— Ты ведь прекрасно знаешь, что я ищу. Это всегда одно и то же, но принимает разные формы. Я ищу истину.
Дотторе белозубо улыбнулся, словно самый счастливый человек на земле, как будто недавно и не рассказывал, как его хотела забрать неведомая сила для того, чтобы превратить в свою безвольную марионетку или что похуже. Для такого как он её фантазия, вернее, то, что ей заменяло таковую, могла пойти гораздо дальше. Бездна, вероятно, не строила такие планы, как люди, она не размышляла в тех критериях, что привычны жителям этого мира, но она обладала самосознанием, разумом, она контролировала то, что делает, у неё имелись свои стремления и цели. И она точно чуяла в нём не обычную добычу, статиста, которого перемелют в ничто её жернова. Ему нравилось думать, что он бы мог стать её апостолом — если бы согласился.
— Я хочу познать, что она такое. Никто не может вынести сияние раскрывающихся перед ними таинств, поэтому все, кто прикасается к запретному знанию, неизбежно сходят с ума и гибнут. И не имеет значения, божество ты или смертный. Для всех всегда одна судьба. Но, как ты знаешь, я люблю обманывать судьбу. Я бы не отказался, чтобы моё существование встало у неё костью в горле.
Небо лжёт. Архонты лгут. Может быть, из прихоти, или у них действительно нет выбора – не имеет значения. Они такие же марионетки. Они покорно следуют тому, что им диктуют фальшивые звёзды, они хранят гнилой порядок этого мира, даже если бы тоже предпочли его испепелить, как госпожа Царица. Поэтому Дотторе также презирал обеих Дендро Архонтов – и прежнюю, и нынешнюю. Как богини знаний они должны были смести всю эту наносную шелуху, зрить в корень, раскрыть правду миру, чего бы это ни стоило. Академия – и вовсе величайшие лицемеры на земле. Проповедуя распространение знаний, поощряя множество исследований, они наложили десятки ограничений, чтобы никто и никогда не докопался до действительно значимых вещей.
— Никто, конечно, не подаст мне ответы на золотом блюде, поэтому я готов пойти на всё. Я даже готов вырвать их из глоток тварей Бездны. На этом условии я присоединился к Фатуи.
Зачем он всё это объясняет, да не кому-нибудь, а Капитано – Дотторе сам, пожалуй, не знал. Он вёл себя так, будто очень соскучился по полноценному собеседнику в лице кого-то, кроме его собственных копий. Доктор уже слишком хорошо изучил всё, что каждая из них может ему ответить.
— Но в эту игру я буду играть по своим правилам или никак. Поэтому я сейчас здесь, а не слушаю её шёпот. Я уже отказался от поддельных идеалов Архонтов не для того, чтобы принять на веру новые. Я ни за одну из сторон силы. Не за Небеса, ни за Бездну. Они одинаково ослеплены каждый своей стороной правды. Мне же нужна абсолютная истина. А это значит – нечто посередине. Нечто большее, чем просто совокупность всех частей.
Ему нравилось, что разгадка ускользает из рук. Процесс увлекал его порой больше, чем результат. Потому что попутно возникало множество других мыслей, идей, потенциала для творчества. Кроме того, Дотторе также зависел от одного состояния или настроения, как это ни назови, которое, должно быть, Капитано мог понять. Бросить вызов своим ограничениям, чтобы их превзойти. Выйти на предел, там, где нервы вытянуты, подобно струнам, и звенят, а мозг стремится обогнать сам себя. Или сгореть самому, или испепелить препятствия. Без очередной дозы подобных эмоций он уже не мог чувствовать себя живым.
— Если ты идёшь туда, то я составлю тебе компанию.
Дотторе, как это за ним водилось, раз приняв решение, не спрашивал, просто ставил известность. Отвязаться от него у Капитано не получится.

