https://crossroulette.rusff.me/viewtopic.php?id=13#p9672

Jingliu
honkai: star rail // бывшая наставница

оригинал

♪ Кипелов - Никто

То, кем я стал, ваша заслуга. Я бы не вошёл в Заоблачный Квинтет, не обрёл бы себя, не встретил бы Дань Фэна. Моя жизнь не обрела бы смысл, и я бы не раскрыл свой потенциал. То, кем я стал потом, и немалая толика горечи, что живёт у меня в душе, выедая последние остатки человечности – тоже ваша заслуга. Мир раскололся на до и после, и возврат к былому уже невозможен, даже если в глубине души мы сожалеем о тех днях. Мы все совершили грех. Мы все больше не должны оставаться в этом мире, нам нет в нём места. Холод вы сеете вокруг себя, холод живёт у вас в сердце. Что осталось от той Цзинлю, кого я знал и так уважал? То, что была сильнейшей из нас? Той, кто была героем, а превратилась в бедствие? Теперь не хочется даже вспоминать про наши победы и достижения. Разве это ещё хоть что-нибудь значит? Нам казалось, что мы можем всё. Мы с такой беспечностью смотрели в будущее, даже не подозревая, что оно готовит для нас. Все наши воспоминания, их свет, что мог поддерживать нас раньше, давно погас. Теперь на их месте только выжженная холодная пустошь на месте прежних чувств. Осталась беспощадная Мара и незаполнимая пустота. Моя благодарность к вам, наставница, равна моему желанию нашей смерти. Это последнее, что я могу сделать для всех нас, проклятых и обречённых. Тех, чьи преступления уже не смыть, не искупить. И сами эоны нас не спасут, даже если бы им было какое-то дело до наших судеб. Смерть рассудит всех, смерть принесёт нам долгожданный покой. Разве не так, госпожа?

. . .

Давайте откроем эту стеклофабрику и окунёмся в боль и страдания.

