В ПОИСКАХ СЫНА

Александр Кузнецов

+

ЯРОВИТ, ОЧЕНЬ МНОГО ЛЕТ, БОГ ВОЙНЫ БАЛТИЙСКИХ СЛАВЯН

история персонажа и ваши отношения

"За мать и двор стреляю в упор".
"Не мы такие - жизнь такая".
"Лев сильнее волка, но волк в цирке не выступает".
"Я не Минздрав — предупреждать не буду".

И другие избранные цитаты пацанского цитатника хд

Яровит родился в семье славянских Верховных, став их младшим ребенком, когда все семейные катастрофы уже случились: отец стал Верховным в обход Велеса, потому что родился первым, Велес оспорил верховенство Перуна и стал его извечным врагом, Мокошь с Перуном поженились без дозволения ее отца, от чего вся Правь сотряслась в суеверном ужасе, а вишенкой на торте, сестра, Морана, вышла замуж за Карачуна, и надо же, тоже без дозволения родителей. Иными словами, с точки зрения Яровита, он пропустил все самое интересное.
Ему довелось расти в семье не только любящей, но и давно осознавшей свое место в пантеоне, а от того отличающейся изрядной долей снобизма, высокомерия, и пожалуй, что даже эгоизма. Просто Мокошь и Перун вместе прошли через многое, а потому могли позволить себе смотреть на всех вокруг сверху вниз, чем они и занимались. И Яровит, будучи хорошим учеником, перенял у них это полностью и всецело.
Он никогда не испытывал никаких моральных терзаний в отношении того, что ему повезло родиться сыном Верховных и лишь на этом, поначалу, базировался его статус. Да, он был маминым и папиным сыночкой-корзиночкой и ничуть этого не стеснялся. А чего стесняться, когда твои родители – двое Верховных снобов, известных на весь славянский мир? Впрочем, на этом амбиции не заканчивались, так что он рано сел в седло, взялся за меч и лук, к радости отца, и стреляя метко, и мечом размахивая так, что любой бы позавидовал. Удали в нем хватало, чтобы держать в страхе всю Правь, если отец с матерью отсутствовали, а доброты и легкости нрава доставало, чтобы всегда находить друзей, соратников, товарищей и братьев по оружию.
Не будем преуменьшать степень проблемы: от очередных подвигов и порченных девок Мокошь регулярно хваталась за голову, но сыном Яровит был почтительным, мать глубоко уважал и старался ее не тревожить, всегда вставал на ее защиту и жаловаться ей было не на что. А Перун… Перун мог неодобрительно качать головой, когда Мокошь бледнела от очередных ран на теле сына, но на деле гордился им и только силился направить удаль сына в нужное русло.
Несложно догадаться, что приход христиан и предательство Владимира далось Яровиту очень тяжело. Он был одним из тех, кто еще долго не мирился с произошедшим, так что дурная судьба сыновей Владимира Красного Солнышка – во многом его заслуга. И в ярости своей и отчаянии, Яровит натворил немало дел, но не отцу с матерью было его останавливать, покуда они сами были в незавидном положении.
Дальнейшую человеческую историю он то странствовал, то воевал, то возглавлял какие-нибудь военные ведомства при княжеских дворах отца с матерью, а князьями они становились нередко. Но все это было не то и не так. А потом в России наступили девяностые.
Если можно родиться человеком, который олицетворяет целую эпоху задолго до того, как эта эпоха наступила, то Яровит это сумел. Он безупречно вписался в эту бандитскую среду, стал правой рукой отца, который возглавил преступную группировку, занявшую весь юго-запад Москвы. И это была полностью его стихия, полностью его мир, так что никто не удивлялся, когда он заменял «Русского», как знали Перуна в бандитской среде, на стрелах, встречах и делах.
И все шло хорошо. Даже несмотря на то, что Велес и его последователи заняли места в правительстве, семья Верховного все равно держала в своих руках достаточно, чтобы развернуться в полной мере, даже будучи лишенной доступа к первозданному хаосу. В дополнение к бандитскому «бизнесу», они занялись и добычей нефти, а как известно, даже государством быть не так выгодно, как качать нефть. Но Велес не был бы змеей, если бы он принял все, как должное. Просто в один из дней он подослал к Перуну убийц, и Русский был застрелен у Большого театра, умерев на руках своей жены.
Горю Мокоши не было предела. Она знала, что супруг вернется через три, четыре, может быть, пять лет, но она не умела жить без него. Тем паче, в ситуации, в которой они оказались: вокруг были вполне смертные враги, желающие их сожрать, над семьей кривой ухмылкой самодовольства высился сам Велес, они могли лишиться всего в одночасье. А весь их бизнес был тесно связан и с их будущим тоже: про печать тогда никому известно не было, расчет все больше был на веру смертных, а она обещала угаснуть, если Велес победит.
Авторитета Яровита на то, чтобы сохранить группировку в прежнем состоянии, ему не хватило. Хватило Мокоши. Образ криминальной вдовы, которая отвергла все неприличные предложения конкурентов, то ли по ее женской сути, то ли по причине наличия магических способностей оказался очень устойчивым и желанным для многих. Тех, кто не захотел склониться, Мокошь заставила. Ей было бесконечно тяжело без мужа рядом, и Яровит сделал все возможное, чтобы матери не было еще тяжелее. Он умел быть первым после главного. И там, где места не находилось женщине, находилось ему. А как выходить живым со стрел и разборок, он знал отлично. Так что семейное влияние они сохранили во многом благодаря стараниям Яровита, который не мог иначе, даже если бы захотел. Речь ведь шла о благополучии семьи.
А потом стало известно о Печати. И в Москву хлынули иностранцы. Как ни прискорбно, хлынули тогда, когда два из трех главных Богов – Перун, убитый Велесом, и Велес, убитый Мокошью, были в Прави, а значит, не могли с этим ничем помочь. Яровит понимал, что им нелегко придется. Но еще Яровит знал, что всем этим иностранным богам делать у них нечего, и раз уж так случилось, что печать оказалась в Москве, значит, она их. Как и сама Москва.