Альхайтам откинулся на спинку стула и устало потёр пальцами переносицу. Буквы уже начали двоиться перед глазами, а часть смысла текста ускользала от восприятия. Кажется, ещё немного – и он врастёт в библиотеку. Положительно пора было сделать перерыв, но работа ещё не закончена даже наполовину. Кто виноват, что сведения не казались ему достаточно точными для того, чтобы их использовать. То учёный, проводивший исследования, славился тем, что приукрашивал факты для того, чтобы они звучали привлекательнее, то ходили слухи, что та или иная книга написана хоть и профессором, но уже после того, как он начал выживать из ума. И, конечно, научная конкуренция никуда не девалась, многие из них как будто положили всю жизнь на то, чтобы опровергать тезисы друг друга.
Честное слово, с такими авторами он сам скоро сойдёт с ума, и тогда его тоже сошлют в деревню Аару. Если бы у него было время, он бы сам поехал проверил, как обстоят дела на самом деле. Вопреки тому, что он нём думали некоторые, Альхайтам вовсе не брезговал работой в поле, когда испытывал в этом настоящую необходимость. Ему просто не нравились лишние телодвижения, не приносящие результата. Или такие, где предполагаемая итоговая польза не окупала даже половины усилий. Но в пирамидах нет людей, а ему это и нужно, хоть отдохнёт от постоянной толпы вокруг, состоящей из суетящихся и галдящих дилетантов.
Нет, не то, чтобы он вовсе не любил новичков, просто не выносил самоуверенных, если это не подкреплялось никакими реальными достижениями. Когда каждый желторотый ученик считает, что наука, особенно запреты, не про него, ведь он-то не совершит ошибок своих предшественников, он же не дурак. И им таким всё равно, что некоторые правила написаны кровью тех, кто ими пренебрёг. Альхайтам не хотел смотреть на то, как они губят себя прямо у него на глазах. Если отказываются слушать добрые советы, то, пожалуйста, пусть держатся подальше от него. Ему лично вполне хватает одного Кавеха. И пусть потом не называют его чёрствым, он же предупреждал. Не связывать же их и не запирать в подвалах Академии.
Он вновь посмотрел на страницу, которую читал несколько минут тому назад, и его внезапно озарило. Вот же та самая строчка, как он мог упустить её из виду. Всё гениальное просто, вот уж воистину.

Не все шрамы можно исцелить, не все прорехи в ткани мироздания – залатать. Чудовища, что пришли извне, с той стороны, что не предназначена для людей, и никто из смертных не может себе её вообразить, не начав сходить с ума от осознания своей беспомощности и незначительности, причинили слишком много вреда. Мёртвая почва, на которой больше ничего не вырастет. Птицы перестали петь, и лапы зверей больше не коснутся выхолощенной и выпитой земли. Глядя на то, что не смог сохранить, Моракс безмолвно и беззвучно плакал, не проливая ни одной слёзы. Он не мог, не умел, может, даже не был способен. Но, даже если глаза остаются сухими, сердце разрывается на части. Нет даже тех, кому он может взглянуть в глаза и попросить прощения, и он даже не всегда знает, где они похоронены, чтобы навестить их могилу и принести цветы.
Его благодарят, и он склоняет голову в кивке, принимая щедрые как обычно подношения с таким чувством, будто он их недостоин. Для него то, чего добились люди – бесспорный успех. Они – хрупкие и маленькие, и на свете слишком много того, что может их покалечить и убить, можно сказать, что они существуют вопреки, а не благодаря. Они как тонкие былинки, хрупкий стебель можно сломать, просто слишком сильно его сжимая в пальцах, хотя всего лишь хотел его придержать, чтобы поближе узнать аромат едва распустившегося нежного бутона. Но именно поэтому он так ими очарован, без преувеличения влюблён. Для него они – те, кто бросили вызов враждебному окружению и заставили подчиниться силы природы. Их упорство, трудолюбие и храбрость сделали службу народу великой честью, которую Моракс принял с удовольствием.
