны, обрушивающейся на безжизненный каменистый берег.

Каждая человеческая потеря навевает мысли и о собственной неотвратимой смерти, которая может прятаться за любым, даже самым безопасным на вид, углом.

Смерть отвратительна. Смерть страшна. Хотя теперь, когда я снова замираю над телом Хоуп, смерть больше похожа на маску безмятежности и смирения - ведь кажется, что именно эти чувства поселились на посмертно расслабленном лице рыжеволосой девушки, пусть и было оно теперь больше похоже на кусок сырого мяса, чем на человеческий лик.

Дотронувшись до щеки смиренно лежащего на земле трупа, я смахиваю с её скулы огненно-рыжую прядь волос, налипшую на пятно засохшей крови.

Жгучие слёзы вновь выступают на моих глазах. Приходится прикусить нижнюю губу - сильно, до крови. Чтобы отвлечься от душевных мучений физической болью. "Элис, да просто приди в себя, чёрт бы тебя побрал!.."
И я прихожу. С трудом, но прихожу.
После чего оборачиваюсь на Рика, поднимая к его лицу расстроенный и полный мучительных переживаний взгляд.

— Давай соберём её… Я помогу, - произношу, кивая на мешок в его руках.

Скинув со спины значительно отяжелевший рюкзак, я присаживаюсь на корточки рядом с телом подруги. Собрав её солнечные, перепачканные грязью и кровью волосы, парой движений переплетаю их в не тугой жгут, не в силах смотреть на то, какими безжизненными прядями они вьются вокруг её некогда красивого и улыбчивого лица.

То, что нам предстоит... неприятно. Трагично и даже жутко. Собрать Хоуп, завернуть её труп в мешок. Донести до машины, застрявшей перед непреодолимым препятствием. И затем доставить в Александрию для того, чтобы похоронить в стенах Безопасной зоны.
"Похоронить в стенах Безопасной зоны" - звучит больно и иронично.

Именно в этот момент я окончательно убеждаюсь в том, что бога не существует. Потому что какой бы Бог допустил такое зверство с его творением - тем более, с творением таким прекрасным, добрым, светлым и чистым, как Хоуп Сингер?..

Но панихида по ней всё равно будет устроена в той самой церкви, где Хоуп проводила так много времени, утешая александрийцев и ведя ей одной доступные диалоги с её - не моим - Господом Богом.

Этот день для Джилл начался просто отвратительно. Для начала, она проспала - минувшим вечером просидев за рабочими документами слишком допоздна. Поэтому когда утром зазвенел будильник, она не смогла даже разлепить веки. Просто наощупь долбанула по омерзительно дребезжащей штуковине, однозначно призванной отправить её уши прямиком в ад. Когда назойливый будильник заткнулся, Валентайн пообещала себе пять минут - всего пять минут!!... - полежать с закрытыми глазами, а затем уже вставать. И, кажется, Джилл провела в постели действительно столько времени. Вот только когда она наконец разлепила веки, обиженно молчаливые часы показали на час позже ожидаемого. Громко чертыхаясь и проклиная себя, Джилл выскочила из постели. На ходу стаскивая с себя пижаму, забежала в душ. Недолго простояла под прохладными струями воды, смывая с себя сонливость и надеясь тем самым взбодриться (это почти удалось) и затем, отказав себе в завтраке, отправилась на работу, уже только на выходе из дома застёгивая последние пуговицы своей форменной рубашки. Кобуру пришлось натягивать и вовсе в машине - конечно, во время ожидания, пока красный сигнал светофора сменится на зелёный.

***

Капитан Вескер приказал срочно и быстро собраться всему спецподразделению. Когда Джилл явилась пред ясные (предположительно ясные - ведь за тёмными очками не разглядеть) очи своего непосредственного начальства, все - абсолютно все, кроме неё - уже были в сборе, пребывая в полной боевой готовности. Из-за опоздания, её появление не осталось никем не замеченным. Заправляя всё ещё влажные после душа пряди волос за уши, Валентайн жаждала только одного: немедленно проваливаться сквозь землю. Она терпеть не могла быть в центре внимания - особенно на работе, и особенно учитывая повод, по которому взгляды коллег в этот раз были направлены на неё. К счастью, длилось это недолго - ведь для поспешной мобилизации была веская причина, куда более стоящая фокуса, чем рабочая дисциплина молодого офицера и, по совместительству, эксперта по взломам.