пост из альта

О, эти эмоции, такие непосредственные, живые, сладкие, как нектар. Если бы был Дань Хэн был впечатлительнее, Блэйду скоро бы надоели упрёки и истерики, болтливость и жизнерадостность раздражали бы его, а, если бы его избранник был спокойнее – ему очень скоро стало бы скучно. Но в Дань Хэне оставался идеальный баланс чувств и переживаний, которому удалось задержать интерес Блэйда надолго. Он обожала, когда эти губы просил  его о чём-нибудь, например, быть бережнее. Хотелось, наоборот, увеличить напор, чтобы вынудить умолять, вызвать слёзы на глазах, с наслаждением сцеловывая их. Или заставить кричать так, чтобы голос срывался — ах, как жаль, что в большом городе подобное чересчур большая роскошь, Блэйд не хотел тратить время на жалобы соседей.
Ещё одна причина, по которым Блэйд искал заброшенные и никому не нужные места – здесь можно не сдерживаться. Но он побудет терпеливым и не станет шокировать Дань Хэна, посвящая его в свои фантазии и в то место, которое он в них занимал, во время первого же визита сюда.
— Я не ревную, но ты же знаешь… — на его губах играла такая улыбка, от которой какой-нибудь священник, пожалуй, принял бы его за демона и попытался изгнать. Трудно было представить, через что должен пойти человек, чтобы так улыбаться. – Мне всегда мало тебя.
Речь, конечно, шла вовсе не только о теле. Если говорить об этом, Блэйд бы не старался беречь Дань Хэна и, уничтожив его физически и морально, превратив в жалкие обломки того, кем тот был до их знакомства, в апатичную бледную тень самого себя, может быть, доведя до психиатрической клиники, больницы или даже могилы, просто покинул бы без зазрения совести или сожалений и отправился искать следующую жертву. Но он нуждался именно в этом парне. Во всём, что у него было. Как Дань Хэн ходил, как говорил, как смотрел на него, как дышал.
— Ты мне нравишься таким.
Блэйд медленно провёл пальцами по его щеке, так, чтобы тот ощущал лёгкое прикосновение ногтей. Конечно же, в голове тут же возникла яркая картина того, что он мог бы вцепиться этими ногтями в лицо перед ним, оставляя шрамы, которые никогда не заживут до конца, и именно это понимание, что он может сотворить с любовником всё, что ему только заблагорассудится, его удерживало. Это как смотреть на долгожданный подарок в обёртке из пёстрой фольги, повязанный атласной лентой, и замереть в моменте предвкушения, ведь дальше пойдёт лишь радость обладания, и продлится она недолго. Момент, когда ты ещё не знаешь, что внутри, нельзя ни на что променять. Он может утолить любопытство и полюбоваться, как Дань Хэн выглядит, если начать его калечить, и зрелище наверняка получится живописным и завораживающим, но неизбежно испортит всё, что между ними есть сейчас. Пока что ему хватало самого знания, что он может когда захочет испортить эту наивную доверчивую красоту.
Что казалось Блэйду особенно несовершенным в людях – это что с ними можно сделать бесконечное множество всего занимательного, но они этого не выдерживают. Материал постоянно приходится менять. Если бы Дань Хэн, как персонаж из фэнтези про супергероев, мог восстанавливаться после любых увечий, Блэйд не щадил бы его так.
Но вот он отступает назад и делает несколько шагов по склепу, начиная объяснять:
— Я бы хотел попросить тебя помочь мне разобраться с тем, что завелось на моей территории. Я не имею понятия, кто это или что это может быть, но, судя по тому, что мне на глаза оно ещё никогда не попадалось, я ему не подхожу. Я делал всё, что мог, чтобы заставить его показать себя, но ничего не произошло. Официальные инстанции, такие как полиция и церковь, тоже проверяли это место, но не нашли ни следа ни сверхъестественного, ни убежища какого-нибудь преступника. Совсем ничего, ребята как в чистом воздухе пропали.
Эти остолопы приводили даже собак, и более нелепого и глупого зрелища Блэйд давно не наблюдал.
— Но оно есть. Порой я чувствую его присутствие. Я чувствую, что за мной наблюдают. И среди всех моих… особенностей, — Блэйд прекрасно знал, что «ненормальный» — обычный эпитет в отношении него из уст обывателей, более того, самый мягкий из них, и даже немного этим гордился, — никогда не было повышенной паранойи. Более того, предчувствия, которые у меня возникают, обычно так или иначе оправдываются.
А вот теперь он очевидно совсем не старался напугать, просто пересказал факты. Такая перемена сама по себе свидетельствовала о том, насколько серьёзно он был настроен.

https://crossroulette.rusff.me/viewtopic.php?id=13#p24443

zhongli
genshin impact // (не) мой бог

over 6000 // demon god // original

♪ электрофорез — я ничего не могу с собою сделать

— мои самые сладкие вина, мои самые острые лезвия, мои самые долгие прогулки в свете бумажных ночных фонарей; — моя нерассказанная история, моя теологическая дилемма; — [о, мидас, все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото] — одинокий бог, уставший от собственного безумно долгого существования, позволишь ли ты мне скрасить его? — письма неаккуратным мальчишеским почерком, письма со всего света, тянущиеся вереницей лет, письма, в которых я превращаюсь в мужчину, а ты остаёшься недвижным — таким же, каким и был; — мой страх оказаться недостойным тебя против твоего взращенного веками страха вновь обрести и вновь потерять; — звенящая нежность, обжигающая обида, чувства, которых ты так давно не испытывал; — wanna fight?

. . .

давайте припомним, как это было — гореть? гореть игрой, персонажами, текстами. просыпаться пораньше, засиживаться подольше. носить друг другу картинки, стихи и хэдканоны. придумывать идиотские (и не очень) аушки. играть их. мне так это нравится, я так не хочу это терять вместе с крайним соигроком.

съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей чаю

Дождь. Дождь над Ли Юэ. Тысячи алых бумажных зонтиков исчезают в вечернем сумраке, ー растворяются в нём, словно кровь в нескончаемом бурном потоке реки. По ушам режут смех и топот ребячьих ног: для детей, родившихся в Гавани, этот дождь ー скорее всего, самый первый в их жизни, ー значит лишь радость, веселье и предстоящую радугу в небесах.
Перешёптываясь, их растревоженные родители наблюдают за небом, разорванным в клочья: для них этот дождь ー символ новой эпохи. Признак того, что силы Гео Архонта, тысячи лет хранившие мир и солнечный свет в этих землях, надёжно укрыв их от ветра и туч при помощи гор и скал, теперь постепенно рассеиваются, ー уходят назад к земле.

Для Аякса этот дождь означает, что у него почти не осталось времени.

Сломя голову он бежит по широкой каменной улице, по привычке заглядывая во встречные лица: “Чжун Ли. Вы не видели господина Чжун Ли?” ー С яростью отталкивает тех, кто пытается остановить его, с криком взмахивает клинками, когда миллелиты пытаются заградить ему путь, обвиняя в предательстве, ー и людская толпа расступается перед ним, безумным: никто не решается вступить в бой с человеком, которому, кажется, больше нечего в этом мире терять.

Его нет на пристани, нет в “Трёх чашках”. Нет ни в шатре “Синьюэ”, ни в “Народном выборе”, ни в ритуальном бюро, где директор Ху, непривычно бледна и тиха, сообщает ему, что “их друг” этим утром покинул город и больше в нём не появлялся.

От дурного предчувствия горло пережимает, словно удавкой, и ноги, скованные холодной болью от долгого бега, подкашиваются: он опоздал. Он опоздал и теперь уже никогда не сможет ни попросить прощения, ни попрощаться. Наивный ребёнок. Глупец. Ничтожество. Для чего нужна вся эта сила, если нельзя спасти того, кого любишь… Кому так и не смог сказать…

“Моракс… Ему уже не помочь, и он знает. Этот контракт… Последнее желание Властелина Камня”, ー слова Царицы по-прежнему гулким эхом разносятся в голове: в них нет ни злобного торжества, ни сочувствия, ー лишь холодная и глухая печаль ー то единственное из чувств, на которые Она осталась способна. И всё же, на миг ー посреди лютой стужи ー вспыхивает воспоминание о былой Любви: “Глупый мальчик…”

“Беги. Попытайся спасти его. Или умри, пытаясь. Ты больше мне ничего не должен, Аякс.”

И он бежал. Во второй раз бежал из родного дома, ー оставляя семью, оставляя своего Бога… Нет. Он больше не Чайльд Тарталья. Безбожник, отрёкшийся и от титула, и от веры. Вернувший себе своё имя назад из пепла. Вернувшийся в пепел и грязь, чтобы там, во тьме, отыскать кого-то, кто стал ему светом.

Силы в конце концов покидают его, ー поскользнувшись, юноша шлёпается коленями наземь, в растёкшуюся от влаги грязь, тут же мерзко пропитывающую ткань светло-серых штанов, добираясь до голой кожи.

ー Пожалуйста, ー он не знает, кого он молит теперь. Небеса глухи, а боги ー слепы, бессильны, жестоки или потеряны. Некого больше просить, но он просит, склоняясь в самую грязь, перед самой землёй, первородной матерью всех элементов:

ー Пожалуйста…

Дай ему жить. Во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило. Я всё отдам. Свою гордость, всю свою силу. Пусть стану немощным и беспомощным, как старик. Забери руки, ноги. Глаза. Только не дай ему просто угаснуть там, в одиночестве. Я прошу тебя. Заклинаю.