Да, они – великолепны. Но сам он не настолько хорош, как про него рассказывают, и, слушая очередные легенды в таверне, он молчит, притворяюсь, будто полностью увлечён напитком и лишь иногда вздыхая. Время от времени Моракс под очередной личиной вмешивается в плавное течение повествование, чтобы вставить несколько замечаний – ему не кажется, что он заслуживает столько похвал. Он не хочет, чтобы его чрезмерно превозносили. И, ставя его на недосягаемый пьедестал, все эти рассказчики упускали подвиги простых смертных, которые сражались бог о бок с ним и не вернулись. Много, чересчур много имён затерялись в истории. И Моракс боялся – боялся, что однажды тоже их забудет. Что, если даже самая безупречная память однажды начнёт подводить?
Теперь, когда очередное нападение и очередная опасность отражена, он ненадолго предоставлен сам себе. Ему хочется оказаться подальше, там, где его никто не знает, а, даже если слышал про Архонта страны камней, не питает к нему такого же трепетного почтения. И уж подавно не узнает его в простом страннике, шагающем по лесной тропинке.
Здесь легко и свободно дышится. Под сенью деревьев, скрывающей небеса, он не видит облаков, а лучи солнца, проходящие сквозь листву, окрашивают всё вокруг в оттенки изумрудного.
Может быть, здесь пригодится его помощь. Может быть, здесь он успеет. Ведь ему известно, что прежняя хранительница этих щедрых благословенных краёв погибла. Кто же пришёл на смену? Если сила ей не пригодится, то, может быть, совет? Что, если ей одиноко? Что, если ему – тоже? Ожидая встречи с чем-то юным, новым и незнакомым, Моракс сам ощущает себя моложе.
— Здравствуй. Меня зовут Моракс. Я пришёл увидеть ту, кто известна здесь как Малая владычица Кусанали или Буэр.
Они – не совсем соседи, хотя их страны граничат напрямую. Не так, как с Мондштадтом, где люди уже проложили удобную дорогу. Но для них, богов, это не накладывает никаких ограничений. И уж подавно это никак не помешает дружбе, даже если бы между ними лежал весь остальной Тэйват.
В её глазах – зелень трав, от неё пахнет силой. Не такой, как его собственная, возможно, она совсем не может сражаться. Но её сила способна проникнуть повсюду и понять каждого. Вместо падения тяжёлых валунов, подавляющего величия древних гор – гостеприимное переплетение цветущих лоз, доброта. Но порой нет ничего строже доброты.

После всегда тёплого Ли Юэ к такому климату нужно привыкнуть. Конечно, там тоже выпадали снега, но чаще всего - в горах, а гавань всегда оставалась гостеприимной и приветливой, и море никогда не замерзало до сплошной ледяной глади. И никогда там не бывало настолько сильных морозов. Студёный ветер мог пробрать до костей неосторожного путника, не удосужившегося одеться достаточно тепло. Кажется, здесь даже ходили поверья, что духи холода могли заменить человеческое сердце на хрустальный осколок. Неприветливые деревья напоминали те, что в страшных историях зловеще скалятся дуплами-клыкастыми пастями в ночной темноте и тянут кривые загребущие ветви-лапы к любому, кто окажется близко. При свете дня их истинная натура словно бы затаилась, следя недобрым взглядом за мужчиной, идущим по лесу. Он, однако, ничего не замечал, или, точнее, нарочно игнорировал, отнюдь не отличаясь ни повышенной мнительностью, ни беззащитностью. Этот человек предпочитал всегда решать проблемы по мере их поступления, и жизнь столько раз сталкивала его со вполне настоящими монстрами, невообразимыми для нормальный, здоровый фантазии, что не ему бояться теней и местных баек.
А человек ли? Что-то в его походке и осанке заставляло в этом сомневаться. Да и одежда, слишком лёгкая для местных температур, наводила на дополнительные вопросы. Он как будто совершенно не чувствовал губительные морозы, и, прикоснувшись к нему, можно было уловить, что тело источает приятное тепло. Странный незнакомец вполне мог согреть не только себя, но и того, кто рядом. Могло бы даже возникнуть предположение о Пиро Глазе Бога, но нет, как ни приглядывайся, его Глаз Бога вообще отсутствовал.