...Узнав причину мобилизации, Джилл внутренне затрепетала. Эта была неприятная и холодная мелкая дрожь, означающая, что ей не по себе и... и даже (что она отказывалась осознавать) страшно. Валентайн захотелось придвинуться поближе к подруге, чьей выдачи требовали террористы. Но она, естественно, отказалась от этой мысли, оставаясь на месте и сохраняя невозмутимо-серьёзное выражение лица. Строгий взгляд Джилл был обращён на капитана. Как и остальные члены группы "Альфа" (только, возможно, немного напряжённее), Джилл ждала распоряжений от Альберта Вескера. Роуз, очевидно, тоже нервничала - но упрекнуть её в адекватной ситуации нервозности вряд ли кому-то пришло бы в голову.

Когда капитан Вескер принялся за озвучивание тактического плана, кто-то из присутствующих хрипло прокашлялся. Джилл скосила взгляд в сторону и увидела раскрасневшегося Викерса. Ей-богу, Валентайн захотелось подойти к нему и как следует встряхнуть за шиворот. Или даже отвесить оплеуху по его перекошенной роже. Они ещё даже не приступили к операции, а Брэд уже выглядел, как взволнованная до тошноты первоклашка.

Леди Альсина Димитреску с большим удовольствием наблюдала за тем, как истекает кровью её юная служанка. Подвешенная к потолочному крюку за связанные толстой верёвкой запястья, пятнадцатилетняя Рута уже даже не стонала. Время от время через её бледные и дрожащие губы едва слышно проскальзывал всхлип. Ещё реже — невнятное бормотанье. Альсина не утруждала себя разбором тихих и жалобных слов — сострадание к прислуге ей было незнакомо. А если говорить совсем уж откровенно: единственные, к кому леди Димитреску испытывала милосердие, были её дочери. Весь прочий мир для Альсины был не больше, чем стол, накрытый к пиршеству. Ни один человек не вызывал у неё искреннюю симпатию, ни один не был настолько интересным, чтобы пощадить его хотя бы из любопытства.

— О, мама... — грудной прерывистый шёпот заставил леди Димитреску обернуться. Позади её глубокого кресла, больше похожего на королевский трон, стояла младшая из приёмных дочерей — Даниэла. Рыжевато-блондинистые волосы девушки растрепались по плечам. Одна тонкая прядка налипла на приоткрытые пухлые губы. Альсине захотелось нежно смахнуть её с лица дочери, но она не успела — Даниэла продолжила говорить:
— Как одуряюще прекрасно пахнет человеческая кровь...
Глаза Даниэлы заволокла томная поволока. Во влажных, расширенных зрачках плясали отблески каминного пламени — единственного источника освещения и тепла во всё равно прохладной комнате. Взгляд Альсины подёрнулся той же лениво-голодной истомой.
— Да, моя чудесная крошка, совершенно по-особенному.
Альсина протянула ладонь к любимой дочери и Даниэла вложила в неё свои изящные, хрупкие пальчики, оканчивающиеся длинными тёмными ногтями. Притянутая за руку матерью, Даниэла села на пол у её ног. Положила голову ей на колени и обняла. Обе женщины, как заворожённые, смотрели на умирающую служанку, обнажённое тело которой к этому времени стало удивительно, невинно бледным — будто свежевыпавший снег.
Внезапно Рута протяжно застонала. И даже её тихий стон прозвучал для Димитреску подобно оглушительной и прекрасной ноте, изысканно вписанной в мелодию подбирающейся смерти. В наступившей за тем тишине слышалось только хриплое дыхание испускающей дух бедняжки и мерный капающий звук — через специально сделанные надрезы кровь служанки стекала в подставленную под неё инкрустированную драгоценными камнями чашу.

