Морозный ветер пробирает до самых костей, проникает в мышцы, серебром инея прокрадываясь по телу и зависая на ресницах снежным пухом. Холод Снежной закалил их всех, но вместе с тем это место казалось будто самым центром зимней стужи, от которой не мог надёжно укрыть даже меховой плащ. Стоило лишь пересечь узкую реку, как подчинённые принялись еле слышно стучать зубами и причитать, что не оделись теплее.

Капитано еле слышно хмыкает на их возмущения, вместо ответа и вместо осаждения таких неуместных разговоров в строю. Они находятся на территории, которой крайне заинтересован сам Мондштат, не говоря о том, что влезая поперёк Синьоры, все они не то чтобы делают себе одолжение. Его вероятный конфликт не смущал ничуть, ведь у каждого своя роль и работа, но и если будет возможность не сталкиваться ни с кем в конфликте, и быстро всё исследовать, он ей воспользуется.

Сугробы густо хрустят под тяжестью шагов уже у самого подножия горы, которую стоило изучить, а фатуи всё сильнее принимаются мёрзнуть, уже не в состоянии держать оружие. Когда у одного из застрельщиков, идущего рядом, покрывается коркой инея приклад, он всё же разбивают первый лагерь.

Хорошо бы продвинуться дальше, оставив лишь самых замёрзших на страже, но стойкости и готовности идти дальше никто не выражал. Заставлять ослабленных людей подниматься по крутым и скользким тропам себе дороже, так что он приказывает растянуть больше палаток и разжечь костры.

Тепло очага на какое-то время скрадывает трескучий холод. Но он чувствует нутром, что долгим этот покой не будет.

И не только лишь из-за того, что разведчики успели доложить о крупных противниках впереди, после чего как ошпаренные ломанулись едва ли не грудью на расставленную под готовку жаровню. Дело было в том, кого ему приходилось ждать в этом наспех разбитом пристанище.

Опозданиями Коломбина не славилась, но и сказать хоть слово в пользу её стабильности и оперативности Капитано не брался. Прежде вдвоём они не работали, да и сейчас он настаивал на том, чтобы заняться таким делом один. Не из предвзятого отношения, а ради того, чтобы избежать лишнего кровопролития. Ни с кем из Предвестников, пожалуй, было бы не договориться об отсутствии конфликтов, потому он всегда выбирал работать сам по себе.

Но приказание Царицы неоспоримо и нерушимо. Так что, придирчиво осмотрев зияющий льдом пик, он принялся выжидать прибытия новой группы.

Они не обуславливались, где произойдёт их встреча, и то, сколь фееричной она может статься. Но у него не возникает удивления, когда Коломбина играючи разделывается с хиличурлами по пути, столь громко и… «искромётно», что не заметить такой шум было бы трудно. Обернувшись на источник переполоха, Капитано жестом руки останавливает взметнувшихся фатуи, не давая поднять оружия.

— Идите на места. Это свои.

«Свои». Был ли у него вообще хоть кто-то по-настоящему «свой»?

Отряхнув налетевший снег с ворот мехового плаща, он без раздумий расстегивает его, стаскивая со своих плеч и, не особо затягивая, накидывая защиту от промозглого ветра на Коломбину. Она не ощущает холода в привычном понимании, но так ему было внутренне спокойнее.

— Яркое представление, — кивает он еле заметно, — Мы готовы выступать, если вы готовы. Разведчики уже изучили местность и пробираться наверх лучше оставляя за собой лагеря с небольшими группами. Наверх лучше взять самых выносливых. Погода тут немилосердная.