Тропинка петляла словно бы без конкретного направления, как будто воля самого леса пыталась запутать незваного гостя. Как притаившийся голодный зверь, приманивающий лакомую жертву поближе. Он умел ждать, уподобляясь пауку, сидящему неподвижно в ожидании глупой мухи. Но продолжающего идти вперёд мужчину ничего не настораживало. И воистину что-то в нём было такое, что любой кошмар как следует призадумается, прежде чем связаться с ним. Как говорится, шагая долиной смертной тени, не убоюсь зла, ведь нет никого хуже меня во всей долине.
Движение впереди привлекло его внимание. Маленький рыжеволосый мальчик пробирался куда-то весьма целеустремлённо, будто знал что-то, никому более не известное. Мужчина сделал шаг назад, но мальчик его пока ещё не видел. Возможно, он бы не стал выдавать себя, просто приглядев за ребёнком со стороны, как часто делал у себя на родине, но тут одна из ледяных глыб пошевелилась, выдавая, что никакой это не элемент ландшафта, а самый настоящий монстр. В сравнении с ним даже взрослый казался миниатюрным и хрупким, а парнишку тварь могла раздавить походя. И уже замахнулась безобразной лапой, но траекторию движения ей преградило копьё.
Когти безвредно и разочарованно даже лязгнули о металл, и тварь в лёгкой растерянности, застигнутая врасплох, качнулась назад. Мужчина провернул копье в ладони и, не давая ей опомниться, атаковал сам. Он двигался быстрее и наносил удары точнее, чем простой смертный. Кроме того, некоторые его приёмы обращения с копьём можно было назвать несколько нетривиальными. Оно так и летало по прихоти его ловких рук, рассекая морозный воздух, выписывая золотистые узоры, нарушая законы логики и гравитации. Завораживающе красивый и откровенно смертоносный танец. Лёд, что толстой многослойной бронёй покрывал громоздкое тело монстра, крошился и разлетался в стороны, как тончайшее стекло или хрусталь.

Жизнь и правда продолжалась, и прохладный морской бриз, не ведающий преград и одинаково щедро одаривающий прикосновениями лица леди Нин Гуан и её свиты, наблюдающих за гаванью с головокружительной высоты Нефритового Дворца, и самого бедного из портовых рабочих, был тому доказательством. Безмятежная гладь воды, играющая солнечными бликами, словно россыпью переливчатых жемчужин, как если бы и не было там ещё совсем недавно никаких мстительных чудовищ, готовых поглотить всех, живущих на берегу, за считанные минуты, радовала взор и успокаивала души многих из тех, кто сейчас беззаботно обменивался последними новостями или обсуждал разложенные перед ними на столе нефриты и алмазы, придирчиво оценивая их чистоту. Кто-то с кем-то откровенно флиртовал, ещё двое у самого борта о чём-то ссорились — за ними уже приглядывали на случай, если придётся выпроводить вон. Не только дети в гавани знали каждый корабль, что вошёл в порт или вышел, но и сам Чжун Ли. Ему хватило бы одного взгляда для того, чтобы с очень высокой точностью предположить, откуда приплыл этот корабль, что везёт и как долго пробудет. Почти никогда он в этом не ошибался, и многих капитанов он знал по имени. Более того, знал их отцов, дедов и прадедов. Поколение сменялись, традиции уходили в прошлое, имена стирались, лица исчезали в бесконечном потоке времени, неумолимого богатым и бедным, счастливцам и горемыкам, детям и старикам. Только он оставался всегда.
Вот только душа Моракса умиротворения найти не могла. Можно пережить войны, трагедии и катастрофы, но никто не выходит из подобных испытаний прежним, и каждый раз ты теряешь что-то невосполнимое, эти раны нельзя залечить. Чжун Ли отчётливо помнил каждый голос, что больше не звучал, и все надежды, что оставили ему те, кто пал за его идеалы. Это последний долг, что он ещё мог им отдать, раз уж не сумел уберечь. Всё равно как подхватить знамя из слабеющих рук пронзённого стрелой товарища, ведь оно не может коснуться земли, это плохая примета. Обещания, которые он дал, глядя в пустые, остекленевшие глаза своих товарищей, уже холодных, бездыханных, покинувших его навсегда. Они, конечно, знали, на что шли, и многие из них умерли без сожаления, так как искренне верили, что на их крови поднимется новый, лучший мир, светлое будущее для потомков. Но Чжун Ли никогда не чувствовал, что его это оправдывает.