[indent] В голове Люсьена и до сих пор не укладывалось, как Веларис, город на территории Двора Ночи, Двора, о жестокости жителей которого так много был наслышан Люсьен, мог быть таким...прекрасным, погружённым в спокойствие и умиротворение городом, на лицах жителей которого сияют по-настоящему счастливые улыбки, а о жестокости и насилии, казалось, здесь даже никто и никогда не слышал. Это понимание перевернуло весь мир Люсьена, который он знал и видел вокруг себя, которому неустанно верил всю свою жизнь, с ног на голову; он понял, что все эти годы жил и даже не подозревал о том, что где-то во Дворе Ночи может скрываться место, в котором тебе легко и комфортно.

[indent] Люсьен отлично помнил первый раз, когда ему довелось собственными глазами увидеть Веларис — дух захватывало от восторга настолько, что, на некоторое время, Люсьен и вовсе перестал дышать, и совсем позабыл о цели своего визита. Как раз повод посещения Велариса был совсем не располагающим к экскурсии и осмотру местных достопримечательностей — они с Фейрой только что сбежали со Двора Весны, и чудом спаслись из лап его собственных братьев; как бы не хотелось ему осмотреть это настоящее чудо света, пришлось предстать перед Ризандом и пережить тяжёлый разговор.

[indent] Впрочем, одного только восторга, что испытал Люсьен, взглянув на улицы города, оказалось слишком мало для того, чтобы он стал считать его действительно своим домом, пусть его из Велариса никто и не гнал, и даже предлагали оказать посильную помощь с его в нём обустройством; Веларис располагал к тому, чтобы пожелать остаться в нём навсегда, словно оказывал на Люсьена какое-то магическое воздействие, окутывал своей пеленой, мягкой и приятной, но, тем не менее, Вансерра в нём задерживаться надолго не планировал. Люсьен уходил часто, и приходил тоже часто; большую часть вылазок за пределы Велариса совершал по просьбам Ризанда, меньшую — по своей собственной инициативе, просто ради того, чтобы оказаться где-то ещё, только не здесь. В том числе и во Дворе Весны, всё ещё считая себя предателем, что пытается искупить вину перед лучшим другом. Впрочем, на противоположной предательству чаше весов было что-то гораздо более сильное, мощное, с чем он бороться не мог, и что не мог в себе заглушить. Эта чаша неизменно перевешивала, затмевая собой всё вокруг, включая угрызения совести от предательства, совершённого им же. И это было его истинной связью с Элейн.

[indent] Ради неё он ушёл в добровольное изгнание на земли смертных; иными словами этот его поход трудно было назвать — чистое самоубийство, и не более того. Но он не только выжил, но ещё и вернулся с подкреплением, как нельзя успешно справившись со своей миссией. А делал это по двум причинам — во-первых для того, чтобы дать Элейн время привыкнуть к нему и осознать эту связь, навести порядок в собственных мыслях; и для того, чтобы внести свою лепту в то, чтобы сделать её мир, мир, в котором она жила, спокойным и безопасным. А когда война с Хайберном закончилась, и над Веларисом снова засветило яркое солнце, Люсьен понял — даже оно не сумело растопить сердца Элейн; а его собственное — болезненно и тревожно билось в груди, стоило ему только о ней подумать. Разве мог растопить его Люсьен? Ему вовсе не хотелось на Элейн давить; но вот какой-то определённости — хотелось. Хотелось услышать из её уст хотя бы пару добрых, ласковых слов, хотелось увидеть её искреннюю улыбку, предназначающуюся не кому-то ещё, а именно ему. Хотелось почувствовать, как её тонкие, хрупкие пальцы сжимают его руку возле локтя, и как она идёт с ним совсем рядом, доверяя, чувствуя, что Люсьен её защитит от всего. Он даже не требовал с неё этого сразу, моментально — он ждал долго, и готов был ждать ещё, взамен ожидая хотя бы одного, небольшого, просветления, означавшего, что все его ожидания не напрасны.