дополнительная информация

➤ Не волнуйтесь, отец вернется прямо к настоящему игровому таймлайну, вам не придется все решать одному хд
➤ На форуме есть: Перун (отец), Ярила (старший брат), Мара (старшая сестра), ну и я, Мокошь, мать.
➤ Пишите не реже раза в неделю, будьте ненапряжными и веселыми, как мы, и мы сойдемся. Ждем 

В ПОИСКАХ СТАРОГО ДРУГА

Freddie Fox

ЛУГ, БОЛЕЕ 3000 ЛЕТ, ОДИН ИЗ ТРЕХ НАИБОЛЕЕ ЗНАЧИМЫХ БОЖЕСТВ КЕЛЬТСКОГО ПАНТЕОНА, НЕКОГДА КОРОЛЬ ТУАТТА ДЕ ДАНАНН

история персонажа и ваши отношения

Война фоморов – чудовищных существ не то из-за моря, не то из под земли и племени могущественных колдунов, но тогда еще не богов, Туатта де Дананн была, казалось, вечной. Они, тем не менее, не гнушались, порой, заключать союзы, в том числе и не вполне добровольные. Королем чудовищ был Балор, которому было предсказано, что его сразит его собственный внук. У Балора была единственная дочь – Этайн, которую он запер в высокой башне вместе с двенадцатью прислужницами, повелев сделать так, чтобы она никогда не узнала о существовании мужчин. Она, однако, все равно узнала, когда к ней пробрался хитростью Киан – представитель Туатта де Дананн. Ослепленный красотой Этайн, он возлег с ней, а затем сбежал. Вскоре стало известно, что Этайн беременна, а через время она разрешилась от бремени тремя сыновьями. Всех их Балор повелел утопить в море. Но когда детей понесли топить, один булавка на полотне расстегнулась и один из мальчиков упал в залив, где его нашли Туатта де Дананн и взрастили, как своего.

Мальчик был ослепительно-красив, что было свойственно всем полукровкам фоморов, умен и умел в большинстве ремесел, включая колдовство. В довесок он был молочным братом королю Нуаду и великому Дагде, которые приняли его при своем дворе, как родного, замкнув триединую цепь прошлого, воплощенного в Дагде, Нуаду, что олицетворял настоящее, и Луга, которому надлежало стать будущим всего племени. Тара стала для него домом, молочные братья – семьей, фоморы, как водится – злейшими врагами.

Тара – обитель королей Ирландии и даже сама Ирландия того времени не могли похвастаться безусловно чистой родословной. Ее населяли Туатта де Дананн, но союзы с фоморами были частыми и многочисленными, так что нет-нет, а все они носили в своей крови частицу чудовищ. Так что Луг никогда не чувствовал себя изгоем из-за этого и никто никогда его за это не винил. Кто был чистокровным Туаттом, так это Дагда, чьей матерью была сама Дану. Молчаливое воплощение земли, земной и патриархальной власти, хранитель традиций, он был в жизни Ирландии скорее идолом, чем живым человеком. Зато его дети – напротив. И одним из таких детей стала и Бригитт, единственная дочь Дагды, которую, как принято считать, он очень любил, но, что называется «как умел».

А Луг, не имевший в ту пору своих детей, любил искренне, как собственную племянницу, которую старательно качал на руках в дни ее младенчества, игрался с нею в дни детства и обучал владению мечом в дни юношества. Она была ему сродни собственной дочери, взращенная в идеалах племени, носившая чистейшую кровь этого племени и будучи вернейшей из дочерей оного. С тех пор, как Бригитт взялась за меч, год за годом она несла верную службу Нуаду, как королю, но на деле всем троим – и Нуаду, и Дагде, и самому Лугу. Она исполняла важнейшие из их поручений, была их гласом там, где не хотели или не могли быть они сами, следовала наказам и законам, будучи богиней войны, сражалась с фоморами и во всем соответствовала имени своей великой бабушки, Дану. Бригитт любила Луга, как ближайшего друга, соратника и дядю. Из всех троих он был ей ближе других, потому что, вопреки фоморской крови в жилах, был человечнее остальных. Искренняя ее привязанность лишь крепла с годами. И тем болезненнее было предательство, испытанное Бригитт.

В войнах между двумя народами инициатива далеко не всегда была на стороне Туатта де Дананн. В первой битве при Маг Туиред Нуаду, что в ту пору был королем, потерял свою руку. В довесок, само племя потерпело сокрушительное поражение. Всем стало ясно, что они стоят на грани уничтожения. И тогда было решено завершить войну союзом с фоморами, пригласив править полукровку – Бреса Прекрасного. Скрепить его власть над Ирландией можно было только браком с женщиной из Туатта де Дананн, и лучшим вариантом оказалась Бригитт. Как ни странно, этот вариант предложил ее отец.

Нуаду принял эту идею холодно и молча. Луг был против. Не только потому что он не мог и не хотел торговать той, которую считал своей дочерью, но и потому что его мужскому нутру противна была мысль, что за собственное поражение они расплатятся девчонкой, которая будет вынуждена жить в браке с чудовищем. Наверное, найти какую-нибудь полукровную девицу из числа племени не составило бы труда, но это не дало бы фоморам власти, а значит, не позволило бы их представителю стать Верховным королем. Иными словами, они просто не согласились бы на это. Для Бригитт это стало большим ударом. Она просила отца и короля изменить решение, рыдала на груди у Луга, и тот под всхлипы племянницы обещал ей, что это не навсегда, это лишь на время. Что настанет день, когда он сам вырежет сердце из груди Бреса и подарит ей.