Сегодня снова пригласили выступать артистов, за время которых соперничали самые респектабельные заведения, и это было выгодное вложение средств. Как известно, роскошь притягивает роскошь, золото тянется к золоту. Только лучшее обслуживание на высочайшем уровне. Хозяйка всегда находила способы получить лишь лучшее, на меньшее она не разменивалась.
Эта музыка и стихи к ней… на сей раз они решили отдать дань классике. Конечно же, Чжун Ли не мог сказать им, что лично знал автора, и под видом вдохновлённого его творчеством юноши даже взял несколько уроков поэтического мастерства. Ведь, несмотря на кажущуюся простоту, эти строки были сложены безупречно, ни одного лишнего слова или фальшивого тона. Трогательная история буквально увлекла его за собой в то светлое прошлое, как фея из сказки – ребёнка, жаждущего приключений, по неведомой тропе между невероятных деревьев и волшебных цветов. Перед ним стояла ещё почти полная чашка с остывающим чаем, но он забыл о ней. Поэтому незнакомый голос, зазвучавший среди гармонии, застал Чжун Ли врасплох. Он поднял на незнакомца глаза, полные отблесков задумчивой безмятежности.
— Добрый вечер и вам, госпожа, я надеюсь, что гавань не разочаровала вас, – он мягко улыбнулся Джулии и рукой показал на место напротив него. — У нас здесь, конечно, не найдёшь таких видов, к которым вы привыкли у вас на родине.
Фонтейн неискушённого гостя мог без труда подавить, высотой зданий, размахом улиц, помпезным украшением в центре города. А протянутые по всей стране линии водяного сообщения у кого-то более спесивого, чем Моракс, пожалуй, вызвали бы зависть. После обычных жилых домов, похожих на башни и дворцы, возможно, здесь этой леди всё покажется довольно скромным. Но Чжун Ли искренне гордился родиной и не променял бы её ни на что. Гавань Ли Юэ представляла собой феномен, парадокс сама в себе – она ухитрилась сочетать стиль, в котором была основана много сотен лет назад, и самые свежие веяния культуры и искусства. Если бы она была устроена иначе, то утратила бы свою пленительную индивидуальность.
— Я готов помочь вам всем, что в моих силах. Пожалуйста, не стесняйтесь задавать самые смелые вопросы. Я отвечу на любой, если это не является коммерческой или государственной тайной других людей.
Он держался так спокойно, с таким достоинством, словно у него самого никаких секретов и тайн нет, ничего, что стоило бы скрывать. Тот самый редкий настолько, что сам факт его существования под вопросом, гражданин, чья совесть кристально чиста, и он не знает, что такое сомнения в себе или ночные кошмары.

Каждый герой, считающий своей миссией борьбу со злом, уверен, что сможет победить. Он идёт по озарённому солнечным светом пути, уверенный, что видит цель, пусть и далёкую, но вполне реальную. Однажды непременно наступит мир и покой. Однажды каждый сможет вложить клинок в ножны, повесить на стену как трофей и забыть о днях сражений, наслаждаясь благополучием и счастьем с родными и друзьями.
Но истина в том, что зло невозможно искоренить, если только не изменить самые основы миропорядка, то, что не под силу даже богам. На смену одному всегда приходит другое. Более того, его даже невозможно бесследно уничтожить. Исковерканная земля, отравленная неисцелимым ядом, лишённая возможности плодоносить, навсегда утратившая надежду снова обрести жизнь, кричит от боли. Кости тех, кто покоится в глубине, вопиют о возмездии. Некоторые следы ещё более вещественные – расколотые горы, вздыбленный силами, превосходящими смертное разумение, или, наоборот, затопленный ланшафт. Заметённая снегом равнина там, где раньше был цветущий город, или острова на том месте, где раньше лишь катились волны.