Альсина положила руку на голову Даниэлы и принялась перебирать её шелковистые локоны. В отличие от измождённо-хрупкой стройности своих приёмных дочерей, сама Альсина была прекрасна иной стройностью — изящной плавностью пышных форм, распределённых настолько гармонично, что истинный художник при её виде представлял Альсину в образе Богини — воплощённой женственности и страстности. Появляясь в обществе, леди Димитреску никогда не оставалась незамеченной — мужские взгляды будто магнитом приковывались к её аппетитно выглядывающей из декольте груди и к широким бёдрам, подчёркнутым узкой, в сравнении с ними, талией. Красота Альсины была живой, плотной, плодородной. Но под аристократической бледностью всегда холодной кожи скрывались льды арктической смерти. Женщины Альсину ненавидели — наверное, чувствуя нутром, её абсолютное от них отличие...

Прилив адреналина вспыхивает в венах, когда она понимает, что её заметили.

Не колеблясь, Элой снимает стрелу и целится в ближайшего Огненного Бурдюка. Как раз вовремя, когда тот в ответ выпускает струю горящей жидкости. Элой удаётся уклониться, но в нос всё равно ударяет легкий запах жжёных волос, кончики которых успевает лизнуть пламя.

К чёрту, не привыкать.

Бурдюк бросается на охотницу, его механические мышцы напрягаются под тяжестью бронированного тела, готового к нападению. Элой откатывается в сторону, уклоняясь от очередной атаки машины, а затем выпускает морозильную стрелу в его уязвимый мешок на спине. Стрела попадает точно в цель, замораживая и взрывая ёмкость, от чего Бурдюк издаёт вопль, прежде чем остановиться и тяжело завалиться на бок.

Один готов.

Элой натягивает тетиву и одним быстрым движением выпускает стрелу, наблюдая, как она летит к сердцуподобному ядру второго приблизившегося Бурдюка. Стрела пронзает жизненно важные органы существа, и машина с низким стуком падает, сотрясая землю под ногами Элой.

Вот и всё.

Элой вздыхает с облегчением, стоя над поверженными машинами. Ей требуется минута, чтобы отдышаться, так как сердце всё ещё бешено колотится в груди после того выброса адреналина. Затем девушка снова обращает внимание на руины, которые намеревалась обыскать ещё до того, как на неё напали.

Каждые руины, так или иначе связанные с Новым Рассветом и его участниками, были единственным способом отыскать малейшие подсказки о местонахождении копии Геи и Элой не собирается сдаваться. Не для того она потратила уже пять месяцев и готова потратить столько же, если потребуется, лишь бы дойти до цели. Не то чтобы у неё было много времени в запасе, но и особого выбора тоже нет. Больше восстановить систему терраформирования некому, кроме клона той, благодаря кому жизнь на Земле все ещё существует.

Пальцы сжимаются на мешочке, в котором бережно хранится кулон Элизабет Собек – единственная материальная вещь, связывающая Элой с этой женщиной.

— Соберись, Элой. Гея верила в тебя, ты не можешь её подвести, — привычка вести разговоры с самой с собой закрепилась за ней ещё с ранних лет за годы изолированности от других людей. Другим бы это показалось странным, но рассуждать и анализировать ситуацию вслух для Элой было неплохим способом не заострять внимания на чувстве одиночества, которое нет-нет, да тянет липкие щупальца к разуму девушки. Отвратительно.

Элой одёргивает себя и приближается к руинам, сканируя визором местность на наличие признаков жизни или активности. Слабый сигнал привлекает её внимание, и она направляется по его следу, пока не натыкается на небольшой подземный люк с голо-замком, ведущий в тускло освещённый туннель. Металл из нержавеющей стали натужно скрипит, но поддался, когда Элой поднимает тяжёлую дверь люка, чтобы посмотреть вниз. На миг она останавливается, глубоко вдыхая и раздумывая, что ждёт её внизу: очередная научная лаборатория, старинная военная база, подобие Котла или ещё что-то в этом роде?