В день свадьбы и коронации нового короля Луг был рядом. Не только из сочувствия, но и из понимания, что Бригитт может натворить глупостей. А она могла. Еще какое-то время он пробыл в Таре. Отношения между Бресом и Бригитт не ладились, вмешиваться он не мог, и в конце концов малодушно уехал, оставив ее одну, чувствуя вину сразу за все, что с нею происходило. Королем Брес оказался паршивым, но когда его попросили оставить престол, началась новая война. И Луг не без удовольствия сдержал свое слово: он убил Бреса и принес вдовствующей ныне королеве его сердце. И быть может, это чуть сократило разрыв между ним и нею, в отличие от другой части пантеона, на которую Бригитт с тех пор всегда смотрела свысока и с изрядной холодностью.

Когда Луг стал королем, речи о том, чтобы умертвить Бригитт, являвшую собой олицетворение власти Бреса, речи, конечно же, и не шло. А более того, она пользовалась всеми королевскими почестями, и новый король закрывал глаза на большинство ее не слишком любезных выходок, потому что знал, чем они ей обязаны.

Но все меняется. На смену Туатта де Дананн пришли Сыновья Миля, которым вчерашние властители Ирландии проиграли. Дети Дану ушли в Сид, став для Сыновей Миля богами. Но Сыновья Миля предали их века спустя, пустив на свою землю монотеистов. И никакие битвы за умы и сердца людей в ту пору не дали своих результатов. Никому, кроме Бригитт, которая за годы жизни с фомором научилась изворотливости, изобретательности, лживости и двуличию, которому могли бы позавидовать самые отъявленные подлецы. Она легко нашла себе место в новом пантеоне, став из Бригитт – главной богини Ирландии, Святой Бригитой, покровительницей и защитницей страны, ее самым узнаваемым символом. И подтягивать остальной пантеон к своему успеху она не собиралась. Потому что не заслужили.

Луг не особенно переживал на этот счет, может быть, единственный сохраняя с ней добрые взаимоотношения, насколько это было возможно после изменений, произошедших в женщине. На протяжении истории они не раз пересекались и встречались под одними флагами, и наверное, Луг сожалел, что все-таки позволил предательству случиться, единственный видя в Бригитт все еще раненную событиями прошлого женщину. Он ответил на ее зов и во Вторую мировую, когда она призвала сражаться за Британию и набирала летчиков, которых отчаянно не хватало в ту пору. Как бы там ни было, а Дом у них все еще был общим.

А в девяностых вдруг все узнали о Печати. Луг увидел в этом шанс.
И Бригитт тоже. Шанс никогда не дать больше вернуть власть тем, кто ради этой самой власти когда-то пожертвовал ее жизнью и ею самой.

дополнительная информация

➤ Кельты кажутся мне жутко недооцененными на всех видах боговниках, хотя история у них - закачаешься. И в части сюжетов, и в части возможности ими вертеть. Кельтская семья у нас маленькая, но хорошая, Луг будет очень в кассу;
➤ Нет никаких свидетельств того, что Нуаду, Луг и Дагда - братья, более того, скорее всего, это не так, но мне хочется поверхностного родства между ними для того, чтобы оно было и с Бригитт тоже. Так что в рамках заявки я освещаю Луга, как дядю, воспринимает его Бригитт соответственно, а о реальном родстве можем поговорить\договориться;
➤ Мы дружим с некоторыми скандинавами, а некоторых недолюбливаем. Как бы там ни было, а пересечения нашего пантеона и скандинавского на протяжении истории происходили регулярно, потому что они понаехали к нам на остров, и в общем-то, крепко задолбали, но так уж вышло, что с Фрейей и Фрейром мы в ладах давно и тесно, а с сыновьями Одина дело обстоит сложнее. У Бригитт с одним из них - настолько сложнее, что говорить стыдно и контент 18+;
➤ Внешность можем обсудить, но мне кажется, что Фредди Фокс крутой и что он очень подходит на Луга;
➤ Не будем преуменьшать степень проблемы: Луг в жопе. Как и весь кельтский пантеон, который даже собрать толком не могут, потому что источники по нему были, в основном, не писанными, а единого пантеона божеств не существовало вообще. Поэтому вера смертных в современности питает кельтов ничтожно мало, и Луг - не исключение. Исключение - Бригитт, которая умудрилась переквалифицироваться в Святую Бригитт и стать покровительницей всей Ирландии, но помогать Лугу или кому-либо еще из богов она не собирается, потому что эта женщина никогда и ничего не забывает, и твари позлопамятнее у кельтов стоит еще поискать. Луг смотрит на это философски, потому что считает, что пантеон виноват сам, а гнев Бригитт хоть и несколько растянулся во времени, все-таки справедлив во многом;
➤ Отсюда его закономерный интерес к печати, потому что перспектива получить для пантеона доступ к первозданному хаосу, который обещан только богам, открывшим печать, это возможность вновь стать великими и вернуться к позиции хозяев мира, а не каких-то там давно забытых вторичных существ на задворках мироздания. Увы, Бригитт против.

ПРИМЕР ПОСТА

- Все мы чем-то жертвуем во имя Ирландии, Бригитт, - Дагда смотрит на нее прохладным взором серых льдистых глаз, и во взоре этом – ни намека на сочувствие, сопереживание или тревогу от того, что он собирался отдать единственную дочь фоморскому выродку. И это злит девушку настолько, что пальцы невольно сжимаются на рукояти меча, который за время сражений стал продолжением руки. Вот только сейчас он ровным счетом ничем не мог ей помочь. Не поднять же ей его против трех Великих – Дагды, Луга и Нуаду, которого она сама вытащила с поля боя, когда он потерял руку, а вместе с нею – и власть над Ирландией.