Зло всегда вернётся, и, повергнув одну из его форм, ты непременно навлечёшь на себя другую. Всё на свете циклично, всё повторяется, особенно если человечество не усваивает уроки. И не всегда зло принимает облик чудовища. Оно гнездится куда глубже, и даже самые благие намерения могут привести к катастрофическому результату.
Но хуже всего – когда злом оборачивается добро, сделанное от чистого сердца.
Аждаха, молодой дракон, когда-то с таким любопытством изучавший всё вокруг себя, прекрасный друг и собеседник, тот, кто всегда поймёт и поддержит, был заточён под землёй. Это было вынужденное решение, правильное но оттого не менее тяжёлое. Чувство вины всегда лежало неискупимым грузом на сердце Моракса - увы, но даже камень способен чувствовать.
И теперь он шагал по тропинке, ведущей к древу, чтобы своими глазами убедиться – внутри больше никого нет. Он ещё сам не до конца определился, как поступить. Конечно, необходимо снова запечатать Аждаху, но ничто не происходит случайно. Нужно лишь понять, для чего случается то или иное событие, и, насколько бы сокрушительным и мрачным оно ни казалось - тернистый путь порой ведёт к светлому будущему, как нынешнее изобилие и гармония гавани Ли Юэ куплены кровью, пролитыми на Войне Архонтов. Там, где пали поверженные воины, выросли деревья и цветы. Значит, и его давний друг оказался на свободе не просто так. Это даже любопытно – какие хитросплетения судьбы их ожидают дальше. Неужели у них наконец-то появилась надежда?
Обойдя дерево, Моракс направился дальше по слабым, едва заметным даже для обладателя Глаза Бога элементальным следам гео. И очень скоро его внимание привлекли звуки драки. А ещё – аура, окружавшая маленькую девочку, что внезапно очутилась в самой гуще сражения. Будучи знакомым с такими детьми, как Кли из Мондштадта, Моракс знал, что судить по внешности не стоит, но этот ребёнок казался особенным даже по его меркам. Поэтому, подавив свой первый вполне естественный порыв броситься вперёд и защитить её, он остановился, чтобы понаблюдать.

Фурина бурно захлопала в ладоши. Она никогда не жалела оваций для тех, кто, по её мнению, справился хорошо, но сейчас её реакция оказалась настолько бурной, что за ней пустилась аплодировать вся съёмочная группа.
— Да-да, ты всё правильно делаешь, продолжай в том же духе, и у тебя всё получится! — улыбаясь, заявила Гидро Архонт. — Не стесняйся импровизировать, следуй тому, что подскажет тебе сердце. И, конечно же, если тебе покажется, что какую-то сцену нужно переделать, потому что у тебя появились новые идеи, обязательно об этом скажи. Сценарий – не буква закона, а инструкция и план, которому нужно следовать, но талант умирает там, где обязан действовать только по указке. А теперь давайте разыграем всю сцену по ролям.
В качестве персонажа, который должен был сообщить принцу, что его отца убили, выступал первый министр. Это был пожилой маститый господин, выглядящий как надёжная опора молодому наследнику. Именно на его роль найти актёра вышло сложнее всего, потому что благообразных пожилых людей, конечно, в Фонтейне предостаточно, но никто из них не производил нужное впечатление. А этот человек мог бы сыграть не только министра, но и самого правителя. Именно он должен был также и посвятить принца во все дела, не законченные королём. Сцена начиналась именно с того, что министр посвящал наследника в новую жизнь, которая ему предстояла, рассказывал о тех обязательствах, что он примет на себя в момент официальной коронации. Затем он приглашает юношу прогуляться, и там, на аккуратной дорожке, между ухоженными пышными розами и приветливыми фонтанами, вполголоса сообщит роковое известие.
В определённые моменты должен был звучать голос рассказчика, и этим рассказчиком выступила сама Фурина. Сначала это место тоже занимал другой человек, но она договорилась с ним. Ей пришла в голову мысли, что так её ребёнок будет меньше волноваться, и, кроме того, чем объяснять, какие именно интонации и расстановки акцентов она хочет, проще сделать всё самой. Благо авторы фильма, молодые и довольно бедные ребята, до сих пор не до конца поверившие своему счастью, что ими заинтересовалась богиня, позволили ей делать всё, что она посчитает нужным. Она выступала именно тем закадровым голосом, который либо нагнетал атмосферу, либо, наоборот, разбавлял её светлыми красками. Оператор камеры и осветитель строго следовали всем указаниям, подчёркивая каждую часть озвученного текста.