Во всяком случае сигнал идёт изнутри туннеля, и она уверена, что это то самое место, где найдутся подсказки. Элой охватывают любопытство и предвкушение, когда она спускается в тёмный туннель с луком наготове и освещающим путь визором.

Проход ведёт глубоко под землю, от чего она чувствует изменение температуры по мере спуска. Охотница продолжает спускаться всё глубже и глубже в туннель, следуя за странным сигналом, который улавливает её прибор на виске. Обострённое чувство, что она на правильном пути, подобно глотку свежего воздуха, пока она идёт по тускло освещенному коридору. Воздух же внутри становится всё гуще и тяжелее с каждым шагом, но Элой знает, что приближается к месту назначения. Пока она продолжает, ее визор вдруг начинает шипеть, от чего сигнал то затухает, то периодически возвращается. Сердце ускоряет свой ритм в предвкушении, пока она продвигается вперёд.

Её шаги эхом отдаются от стен обшитого металлом туннеля. Сигнал постепенно становился слабее, и его труднее отслеживать, но она сохраняет концентрацию и продолжает идти по следу, крепко сжимая лук.

По мере того как сигнал становился всё более слабым и беспорядочным, чувство тревоги шевелится где-то внутри, но Элой полна решимости довести путешествие до конца. Она лишь крепче стискивает в пальцах оружие, не позволяя лёгкой тревоге перед неизведанным затуманить её разум, и двигается дальше, но за сигналом стало слишком сложно следить. И Элой мысленно молится, чтобы здесь не было чего-то, что может застопорить работу её визора.

Фестиваль Аратама-Мацури – многослойная обманка, эдакий перевёртыш, для каждого принимающий собственное обличье. И без того напоминавший рассерженный улей, сегодня Джапантаун грохотал, сыпал снопами иллюзорных искр и голографическими лепестками сакуры. Сквозь феерическую фантасмагорию, через демоническую какофонию дробящегося эха, Такэмура улавливал мягкий голос Ханако-сама с грудными обертонами, повествующий о нетленном величии Императора. В отличие от обладателя оного, бессмертного. Вмурованного в историю мира и неотделимого от него, как бы того ни хотелось оппортунистам.
Горо, впрочем, не погружался в созерцание странного, противоречивого, чужеродного бытия с разлитой в воздухе смолой ожидания, сияющего великолепия парада или звучания чужого голоса.  Сегодня он был клинком, занесённым над скорбной тишиной, последним слоем лежащей под всеми другими – немой, глухой, безысходной. Он был натянутой тетивой, для которой настало время разжать металлические пальцы.
Для этой миссии – одной из самых важных в жизни Такэмуры и одной из самых сложных, потому что задачей его было по возможности не унести с собой ни одну из жизней, положенных на служение семье Арасака – ему пришлось обзавестись более простой и рабочей версией оптического камуфляжа, не зависящей от воли корпорации. Вкупе с разведкой территории для определения предположительного расположения блокировок проходов, наиболее оптимального пути отступления и самого короткого маршрута до сведения от Окады позволили Такэмуре достроить недостающее согласно собственному опыту.
Горо слился с хаотическим движением толпы, столь же органично перетёк в пустеющие коридоры, контролируемые бойцами разнокалиберного вооружения. Он не вслушивался в медитативный гул технических помещений и тишину, затаившуюся между короткими репликами охраны – Такэмура сам был этой тишиной, холодной, рептильно-спокойной, выжидающей подходящего момента. В тяжелобронированной форме Арасаки было одно уязвимое место, о котором знали только ветераны, и, к счастью, судя по всему, у Ёринобу не было возможности пополнить ряды таковыми. Горо оставалось лишь проявить терпение, и это, казалось, было самой тяжёлой задачей. Приходилось время от времени заниматься вопросом маскировки бесчувственных тел, дабы не случилась какая-либо оказия, которая пустит все старания Такэмуры и Ви коту под хвост.
Где-то там, среди стеклометаллических лабиринтов, зажатый между долгом и несколькими фронтами опасности, медленно тлел Сандаю, встречи с которым на этот раз Горо всеми силами стремился избежать. Удивительно, но Найт-Сити раз за разом вынуждал их обоих удерживать гнев в ножнах, смирять жажду действий, и проверял закалку выдержки, которую следовало проявить в вопросах открытого насилия. Кто-то из классиков говорил – смертоносней всего та рука, что может удержать удар на его излёте.