- Но ты же жертвуешь собственной дочерью! – кричит она ему прямо в лицо, желая довести Дагду хотя бы до гнева. Хотя бы до искаженного в злости оскала рта. Хотя бы до суженных в ярости глаз, которыми он дал бы понять, что ему не все равно. Но Дагда есть Дагда. Отец всегда принимает все происходящее в его мерзкой неотвратимости, неготовый бороться ровным счетом ни за что. Земля переживала все – все династии, все испытания, все войны и всех узурпаторов. Он и был землей. И как земля, оставался спокойным и выдержанным, бесстрастным и безразличным. Ко всему, включая судьбу дочери, служившей всей троице верой и правдой столетия. Послужить она должна была и теперь, став женой нового короля и родив ему детей, которые будут уже лишь на четверть фоморами. Большего сделать она, с их точки зрения, теперь не могла.

- Нуаду, - она делает к нему всего один шаг, выдавая имя их прежнего короля на выдохе, почти с мольбой, - Пожалуйста, - произносит Бригитт одними губами. Нуаду, в отличие от отца, смотрит на нее с тревогой, затаенной тоской и виной, но обрубок руки, которую девушка не смогла вырастить заново, потому что никто бы не смог, говорит за него красноречивее любых слов. Он лишился сейчас не только своей власти, но и пока что – своей воли тоже. И он смотрит на нее беспомощным затравленным волком. Желающим помочь, желающим одним словом пресечь это безумие, но не имеющим возможности теперь этого сделать.

- Луг… - тянет она, обращая взор к светлоокому богу, который неустанно напоминал отцу, как много его дочь делала для них всех. И вот теперь этого было недостаточно, чтобы сохранить ее в безопасности и покое, потому что ни безопасности, ни покоя не было для них всех во всей Ирландии. Сама их страна была в опасности. И они делали то, что могли. Но Бригитт этого не принимала.

- Бригитт… - он выдает ее имя мягко, гулко и словно извиняясь за то, что должен сказать. Ступает к ней и берет лицо ее в свои ладони, заглядывая прямо в глаза, - Мне и самому это не нравится. Но я клянусь тебе, что это не навсегда, что тебе не придется вечность провести с этим чудовищем. Настанет день, когда я подарю тебе его вырезанное сердце, но сейчас… - он смотрит на серого, похожего на скалу Дагду, смотрит на потерянного и лишенного власти Нуаду, и думает, что этого достаточно, чтобы понять всю пагубность их ситуации, - У нас нет сил, чтобы продолжать сражаться дальше. Этот мир нужен, чтобы мы выжили. И ты тоже. Потому что для нашего племени не будет потери большей, чем ты. Да, ты станешь женой чудовища, но зато останешься жива, - он поднимает руку, прерывая ее попытку встрять со своими речами, - И ты будешь королевой. Это намного больше, чем любой из нас мог бы тебе дать сейчас или даже в будущем, - потому что никто из них, став королем, конечно же, не мог взять ее в жены. А вот Брес мог. И как говорили, желал.

- За это время мы наберемся сил, соберем войско, найдем более достойного короля. И я собственными руками сделаю тебя вдовой прямо в Таре. Обещаю тебе. Клянусь, - он выдыхает, а затем прижимает девушку к своей груди, позволяя ей зайтись в рыданиях, которые нужны были ей для того, чтобы принять собственную участь. И все они знали, что участь эта была ничуть не лучше, чем любого из них. И Луг, хульдра задери их всех, чувствовал себя отчаянно-паршиво от того, что они перекладывали злой рок судьбы и собственную слабость на плечи девчонки, которой придется пожертвовать собой не единожды, умерев в бою, с мечом в руках, а жертвовать собой все те дни, что она проведет в браке с фомором. Если бы он знал, что они доживут до дня, когда будут прикрываться Бригитт, как щитом, он бы предпочел броситься на свой меч. Но теперь Дагда был прав. У них не было другого выбора.

- Позволь мне послужить вам иначе, - шепчет она между всхлипами, - Позволь умереть, сражаясь с Бресом, а не становясь его женой. Дай мне войско, открой врата Тары, и там будет знак, который мне суждено явить, - умоляет она единственного, кто готов ее слушать. И Луг слушает. Качает ее в своих руках, как качал, когда она была совсем ребенком, и ждет, когда поток всхлипов и просьб иссякнет, потому что они оба знали, что она просила о том, чего никогда не будет.

Она прибывает в Тару за неделю до дня летнего солнцестояния – в этот день должен был прибыть Брес, в этот же день их должны были поженить и короновать у камня Фаль. И хотя мысли Бригитт мрачны, древняя крепость Ирландии умиротворяет ее, пусть сочувствующие взгляды все еще кажутся до крайности раздражающими. Здесь будущей королеве не нужно делать ничего особенного: ей уже собрали штат придворных дам, а сама Тара жужжала и искрилась в подготовке к принятию нового короля. Как если бы фоморы были в состоянии оценить всю полноту красоты и богатства Ирландии и правящего в ней племени Туата де Даннан.

Саму Бригитт то и дело таскают по замку, объясняя особенности церемониала, как если бы она могла их не знать; примеряя на нее бессчетное количество платьев: одно – на встречу фоморов, другое – на свадьбу, третье – на коронацию, четвертое – на свадебный пир; спрашивая, какими она хотела бы видеть покои королевы. Больших усилий стоит держать себя в руках настолько, чтобы не начать кричать от гнева и отчаяния. Не потому что это не подобает королеве и дочери Дагды. А потому что она не хочет доставлять такого удовольствия фоморам. Они не узнают ее ужаса. Не насладятся ее отчаянием. Не узрят ее боли.

Ее боль, отчаяние и ужас зрит только камень Фаль. Каждый вечер Бригитт выходит к нему и тупит об него меч, до изнеможения лупя его, как самого жестокосердного врага. Она будто бы ждет, что из него выйдет сама Дану, давно потерянная для их племени, и защитит его от предстоящего кошмара. Но сколько ни колошматит девушка проклятый камень, ничего не происходит. И на рассвете дня летнего солнцестояния ее находят сидящей прямо у него в ожидании неизбежного.