Несмотря на свою горячую, буквально безграничную любовь к сыну, Фурина не обделила вниманием и всех остальных актёров, даже молодую девушку, играющую роль помощницы садовника и для вида подстригающую кусты. Принц и министр прошли мимо неё, и она поклонилась им, приветствую. И даже эти несколько секунд в кадре выгодно подчеркнули её юность и прелесть. Министр же благодаря собственной игре, а также оттенкам света и теней вокруг него, если бы сказал, что самом деле он и есть король, никто бы не усомнился, его величественная стать вполне соответствовала этому.
Внезапно Фурина повелительным жестом остановила съёмки и выступил вперёд.
— А что, если о готовящемся заговоре сообщит не министр, а вы, юная леди? — она взглянула на садовницу, и та немного стушевалась,  но выдержала взор Архонта. — Слуг обычно не замечают, особенно знатные господа. Ты могла послушать их разговор, а они даже не обратили внимание, что ты находишься поблизости. К министру, если он осведомлён о подобном, возникает слишком много вопросов. Как и когда он об этом узнал, почему не предупредил короля и не предпринял попытки его спасти, и, кроме того, он должен оставаться располагающим к себе персонажем, а тут на него сразу же падает подозрение, ведь кто сказал, что он не втирается принцу в доверие, чтобы затем ударить в спину? Конечно, для некоторых фильмов очень важна атмосфера, в которой все подозревают всех, но наш фильм не такой. Авторы сказали, что мы можем менять всё, что угодно, но положительные персонажи пусть останутся положительными, отрицательные – отрицательными. Это обязательное условие.
Девушка всё больше и больше стеснялась из-за того, что её роль в фильме выросла, но не отказывалась. Она просто молча кивнула и покраснела.

Кажется, что вот наконец удалось отстоять мирное небо над головой, что теперь можно опустить копьё и просто наслаждаться жизнью, пожиная плоды многолетнего труда. Вот уже не одно поколение выросло в сытом благополучии, не зная, что такое война, никогда не сталкиваясь с необходимостью считать каждый кусок хлеба и глоток воды. Кажется, что результаты, ради которых столькие отдали свои драгоценные жизни, наконец достигнуты, и на их могилы можно принести цветы, благодаря их, каждого, за совершённый подвиг, лежащий за пределами человеческих возможностей, но ведь люди буквально созданы для того, чтобы удивлять, не так ли? Весь нынешний Ли Юэ — прямое подтверждение их достижений. А ведь говорили, что на этой земле невозможно ничего построить, что она не будет плодоносить, и им нужно идти дальше. Как же хорошо, что народ камня настолько же упрямый, как их Архонт.
Но отчаяние подобно гремучей змее, что скользит в трещинах скал и прячется в густых диких зарослях. Оно просачивается на поверхность отравой и алчно тянется к тёплому, яркому и живому. Даже зная, что не сможет победить, оно стремится забрать с собой как можно больше того, чем так дорожат ненавистные ему обитатели наземных краёв.
На место одной поверженной тьмы рано или поздно всегда явится другая. Это один из законов мироздания. Урок, который повторяется снова и снова. Если не будете ценить то, что вам дано, потеряете всё в мгновение ока. И, как бы вам ни казалось, что каждый следующий день похож на предыдущий, любой из них может стать последним, вы этого не предугадаете. На самом деле всё существование подобно былинкам на ветру, он с лёгкостью подхватит и увлечёт их навстречу чужим краям, а то и вовсе верной гибели, в любой момент. Сегодня тебе кажется, что ты провёл праздник недостаточно роскошно, а завтра остался без дома и семьи, горевать на пустом пепелище.