[indent] Но просветлений не было. Люсьену, пожалуй, уже никогда не удастся забыть взгляд Элейн, которым она наградила его, получив последний подарок — серьги, рассчитанные на её изменившиеся, теперь уже острые уши фэйки. И, в то же самое время, он и сам понял, что с подарком ей совсем не угадал — Элейн, вопреки здравому смыслу, продолжала отрицать и ненавидеть новую жизнь, отказываясь принимать изменения, которые с ней произошли, а по старой тосковать. Тогда он решил зайти с другой стороны, хотя, признаваясь честно, совсем не понимал, почему Элейн так противится принять изменения; впрочем, он был слишком мало знаком с натурой смертных, и на её месте никогда не был, а потому, и не ему, наверное, об этом судить. А делать выводы — вполне. Приняв это как данность, с новым подарком Люсьен решил быть предусмотрительнее и обдумать тщательнее, — а прекращать дарить ей подарки вовсе не собирался, — и здесь на помощь ему пришли собственные воспоминания о долгих разговорах с Фейрой о её семье и жизни по ту сторону Стены, до того, как она повстречала Тамлина. На удивление, все их бережно хранила память Люсьена, и любезно ему предоставила по первой же просьбе. И тогда он нашёл то самое в них.

[indent] Люсьену нравилось по улочкам Велариса бродить просто так, без назначения и цели, и за множество таких прогулок он успел неплохо изучить город, особенно в части небольших, узеньких переулков, которые, своими хитросплетениями, могли привести в любую часть города. Неудивительно, что изучив их все, Люсьен полюбил ходить именно по ним, избегая улиц больше, на которых можно было встретить знакомые лица. Не то чтобы он сторонился всех и каждого; скорее, избегал участи лишний раз, без повода и острой необходимости, с ними встречаться. Одним из таких выученных путей он шёл сейчас, направляясь к городскому дому Ризанда, в котором жила Элейн — в широком кармане его кафтана лежала небольшая, аккуратная коробочка. Он ещё не решил как именно отдаст её Элейн — в руки, или попросит кого-то передать, опасаясь, что ей не понравится подарок снова; но, тем не менее, уверенно направлялся в сторону дома, когда услышал до боли знакомый голос совсем неподалёку.

[indent] — Джентльмены, какие-то проблемы? — Люсьен вышел из переулка, шагая уверенно и будучи настроенным решительно, но на деле — тщательно скрывая нарастающую панику. В мыслях — рой вопросов: а что, если бы его сейчас не оказалось рядом? что, если они решат наброситься на него все сразу, и ему не удастся Элейн защитить? что, если?... Она — была первоочерёдной задачей. Даже если ей самой не хотелось для него таковой становиться. — Спасибо, что дождалась меня, Элейн, теперь можем идти домой, — Говоря, он смотрел прямо на неё, игнорируя заколотившееся внутри сердце, но краем глаза цеплялся за каждое движение фэйцев, стараясь быть готовым ко всему на свете. Не удержавшись, всё же перевёл взгляд на них, в молчаливом вопросе: в чём дело? Он готов был поклясться — едва они заметили его искусственный глаз, брови их сошлись на переносице. Неужели, слышали о нём? Может, встречали в компании Ризанда? В любом случае — они его не боялись. Но, возможно, просто не хотели проблем, и потому отступили. Нехотя, с нежеланием.

[indent] — Никаких проблем, — Процедил один из них сквозь зубы, и они всё ещё недовольно смотрели им вслед, пока Люсьен, держа Элейн за локоть, так, чтобы не надавить на него слишком сильно, но так, чтобы она точно пошла вместе с ним, уводил её подальше. Заговорить он решился только тогда, когда они отошли на достаточное расстояние; тогда же он и убрал руку с локтя девушки, не желая смущать её или злить.

[indent] — Куда ты шла так поздно, ещё и одна? — Понял, что начал не с того. Вернее — его тон оставлял желать лучшего. Не с этого нужно начинать разговоры с Элейн. Мысленно дав себе подзатыльник, предпринял новую попытку: — Меня могло не оказаться рядом, а ты могла попасть в беду, — Люсьен не стал добавлять, что они оба могли попасть в беду, и только чудом избежали её. Он до сих пор не верил в эту удачу. — Что-то случилось? Почему ты была тут совсем одна?