Служанки суетятся вокруг, усаживая ее в ароматную ванну, а придворные дамы мажут сбитые руки целебными мазями. Муж, конечно, не должен видеть ее такой. Хотя вообще-то он никакой ее видеть не должен, потому что она не может быть женой фомора. И пока Бригитт облачают в тонкий шелк платьев, она думает о том, что сможет задушить его подушкой во сне в первую брачную ночь, а затем возглавить войско Туата де Дананн и умереть с должным достоинством. Эта мысль почему-то утешает богиню. И на встречу она идет почти в хорошем настроении, впрочем, не отказывая себе в том, чтобы продолжать про себя проклинать фоморов самыми страшными словами.

Ветреный холм неподалеку от Фаля дает увидеть процессию фоморов и поднятые их флаги задолго до того, как удается рассмотреть лица, каждое из которых должно быть ужасным. Но когда тот, кто ведет себя, как король и кого называют королем, спешивается и подходит ближе с тем, чтобы поприветствовать старших богов, дыхание Бригитт перехватывает.
И не от ужаса.
По всему выходило, что за всю свою жизнь она ни разу не видела таких красивых мужчин.

morena baccarin

Эрешкигаль.

Некогда владычица Нижнего мира в шумеро-аккадской мифологии. Старшая сестра Иштар (впрочем, с ней вы можете выяснить отношения самостоятельно, я уверен 8) Спойлер: они наверняка не очень, поскольку та посягала на твою власть, а ещё оказалась мертва от твоей руки. Это было давно, но память у богов, как известно, отличная).
А ещё ты - жена Нергала. Обожаю вашу пару и хочу видеть на форуме, особенно в ключе происходящих с миром метаморфоз.

В ПОИСКАХ МУЖА, ГЛАВНОЙ БЕДЫ И ПОКА ЕЩЕ ВЕРХОВНОГО СКАНДИНАВОВ

nicolaj coster-waldau

ОДИН, ВЕЧНОСТЬ, ВЕРХОВНЫЙ БОГ СКАНДИНАВСКОГО ПАНТЕОНА

история персонажа и ваши отношения

Знаешь, Один, когда-то я верила в то, что для нас есть и будущее, и вечность. Юным божеством я держала тебя за руку, стоя у корней Иггдрасиля, и обещала быть тебе верной и мудрой женой. И тогда мне казалось, что у нас есть надежда, хотя надеяться было не на что: мир, каким мы знаем его теперь, еще не был тебе подвластен. Ты не был ни Верховным, ни мудрецом. Лишь моим мужем. И этого мне было достаточно, хотя я ведала судьбами и знала, что твоя не закончится на роли хорошего мужа, достойного отца и доброго главы семейства. Потому что ни одним из перечисленных ты так никогда и не станешь.

Знаешь, Один, я думаю, что когда-то мы действительно любили друг друга. Только я могла отдавать свою любовь целиком и безраздельно, а тебе любви всегда было недостаточно, потому что ты не находил в ней мудрости созидания. И тогда ты отправился в странствия, в которых искал то, чего не находил в нашей семье. Однажды ты принес победу над Имиром, и так создал представления о скандинавском мире. Нужна ли нам была эта победа? Я не знаю. Но ты назвался Верховным и назвал меня хозяйкой своего дома, матерью асов, первейшей из жен Асгарда, и я не стала противиться, потому что все еще любила тебя. Но я ведала судьбами и знала, что эта любовь не спасет нас, потому что скоро от нее ничего не останется.

Знаешь, Один, я возносила над тобой целящие свои руки, когда ты вернулся домой без глаза. И я роняла слезы у Иггдрасиля, когда ты, пронзенный копьем, висел на нем в поисках все той же мудрости, которую никак не мог не то отыскать, не то понять, не то постигнуть. Я оплакивала твои страдания и свои тревоги, но еще оплакивала те части тебя, которые умирали, когда ты сам выживал в своих странствиях: с каждым разом от тебя, таким, каким я знала, оставалось все меньше. Может быть, ты и обретал потаенные знания, но ты терял то, что я ценила в тебе прежде, вечность назад: любовь, сопереживание, честь и честность. Но я ведала судьбами и знала, что вместе с этими утратами ты получаешь новые имена. Имена те были Игг («ужасный»), Гиннар («обманщик»), Бёльверк («злодей»).

Знаешь, Один, мне никогда не нужна была власть, как не нужна была и громкая слава Верховной, матери асов и супруги Великого Вороньего Князя. Ты же всегда тяготел к власти и власть эта была незыблема и непогрешима. Великий отец славен великими сыновьями. У нас долго не было детей. И хотя ты никогда не говорил об этом, я знала, что ты винил в этом меня. А потому, когда ты принес в Асгард новорожденного своего сына и отдал его мне, я проглотила это оскорбление, хотя оно было сравнимо с самым жестоким ударом, который ты мог бы по мне нанести. Но я ведала судьбами и знала, что этот сын был не последним.

Знаешь, Один, я впервые подумала о том, что не желаю больше нашего брака, когда ты принес второго своего сына. Это был удивительно тихий по меркам старшего брата мальчик, теперь уже новорожденный Тюр. И ты отдал мне его в руки, потому что мудрости твоей было достаточно, чтобы понять, что ты не способен дать своим сыновьям ту любовь, заботу и терпение, которых заслуживают все дети. Это дала им я, став им подлинной матерью, какой я становилась и всем последующим незаконорожденным детям, которых ты привел в Асгард. В какой-то момент это перестало разбивать мне сердце, потому что оно итак уже было в пыли из мелких осколков. И я впервые попросила тебя о разводе. Ты ответил, что никакого развода не будет, и что мне стоит быть благодарной за то, что в наш дом приходят только твои дети, и ты до сих пор не завел себе ни одной наложницы, хотя бы мог бы. Но я ведала судьбами, Один, и я знала, что однажды твоя любовница окажется в нашем доме.