капли ледяной воды на бледном [почти мертвенно] лице; влажные, взъерошенные, кажется, изломанные волосы; непрекращающаяся дрожь в руках, судорожно сжимающих белоснежную керамическую раковину, неприятно холодную и твёрдую; нервно подрагивающие уголки слегка потрескавшихся губ; болезненный, лихорадочный блеск в тёмных глазах. он вглядывается в собственное замутнённое отражение в зеркале, внимательно осматривает его, словно бы видит впервые, словно бы смотрит на чей-то портрет, кого-то далёкого и забытого, потерянного и погребённого временем вместе с другими безликими, блеклыми пятнами давно ушедших из жизни людей. человек в отражении кажется ему чужим, но в то же время он помнит — это он сам, сон ёнджун, такой же, каким он был всегда, разве что на глянцевых страницах журналов он выглядит чуть более привлекательно, чуть более искусственно, почти идеально; одно неизменно — он всегда остаётся самим собой. вчера ночью на белых, неправдоподобно чистых и [излишне] выглаженных простынях уснул сон ёнджун, в той же самой постели, только более потрёпанной, проснулся он же — сон ёнджун. он всегда лишь сон ёнджун.

и вместе с тем всё не так. ему снится [вернее — его преследует] один и тот же сон почти каждую ночь, где он — и он в этом уверен — вовсе не сон ёнджун, а кто-то совершенно иной, кто-то неизвестный, незнакомый, чужой. он не знает, кто он [или же не помнит?], не знает даже собственного имени — никто из его окружения в тех снах не произносит его, но с губ бледных теней, отдалённо напоминающих людей, непрестанно срывается чёткое «ваше величество». они пытаются говорить что-то ещё, что-то непременно важное, и он это знает, старается уловить суть, но тщетно — все прочие фразы неумолимо утопают в чьих-то криках и болезненных стонах, лязге металла и топоте копыт. он хочет понять, что происходит, однако за сангиновой пеленой, застлавшей его глаза, едва видно что-либо, различимо лишь хаотичное движение, какая-то сумятица и расплывчатые призраки, без остановки зовущие его. перед его пробуждением происходит что-то ещё, что-то значимое не только для него, для кого-то ещё, но что происходит и для кого это важно — он не знает, не помнит, не может запомнить, сколько бы ни пытался.

он просыпается на скомканных простынях, влажных, пропитанных его собственным потом, как и вся его домашняя одежда. бешеный ритм сердца, сбивчивое дыхание, беспредельный страх, сковывающий всё его тело, бледные пальцы, в отчаянии сжимающие одеяло. ему всё ещё кажется, что он там, во сне, в том ужасающем аду, выглядящим так реалистично, оттого — пугающе. на языке всё ещё ощущается привкус кошмара, но сангиновой пелены перед глазами больше нет, не слышны крики, топот и лязг. всё, что он видит, — натяжной потолок с неяркой, белой подсветкой, причудливая люстра в виде созвездия гидры с потухшими лампочками, такими редкими, что во всём сеуле можно приобрести их лишь в одном магазине по предзаказу; в его спальне — мёртвая, тягучая тишина, которая кажется слишком давящей и от которой ему временами становится не по себе. с постели он поднимается слишком резко, направляется в ванную комнату, включает кран в раковине и умывается ледяной водой, стремясь прийти в себя, прогнать ту тошноту, тот страх и отчаяние, порождённые сном. он продолжает топить себя в холодной жидкости, не чувствует себя лучше и всё равно надеется, что это поможет ему.

однако отвратительный привкус сна остаётся с ним навсегда.
однако ощущение, что всё, что он видел во сне, вовсе не было им [сном], не покидает его.
однако реальность и сон неумолимо смешиваются, переплетаются, путаются.
однако сон ёнджун всё ещё думает, что он вовсе не сон ёнджун.

он не знает, откуда приходят сны и куда уходят, где они начинаются и где заканчиваются — и есть ли у них начало и конец вообще? сон ёнджун не читает научные статьи о сновидениях, почти не задумывается о них, ему достаточно объяснения — последствия стресса; излишняя загруженность, сумасшедший ритм жизни вполне могут сказываться на нём именно таким образом. не имей он способности абстрагироваться, стоило бы беспокоиться, однако, покидая свои апартаменты и врываясь в бурный поток жизни, он становится иным человеком — и тот сон перестаёт существовать, и мерзкий привкус на языке притупляется, игнорируется. он — сон ёнджун в полной мере, молодой человек со смазливым лицом, идол, великолепный актёр. но изредка, в моменты, когда он наиболее уязвлён, на время замирает и думает о чём-то своём, о чём-то далёком и непостижимом для других. они [эти моменты] мимолетны, незаметны даже для тех, кто видит его каждый день. лишь единожды — и, кажется, совсем недавно — ёнджун, снимаясь в одной сцене, остановился и невольно произнёс, будто невзначай: «я не я».