Человек Ёринобу конвульсивно дёрнулся в стальных тисках чужого захвата. Его полоскавшие по полу ноги вскоре обмякли. Пронизывающий взгляд белых глаз Горо в очередной раз окинул рукава коридоров, виднеющиеся с его точки. Аккуратно и легко, словно человек в снаряжении почти ничего не весил, Такэмура уложил американца меж контейнером и стеной, так, чтобы тот не бросался в глаза по крайней мере сразу, затем двинулся дальше, выше, к пропасти над разбереженным ульем. К его белому сердцу.
При иных обстоятельствах, вероятно, они с Ви могли бы стать эффективной командой, учитывая слаженность действий и удивительную, по мнению Такэмуры, проявленную последовательность уличного вора. Однако на кроткое мгновение между едва заметным щелчком отключаемой сигнализации и поворотом механического замка, ему показалось, что связь с нетраннером оборвалась.
В покои Ханако-сама он погрузился точно в ледяную воду. В нескольких совершённых шагах заключался прыжок с утёса в неизвестность. В своё время мысль о том, что оружие будет направлено в сторону императорской дочери, была бы для бывшего телохранителя крамольной. Теперь же он наблюдал белое видение и не ощущал ровным счётом ничего, как при глубокой заморозке. Только картинка реальности сузилась до одного-единственного коридора, в конце которого маячило золотое дитя богоподобной «Арасаки». И как бы близко ни находился всякий, кто не принадлежал к императорской семье, всегда между ним и представителем оной лежали эти несколько непреодолимых шагов, едва ли имевших отношение к расстоянию как таковому. Это была не просто разница статуса, но нечто иное, лежащее глубоко в самой сути негласно правящей династии.
– Ханако-сама, – обронил Такэмура.
Старые, вбитые в мозг костей постулаты сработали как надо — он коротко, почтительно поклонился. Лицо Такэмуры не отражало решимость, состояние сжатой пружины, готовой выстрелить при любом неверном движении женщины.  Оно было обезображено усталостью, но острота взгляда сродни гвоздям, прибивающим объект, не изменился с последней их встречи.

Итак, вот он, момент, когда судьбы сходятся в одном месте, как множество паровых шестерёнок, увлекающих друг друга в их вихревом танце. Заброшенный край крепости Меропид стал ареной схватки, где свет факелов отбрасывал зыбкие тени на старые каменные стены, а воздух был пропитан запахом масла, дыма и пороха вперемешку с отсыревшим, ржавым и солёным привкусом глубины.

Теа нашла укрытие за массивными деревянными ящиками, набитыми металлическими деталями и инструментами. Хотя она не была воительницей, её ум и наблюдательность могли помочь союзникам. С пылким взглядом она следила за каждым движением врага, а её голос, тонкий, но настойчивый, разрезал суматоху боя: «Герцог, сзади!»

Сражение разгоралось с новой силой, но во всей этой картины была одна деталь, которая привлекла внимание Теа. Герцог Ризли и Кайон, два воина, казалось на мгновение, соревновались между собой, словно каждый хотел доказать своё превосходство. Удары их были сильны и красивы, каждый апперкот и взмах клинка становились частью диковинного танца смерти. Теа вздохнула тяжело, но её ум, требующий порядка даже в хаосе, начал вести счёт. Она металла взгляды то на одного, то на другого бойца, молча подсчитывая каждое попадание и каждый уклон.