Знаешь, Один, следует отдать тебе должное, ты не лгал, когда говорил, что я была для тебя особенной женщиной. Потому что оставалась единственной, кому позволено было вступать с тобой в ссоры и перепалки, коих стало бесчисленное множество. Слишком много разногласий было накоплено между нами. Слишком много боли я пережила. И потому, не было ничего удивительного в том, что я не попросила, а потребовала у тебя развода, когда ты переспал с Фрейей, дочерью ванов, которых ты недавно привел в Асгард в качестве заложников. Это не было о чувствах ни с ее, ни с твоей стороны. Ваны иначе относились к интимной близости, она не была для них ни формой измены, ни чем-то по-настоящему значимым. А тебе нужны были знания о сейде, которые Фрейя могла передать только таким образом. И все же, я тогда не готова была терпеть твою любовницу рядом, в Асгарде. И я желала развестись. Но вместе с тем я носила нашего ребенка, пресветлого Бальдра, и ответ твой был еще более категоричен, чем прежде. Развода я не получу, и мне стоит забыть о произошедшем. Но я ведала судьбами. И я знала, что все это – только начало.

Знаешь, Один, я безмерно любила всех наших детей, а мальчики, рожденные от разных матерей, но взращенные мною, были и моими детьми тоже, и вряд ли хоть один из них сможет сказать, что я была к ним несправедлива или жестока, что я обижала их или не любила. Я могла бы стать им мачехой, но стала матерью, ведь это было моей отрадой. Тюр тоже был: лишенный порока бесконтрольной силы, как старший брат, лишенный уязвимости младших, он обещал когда-то стать тебе достойной заменой. Но я и представить себе не могла, что не то мудрость, не то Локи, не то вельвы шептали тебе о том, что заменой он станет не потенциальной, а вполне себе реальной. И когда смертные на земле стали славить его имя громче твоего, ты почувствовал и гнев, и ревность одновременно. А еще, ты впервые ощутил страх, потому что твой собственный сын обещал тебя превзойти. Как же так вышло, Один, что ты постиг всю мудрость, которую не смог найти, но так и не добрался до той, что говорила, что смена поколений неизбежна и необходима, а власть не должна была становиться камнем преткновения между отцом и сыном? Я повторяла тебе это раз из раза, зная, что все еще оставалась одной из немногих, кого ты готов был слушать. И все же, я ведала судьбами. Я знала, что раскачивающийся маховик мне остановить не удастся.

Знаешь, Один, я подумала, что ты безумен, когда ты вступил в негласное противостояние с собственным сыном и когда ты бросил не то ему, не то мне обвинение в том, что нас объединяет не любовь матери и сына, а любовь иного свойства. Помыслить о том, что Тюр претендует на меня в ином качестве, кроме сыновьего? Помыслить о том, что он желает забрать твою жену, как доказательство собственной силы и власти? Помыслить, что сын готовит тебе конец? Мудрость свела тебя с ума, Всеотец. И я говорила тебе об этом открыто. Впрочем, мудрость это была, или безумие Локи, которому ты позволял слишком многое, хотя я не раз не просила – требовала от тебя убить и его самого, и его выродков? Драуг побери, Вотан, я ведала судьбами! Я знала, к чему рыжий ублюдок приведет нас всех еще прежде, чем об этом сказала мертвая пророчица.

Знаешь, Один, я помню тот день, когда кричала на тебя так, что сотрясались стены Асгарда. Я требовала тебя отменить приказ, отданный Тюру: засунуть руку в пасть Фенрира во имя спасения мира от зла и заключения волка в цепи. Ответь, почему мы не убили его, вместо того, чтобы заковывать в цепи? Я отвечу тебе, почему. Потому что ты желал иметь в своих руках оружие, угрожавшее всему и вся, и тем самым утверждавшее тебя в твоей власти. А еще ты хотел устранить конкурента, которого неизменно видел в сыне, преданном тебе всецело и безоговорочно. Калека не может быть Верховным. И лишенный руки Тюр, не может тоже. Ты видел в этом конец. Но я… Я ведала судьбами, Один.

Знаешь, Один, я в последний раз просила тебя о чем-то, когда угроза над Бальдром стала реальной. И ты поклялся мне, что с нашим сыном ничего не случится. А потому, не стоит удивляться тому, что на коленях, меж двух погребальный костров своих сыновей, я протянула свою дрожащую руку карающей дланью и прокляла тебя на вечное одиночество, на скитания без права найти кров над головой, без любви, тепла сердец, очагов и детского смеха. Ты не смел двинуться с места, глядя на мою боль. И ты ярился, вновь убежденный, что я бросаюсь проклятиями, потому что предаю тебя, а не потому что не могу пережить смерти Хеда и Бальдра. И так уж вышло, что страшные дни те были куда менее страшными в Мидгарде. Там Тюр, предпочитавший много времени проводить среди смертных, собирался жениться на принцессе русов. Да, у него не было руки, но смертные все равно чтили его, а многие так и вовсе считали Верховным вместо тебя. И ты знал, что брак с принцессой лишь укрепит его позиции, распространит его власть на еще большее количество земель. Тогда ты решил забрать у него это преимущество. Смертная девчонка не была, конечно же, достойна Верховного, но ты предложил ей разделить ложе. Позже ты скажешь, что это отнюдь не потому что ты желал обесчестить ее, после чего брак с Тюром стал бы невозможным. Позже ты скажешь, что провидцы велели тебе зачать с ней ребенка, который отомстит за Бальдра. Но были ли эти провидцы на самом деле, или они существовали только в твоей голове? Или всеми этими провидцами был один лишь Локи? Ты наслал на Ринд болезнь после того, как она трижды отказала тебе, будучи верной Тюру. А когда пообещал ее отцу исцеление, солгал, что от лекарства будет столь мощная реакция, что будет лучше приковать ее к постели. После этого ты изнасиловал девушку. И она и впрямь родила тебе сына, который вырос за один день. Но смертное женское тело не было способно выдержать таких метаморфоз. Она истекла кровью и умерла. А ты забрал сына и вернулся в Асгард, как ни в чем не бывало. Твой новорожденный сын отомстил не тому, кому нужно. Он убил не Локи, а Хеда. В Асгарде изо всех сил пытались скрыть от меня мерзость, произошедшую на земле, но я все еще ведала судьбами. Я знала, что ты натворил, Всеотец. И хотя ты не дал бы мне развод и после Рагнарека, едва погребальные костры сыновей затухли, я забрала нашего внука, маленького Форсетти, а затем удалилась в Фенсалир, куда тебе больше не было хода.