никто не принял его слова всерьёз и не запомнил тот случай.
никто, кроме него.
это был знак, что что-то внутри него даёт трещину.

«. . .»

бледное, непомерно красивое [без преувеличения] лицо, без единого изъяна; искусно уложенные светлые волосы; ладно, уверенно сжимающая бутылку с минеральной водой; непроизвольная, лучезарная улыбка; усные, сияющие глаза. его собственное отражение в чистом, большом зеркале кажется знакомым, привычным, куда более естественным, чем то, что он видел сегодня утром. после пробуждения сон ёнджун видел кого-то иного, быть может, чью-то неудачную фотографию, испорченную временем, но определённо точно не себя. посторонний — можно ли так назвать человека, который предстал перед ним? что пугает — его черты [черты постороннего] едва уловимо сокрыты и в отражении сон ёнджуна; заметив это, он ощущает лёгкую тревогу и поспешно отводит взгляд. привкус сна становится чуть более явственным, и он, надеясь приглушить его, лихорадочно выпивает залпом остатки минеральной воды.

— кажется, у оппы дикий сушняк. я и не подозревала, что после работы он предпочитает оттягиваться по полной. в барах папарацци его не замечали, наверное, прямо у себя дома устраивает вечеринки. какой испорченный, — едкий комментарий едва слышно произносит одна из девушек, занимающихся костюмами. её коллега тихо смеётся в ответ и что-то говорит, слишком тихо, чтобы ёнджун смог услышать что.

он и не слишком хочет слышать, о чём они говорят.

все любят сон ёнджуна. заголовки глянцевых журналов пестрят его именем, на каждой волне — его треки, на каждом канале — дорама с его участием, записи с концертов, интервью, шоу, в которых он принимает участие. повсюду — сон ёнджун.
все любят сон ёнджуна. о своей любви к нему кричат фанаты повсюду — они пишут на стенах домов его имя, создают посты в социальных сетях с его упоминанием, срывают голос на его концертах.
все любят сон ёнджуна. эту мысль менеджер каждый день озвучивает в присутствии [и порой в другое время] сон ёнджуна; сон ёнджун лишь вежливо улыбается, глотая несогласие — никому не нужно, чтобы он высказывал его.
все любят сон ёнджуна.
и это чистая ложь.

сон ёнджун не верит во всеобщую любовь к нему, никогда не верил, ни в одну секунду своего существования, и оттого разговоры о неё вызывают у него смущённую улыбку и удивлённый блеск в глазах, порой — смех. всеобщая любовь к нему — всего лишь фикция, иллюзия, выстроенная менеджером и помощниками, то, во что хочется верить, но то, что никогда не станет реальностью. он видит опровержение каждый день, не только в словах некоторых членов съёмочной команды, оно скрывается в куда большем, чем просто язвительный шёпот девушек. его это не трогает — он привык быть как любимым, так и ненавидимым, всё это — столь естественно, так по-человечески.

лишь одного он боится — стать ненавидимым всеми до того, как он достигнет своей цели.

он ставит бутылку на стеклянный столик и прикрывает утомлённые ярким светом [свет в гримёрной настолько ослепительный, что даже за долгое время он не полностью к нему привык] глаза. одна секунда, две, три. ещё немного — и он начнёт погружаться глубоко в себя, но голос менеджера мгновенно вытягивает его из забытья. 

— ёнджун, — тихо говорит менеджер, наклонившись к самому уху сон ёнджуна, — режиссер сказала мне, что мы скоро закончим, ещё одна сцена — и всё, поедем на фестиваль, так что, если захочешь пофлиртовать с ким наен, договорись с ней встретиться как-нибудь потом, желательно во внерабочее время. хотя на фестивале она тоже выступает, но ты её вряд ли там поймаешь, фанаты раздерут вас обоих...