Кайон, тот самый особо опасный заключённый, чья камера была опустошена не без его же участия, бесшумно пересекал пространство между тенями врагов. Его действия казались хаотичными, но Теа заметила в них странную целеустремлённость. В какой-то момент она даже уверилась, что он действительно сражается на одной стороне с ними, а его прошлый не то угроза, не то просто рычание вдруг показались словами заботы. Поэтому она без угрызений совести громко окрикнула его: «Месьё,  энергетический блок у него под левой рукой, ударьте туда!»

Со временем Теа поняла, что бой принял несколько иной оборот. Между герцогом и Кайоном возникла странная ривальность, которая выливалась в эстетику движений, в виртуозность их ударов. Они словно соревновались, кто из них более эффективен в своей жестокости, кто уложит больше врагов и кто исполнит более зрелищный апперкот. Теа вздохнула тяжело, наблюдая за этим зрелищем. Она не могла позволить себе отвлекаться на них, но уж если таков был их выбор — она начала вести счёт; в конце концов, ничто не успокаивало Теа так, как аналитически верные данные. Вдруг они захотят выяснить победителя.

Пыль боя слегла, а последний из автоматонов упал на пол с глухим стуком. Герцог Ризли распределил людей и, разумеется, должен был предложить ей отступить. Но Теа, показывая свои руки, обделанные ранами, которые уже начали заживать, отказалась. «Смотрите», — сказала она, показывая бледные рубцы на своих изящных пальцах, — «Я ещё могу быть полезна здесь.» Кровавые следы на кружеве манжета свидетельствовали о недавнем применение Анемо сил, но глаза Теа горели решимостью.

Молчаливое возмущение молодого Люка, который был оставлен герцогом командовать группой, было ощутимо даже среди остывающего воздуха мрачного тоннеля. Теа, замечая его раздражённые взгляды, подняла подбородок и, с манерной учтивостью, отрезала:

— Месьё Люка, я уверена, что вы справитесь с управлением без меня. Я предпочту остаться и обеспечить поддержку Его Светлости здесь.

Её слова звучали как приговор, а в глазах читалась непоколебимость решения остаться и завершить начатое.

⁂

Они подошли к массивной двери, украшенной сложным орнаментом шестерёнок и винтов, которая, несмотря на все усилия, осталась неподвижной. Теа, оценив ситуацию, предположила, что это из-за системы герметичности, которая не позволяла открыть дверь, пока предыдущая не будет закрыта.

— Я вернусь и закрою её, — произнесла она и, повернувшись на каблуках, удалилась.

Когда она повертела колесо затвора, по воздуху пронёсся странный скрежет и щелчок. Теа нахмурилась, улавливая нотку неправильности в звуке механизма, но, решив, что пока нет причин для беспокойства, вернулась к первой двери. Однако дверь всё ещё не поддавалась. Теа упёрлась руками в бока и взглянула на герцога.

— Может быть, механизм заело, — предположила она. — Ваша Светлость, не могли бы вы попробовать повернуть этот вентиль?..

Теа просто была вежливой. Никаких сомнений в дюжей силе герцога у неё не было. Скрежет был ужасающим, когда вентиль действительно провернулся, но следом вырвался из резьбы и упал к их ногам. Дверь по-прежнему оставалась неприступной. И вдруг раздался гул, который быстро перерос в страшный шум, наполняющий всю комнату. Водопроводные трубы под потолком начали шуметь под сильным давлением и трескаться в нескольких местах, обрушивая потоки горячей воды и клубы пара на пол.

— А, так вот что это был за звук, — произнесла Теа со спокойствием, неуместным для данной ситуации, больше похожим на уже выжженные дотла нервы, недостаточные для реального беспокойства. — Контрабандист, видимо, саботировал замок шлюза с той стороны, исказил резьбу, и теперь, когда мы попытались открыть дверь, система не выдержала.

Она вздохнула и, быстро осмотревшись, с усилием забралась на один из грузовых ящиков, устроилась на нём, подобрав под себя ноги, и подняла взгляд к потолку, из которого брызгал жар.

— Жаль, что проспектометр не уловил этот дефект сразу.