Когда Асгард падет с приходом христианства, меня уже не будет в Фенсалире. И большинства твоих сыновей не будет тоже. Я спустилась в Мидгард и стала то и дело проникать в судьбы и жизни смертных, встав у истоков создания Норвегии, а затем у истоков всей ее истории. Страной этой то и дело будет править то один наш сын, то другой, мы будем стремиться сделать Скандинавию великой, а ты… Да, тяжесть моего проклятия будет тянуть тебя вниз век от века, и тебе придется нелегко. Ты будешь искать меня с тем, чтобы попросить снять его. А может быть, и заставить. Но всякий раз, стоило тебе напасть на мой след или след кого-то из сыновей, надежда ускользала. Я не желала тебя видеть. Я слишком долго прощала тебя, хотя во имя сыновей и их чести и благополучия, мне не стоило этого делать.

А потом была Вторая мировая. Ты вдохновил на нее немецкий народ и никчемного художника, убедив его в то, что верить нужно в старых скандинавских богов. Он и верхушка Рейха верили, ты чувствовал, что недалеки дни твоего скорого триумфа, многие боги были на твоей стороне, но все начало выходить из-под контроля, когда ты узнал, что я оказалась в одном из концлагерей. Норвежка, я была частью немногочисленного сопротивления. Ты знал, какая смерть меня ждет. И как ни странно, но сама мысль о том, что я могу быть убита твоей рукой, тебя пугала. Ты устремился в лагерь так скоро, как смог. Нас разделил один день. К твоему прибытию приговор уже был приведен в исполнение. Я была мертва. И спроси меня теперь, я бы ответила тебе, что ни о чем не жалею.

К концу второго тысячелетия мы подошли с пустотой. Ты – так уж точно. У меня все еще были мои мальчики. Семья всегда была для меня важнее всего, и мы снова поселились в Норвегии. Семейные ужины, тепло очага, смех, подарки на Йоль и абсолютное принятие друг друга – то, на что ты никогда не был способен. Но кто знает, может быть, жизнь с проклятием на плечах изменила тебя? В конце концов, у тебя было больше тысячи лет на эти изменения. И все же, Один, я все еще ведаю судьбами.

Знаешь, Всеотец, я так тебя и не простила.

дополнительная информация

➤ Да, Один - антигерой этой истории. Антигерой, который не считает себя антигероем, и вероятно, не видит проблемы во всем том, что случилось. Но если он хочет получить еще один шанс от Фригг, ему предстоит пройти масштабные изменения. Но с другой стороны, кто сказал, что он хочет?
➤ На форуме: Тюр, его дочь - Регинлейв, валькирия Одина, Бальдр, Фрейр и Фрейя, а также Локи, на которого всегда можно спихнуть свое плохое поведение. Разве не для этого ты оставлял его в живых столько времени?
➤ Мы не с потолка взяли идею потенциального верховенства Тюра. Существует академическое предположение, что у германцев главным божеством первоначально был именно Тиу (Тюр), бог неба, от которого вообще и произошло понятие "бог". Мы обыграли это таким образом, связав воедино разрозненные факты скандинавской мифологии. По нам вышло круто, по Одину... Тоже ничего, потому что смертные девки - не повод для обиды со стороны сына и жены.
➤ На момент начала игры Один, мягко говоря, нелюбим большей частью пантеона, никто ему ничего не забыл и не простил. А кроме того, вероятно, окажется, что Тюр в нынешнее время не так уж против стать Верховным скандинавов. И Фригг будет на стороне этой идеи, но вместе с тем, той единственной, кто в пантеоне еще верит в возможность изменений в Одине. Она ведь когда-то знала его совсем другим.
➤ Нелюбовь к персонажу мы не переносим на нелюбовь к игроку. Скорее всего, если вы придете Одином, мы будем вас обожать, радовать и радоваться сами <3
➤ Можем обсудить внешность и отдельные биографические детали, но концепт божества невысоких моральных качеств, из-за которого пантеон уже три века посещает психоаналитика, мы все-таки хотели бы оставить. Впрочем, невысокие моральные качества это всегда условность и субъективные суждения, а вот ум и постигнутая мудрость - критерий вполне объективный. Стоило ли оно того? Одину виднее.

ПРИМЕР ПОСТА

- Ты же ждешь ребенка… - Один делает неопределенный жест рукой, как если бы жестом этим можно было в одночасье объяснить все. Как если бы, когда она не ждала ребенка, он не приводил в Асгард бастардов, делая вид, что это само собой разумеющееся и в порядке вещей. Как если бы привычно он был верным мужем, любящим супругом и заботящимся о ней мужчиной. Когда-то на самом деле был, но это осталось настолько далеко в прошлом, что Фригг почти уже и не помнила. И стоя здесь, посреди высоких залов, своды которых уходили к звездам, она думала теперь о том, что нужно прямо сейчас сказать ему, что она больше не будет его женой, что для них, как для Верховных, должен быть выход из этой глупой, бессмысленной и безнадежной ситуации. Ведь последнее, на чем держался их брак уже долгие-долгие годы – уважение. Ее терпение и то, что он сам называл в себе мудростью. Так какой во всем это был смысл? Вотан всегда будет идти по этому пути – гнаться за какой-то там мудростью, которую не нашел, провисев девять дней на Древе Предела, омываемый ее заботами и ее тревогами, а теперь искал в чужих юбках. А она так всегда и будет его молчаливой и бессловесной женой, которая должна примириться и принять все. Ведь он был Верховным. Ведь мыслей его и многой его мудрости не знал никто. И может быть, так оно и было. Только Фригг давно уже было все равно.