менеджер говорит о ким наен [снова], менеджер думает, что сон ёнджуну нравится ким наен [снова], менеджер не слышит, что сон ёнджун говорит о своём отношении к ким наен [снова], менеджер словно бы живёт в своей собственной реальности — так кажется [снова]. не то чтобы он не привык к подобному жестокому недопониманию, за годы работы с менеджером паком он смирился с его вредной привычкой додумывать, что-то воображать без каких-либо на то оснований. смирился — и это вовсе не означает, что ёнджун прекратил все попытки донести до менеджера хотя бы долю истины. он сможет, главное пробиться сквозь пласты гнилых фантазий, временами ему же это удаётся.

— я понял, — улыбается сон ёнджун, — но, менеджер пак, я уже говорил, что ким наен...

он не успевает договорить — его прерывает громкий голос режиссера:

— отснимем ещё одну сцену на сегодня и всё! по местам! все по местам!

последняя сцена — в кроваво-алых лучах закатного солнца, пробивающихся сквозь огромные окна кабинета, юн соён (героиня ким наен), узнавшая, что её старший брат, юн дохён (герой сон ёнджуна), убил её отца, чтобы стать президентом компании юн инк., требует от него ответа. юн дохён — кажущийся слабым, вечно беспокоящийся о ближних старший брат, безвольный и наивный; его улыбки редки, но каждая подобна лучам бледного солнца; он — белая овечка, ни у кого и мысли не возникает, что он может причинить кому-либо вред, и неожиданно — убийство президента юн инк., никто не верил, что это сделал именно он, юн соён — не исключение. соён — юная бунтарка, не желающая иметь ничего общего с бизнесом своей семьи, тем не менее, она любит [уже — любила] своего отца и брата, даже всё ещё чувствует привязанность к своей матери, сбежавшей в сша вместе с каким-то актёром. она прямолинейна, порой — излишне, но при этом добра, не без жилы справедливости. её брат — один из немногих, с кем она может свободно общаться, без страха показаться грубой или нелепой, оттого и боль от правды [её брат убил отца] невыносима. и главный вопрос — сможет ли она решиться на месть или простит своего брата?

сюжет местами кажется сон ёнджуну знакомым, до странного, до нелепого, скорее всего, в другой дораме была схожая сюжетная линия, вот только вспомнить, в какой именно, он вряд ли сможет. схожесть с другой дорамой — не столь плохо, даже немного проще будет, зрители любят смотреть то, что им знакомо, даже если это шаблонно.

сон ёнджун поднимается со стула, идёт к декорациям и занимает свою позицию прямо перед рабочим столом. он — уже не сон ёнджун, а юн дохён, — стоит посреди своего кабинета, смотрит на заходящее солнце, лучи которого окрашивают небеса и облака в неописуемо яркий алый цвет. дверь распахивается, никакого предварительного стука или вопроса «президент, можно войти?» — ничего; он слышит негромкий, но резкий скрип и оборачивается.

— соён-а, — в голосе юн дохёна [сон ёнджун] звучит нежность, лёгкое удивление и некоторая обеспокоенность. он делает пару шагов, сокращая дистанцию между ним и юн соён [ким наен], вглядывается в её лицо, протягивает к ней руку, будто бы желая коснуться, и спрашивает: — ты... почему ты врываешься без стука? и не слишком ли рано ты вернулась от аджумы? что-то случилось?

Заун был насквозь прогнившим местом: люди здесь выживали, а не жили. При Вандере, кажется, было чуть иначе, однако Джинкс, сколько бы не силилась вспомнить свое славное-светлое прошлое, каждый раз сталкивалась с его призраками, что не покидали ее сознания, постоянно были рядом и чуть что - бередили едва стянувшиеся душевные травмы, вынуждая ее сходить с ума в своем бессилии. Звучит неприятно и пугающе, зато рядом всегда были слушающие и молчаливые собеседники, вынужденно соглашающиеся с любыми умозаключениями девушки. Мерцание же добавляла определенной пикантности состоянию Джинкс, что после сомнительных попыток со стороны Синджеда свинтила при первой возможности, опасаясь попадаться на глаза своему приемному отцу.