- И пока я вынашиваю нашего сына, ты не нашел ничего лучше, кроме как залезть под юбку ванской девке?! – этот вопрос, конечно, останется без ответа. Потому что он уже бормотал что-то о том, что таким образом постигал мудрость магии ванов, что учился у Фре йи колдовству через экстатический транс, что познавал магию сейда, доступную лишь женщинам. Вздор. Чушь. Нелепость. Она не верила ни единому его слову. И проклинала тот день, когда ваны пришли в их дом, как проклинала и тот день, когда впервые простила мужу измену, кажется, примирив в тот день порядок Скандинавии с тем, что мужьям всегда позволено намного больше, чем женам, как и с идеями наложниц и вторых жен.

- Я хочу развода, - глухо заключает она, заставив Одина резко развернуться и поднять на нее единственный его глаз. Между ними бывало всякое, она могла после очередной измены не пересекаться с мужем годами, игнорируя даже большие праздники, но такого не было никогда. И что-то шевельнулось в Одине в тот самый момент, она это видела, а потому тихо, вкрадчиво и твердо повторила, - Я хочу развода. Можешь на манер всех обожаемых тобою ярлов взять себе вторую, третью и четвертую жену, завести с десяток наложниц и рабынь. Любая в Асгарде будет этому рада. Но я хочу развода. Найди способ. Я не стану больше этого терпеть, - не то ребенок в ее чреве делал ее смелее обычного, не то это и впрямь была последняя капля, но Фригг была уверена в том, что говорит. Впервые за долгие-долгие годы она чувствовала, что идет по верному пути. И это ничуть ее не мучило.

- После всего, ты желаешь развода из-за какой-то девчонки?! Хочешь разрушить основы пантеона из-за глупой ревности?! – он приближается к ней, заставляя Фригг отступать, потому что она не хочет сейчас прикосновений и даже чрезмерной его близости, вытягивая узкую ладонь, и не давая Всеотцу подойти, потому что он не достоин того, чтобы ее касаться, а вместе с тем касаться и пресветлого их сына, пусть еще и не рожденного, но уже дорогого, как тысячи сокровищ, что хранил Асгард.

- Ты носишь моего сына. Развода ты не получишь, - он отдергивает руку, которой желал коснуться ее лица и качает головой, - Я приобрел, что хотел. Этого больше никогда не повторится. Тебе не следует об этом думать. Думай о сыне и не тревожь его своими никчемными переживаниями, - велит он, как Верховный, но отнюдь не как любящий муж и отец. И в эти самые мгновения Фригг его ненавидит. Но еще больше она ненавидит эту девку, дочь Ньерда, и обещание «это никогда не повторится» ничего для Верховной не значит. Она не верит ни единому произнесенному слову.

- Не говори со мной больше никогда. И не смей ступать к обители Фенсалира. Я не желаю тебя больше видеть, - рыкнула Фригг, но не ответила на удивленный взгляд Одина, явно растерянного чрезмерным напором и жесткостью жены, что было совсем ей не свойственно. Спросить он ни о чем не успел. Женщина направилась к выходу из зала, и двери распахнулись перед нею в одночасье. В это же мгновение Один увидел лица сыновей, которые отчего-то не спешили бросаться к нему с понимающими и ласковыми объятиями. Зато Фригг расцвела за мгновение, перестав выглядеть, как бледная тень самой себя.

- Мальчики, - она коснулась щеки одного, улыбнулась другому, и тотчас же подхватила на руки плачущего маленького Браги, встревоженного ссорой родителей, разнесшейся едва ли не на весь Асгард, - Все хорошо, мой славный мальчик, не плачь, - просит она, а затем берет у Гны лошадку и протягивает ребенку, который на руках матери почти тотчас же успокаивается, - Что вы тут? Нет никакой нужды тревожиться, - она улыбается им всем, и вытягивает руку, отводя из от высоких дверей залы, рядом с которой им вообще не следовало находиться. Ласка у Фригг находится для каждого. Вот она гладит по волосам Тюра, вот касается щеки Тора, отмечая новый шрам, а вот одаряет лаской Хеймдалля и протягивает руку, как всегда молчаливому и хмурому, Видару, после касаясь губами его виска, - Пойдем в Фенсалир. Устроим пир и поиграем в тавлеи, покажете, как играть братьям, - Хеймдалль еще не умел, а Браги вообще был больше замечен в разбрасывании фишек, но это ничего. У Фригг найдется занятие для каждого.

Дни после ссоры проходят в безмолвии. Женщина знает, что дважды Всеотец ярится в запрете приближаться к Фенсалиру, и дважды его не нарушает, потому что женская обитель должна оставаться женской, и вторгаться в нее не велит закон божественный и человеческий. Богиня остается бесстрастной к этой ярости, потому что ее собственная никак не глохнет, не тушится отсутствием ветра и новых поленьев. Когда же к чертогам вновь приближается кто-то незнакомый, Фригг нутром чует ванскую кровь и кривится.

- Пусть ванахеймская потаскуха убирается, я не желаю ее видеть даже поблизости от моей обители, - глухо рычит женщина, и Гна тотчас же шмыгает за ворота, но возвращается слишком уж скоро.

- Госпожа, к вам пожаловала не дочь Ньерда, - сейчас Верховную раздражает даже то, что ее служанка называет девчонку вот так, пожалуй, чересчур почтительно, - Аудиенции просит ее брат, Фрейр. Вы позволите? – все они знают, что ответ должен быть «нет». Но отчего-то, чуть помедлив, Фригг медленно кивает головой, - Пусти.