Кажется, пропустила она не так много - бедняки все так же шатались по грязным проулкам, попрошайки просили милостыню и при случае пытались заглянуть под капюшон, в глаза, пытаясь состроить наиболее жалостливую мину. Девушка же напротив, болезненно куталась в украденный, пошарпанный плащ, старательно избегая любого внимания - секундного бесстрастного отражения в зеркале хватило с лихвой, чтобы осознать, что теперь она выглядит весьма... экзотически.

Бездумно шатаясь по улицам Зауна пару дней, в перерывах отсыпаясь в местах, что хоть отдаленно казались безопасными - право слово, возвращаться в последнюю каплю не было ни малейшего желания - Джинкс подмечает нечто удивительное: казалось бы привычная картина из тех, что трудом добыли деньги попрошайством и потратили их у химбаронов нарушалась агрессивными нападками, склоками и смертельными избиениями. Она, конечно, не осуждала - в конце-концов, когда сам стремишься к хаосу и уничтожению, никак не оправдывая свои действия - максимум, говоря Силко о том, что пыталась достать "забавные, блестящие камушки" - удивляться стихийно растущим убийствам не стоило. Однако, происходящее определенно заинтересовало Джинкс, что достаточно быстро смогла узнать, что корни нового препарата уходят далеко за пределы Зауна, а варильня не-химбаронов находится в пределах яркого, процветающего Пилтовера.

"Прекрасно. Заодно можно наведаться в лабораторию того простофили, за хэкстеком". - идти напрямую, через мост прогресса затея глупая, но искать обходные пути девушка не спешит. Стягивает длинные косы в растрепанный пучок, что то и дело норовит распуститься, находит очередные безразмерные шмотки, висящие на одном из потрепанных балконов в родном голове и плотно закутавшись умудряется проскользнуть в Пилтовер незамеченной. Видимо, после недавней стычки миротворцы не успели восстановиться должным образом или же списали Джинкс в раздел "усопших" - что ж, о последнем наверняка не распространялись, даже если кто из пилтошек и остался в живых.

- И куда же ведут пути? - задумчиво интересуется девушка, торопливо направляясь в первый попавшийся проулок - если она верно помнила, таким образом можно было достаточно быстро добраться до лаборатории Талиса. Голоса в голове поторапливают, дразнят, язвят - "с чего взяла, что проблемы в верхнем городе, а не нижнем? Может быть кто-то успешно подтирает следы, боясь гнева Силко?" - однако кровавая бойня, схожая с той, что Джинкс видела сегодняшним ранним утром вынуждает ее замедлится, прилипнуть к стенке, исподлобья глядя на то, как хрупкая девица ловко мутузила парня в два раза больше, чем она.

Влажный хруст - маленький кулачок одним точным ударом ломает носовую перегородку, вынуждая заунку чуть склонить голову, анализируя ситуацию. Нет, обычное варево химбаронов сверхсилу принимающим совершенно точно не давало. Быть может мерцание Синджеда - Джинкс все еще не могла адекватно осознать, что сотворил с ней безумный ученый, особенно после того, как в попытке улизнуть от банды Ренни стартанула с такой скоростью, что ветер в ушах засвистел. "Совсем кукуха уехала" - невозмутимо резюмировал Майло в ее подсознании. - "Глупая Паудер". Но тогда почему она в порядке? Не пытается прибить первого встречного, не крушит в ярости окружение? Не стоило же списывать все на изначальные проблемы с менталкой, так?

Треск - она видит, как вылетает коленная чашечка парня, отчего тот вынужден грохнуться на одно колено и взвыть от боли. Девица, кажется, отвлекается от занятного дела - озирается, словно пытается найти новую жертву; Джинкс, пытаясь дать себе чуть больше времени, чтобы обдумать происходящее спешно отступает в темноту, ныряя в узкий переулок и украдкой выглядывает наружу, наблюдая за тем, как девчонка вцепляется в шею своей жертвы. Что ж, кажется ему осталось недолго.