Кажется, будто склизкие щупальца тёмных миазмов Бездны рассекает золотой метеор. Врезается в самую гущу, в самое нутро омерзительной скверны, обращая её кромешную вечную ночь в белый день. Что-то яростно кромсает на ошмётки безобразных тварей, порождённых словно бы воображением безумца, давно утратившего связь с реальностью. Взмахи широкого наконечника Покорителя Вихря настолько стремительны, что за ними не уследить ни одному смертному. Но Сяо не человек. И он может увидеть пылающие праведным гневом знакомые янтарные глаза и лицо, которое он, должно быть, может отличить среди всех других, даже если оно будет выглядеть иначе, непривычно для него. Чистая сила гео сгущается в воздухе, наполняя собой всю округу, вытесняя просочившуюся отраву. Здесь, где природа не может защитить себя, он заменил солнце. Сияние яркое, но не ослепительное, согревающее, но не обжигающее.
Но их противник не собирается сдаваться, и его ненависть плещет через край, как будто само небо темнеет. Темнеет, напоминая о давнем, но до сих пор лежащем неисцелимой, вечно кровоточащей раной на сердце прошлом, когда весь мир изменился. И холод. Холод замогильный, не предназначенный для поверхности. Он как будто желает похитить, вытравить не только тепло из чужих тел, но и все воспоминания о нём. Чтобы они превратились в тени самих себя, бесконечно блуждающие по пустоте.

Моракс никогда не боялся смерти. Никогда. Она оставалась его самым верным, самым постоянным спутником, никогда не отстающим ни на шаг. Порой он задавался вопросом, почему она забрала у него лучших, а его самого оставила невредимым. Если бы только он мог поменяться с ними местами, он бы даже не задумался. Но его срок ещё не настал, и он смирился с этим. Какая же ирония, что он прошёл через все войны и катастрофы для того, чтобы теперь, отойдя наконец от дел и получив возможность спокойно насладиться результатами всех вложенных усилий, Чжун Ли обнаружил, что старая приятельница наконец-таки его настигла. Как если бы всё это время она попросту забавлялась с ним, как дети во дворе, играющие в пятнашки, но намеренно не настигающие «добычу», чтобы продлить развлечение. Она никуда не торопилась, ведь никто, даже божества, от неё не денутся. Рано или поздно её холодные руки дотронутся до каждого на этом свете. И, будто очарованные волшебной дудочкой, они потеряют способность сопротивляться и последуют за ней куда угодно.
Но теперь смерть внушала Чжун Ли истинный дикий ужас, заставляющий кровь малодушно стынуть в жилах. Нет, превратиться в живую развалину, похожую на те статуи в долине Гуйли, не казалось ещё худшим, что его ждёт. Но он не хотел терять Тарталью. Тело не жаль, незаконченных дел, которые совсем никого не нашлось бы продолжить, тоже нет. Но, впервые раскрываясь навстречу молодому человеку и принимая своё влечение, чувственную сторону, Чжун Ли даже не предполагал, что их истории суждено оборваться так скоро. А кто позаботится об Аяксе, когда его не станет? Каково это — поверить в свою нужность и важность, отдаться ей со всей юношеской пылкостью и бескомпромиссностью, чтобы почти сразу же лишиться всего? И он сам – он не желал, чтобы всё так завершилось: так быстро, так безнадёжно. Ведь то, что между ними произошло, напоминает сказку, самую настоящую сказку о чудесах, где обязательно должен быть положительный конец. Каждый раз, когда они встречались и занимались чем-нибудь вдвоём, всё как бы оставалось позади. Всё, кем они были прежде, их жизненный опыт, пережитые потрясения, страдания, подвиги. И они уже не божество, воспетое многочисленными сказителями как недосягаемо великое и всемогущее, и посланец скованного снегом и льдами далёкого сурового королевства, не прощающего ошибок и готового на всё во имя поставленных целей. Они – два человека, двое равных, и разделявшая их пропасть попросту исчезала. Эти слова, «я люблю тебя», стёрли её.
Возможно, именно поэтому в присутствии Аякса он если не исцелялся, то мог позволить себе не обращать внимание на происходящее с ним. Аякс был персонажем их собственной баллады, и, словно вплетаясь в повествование, Чжун Ли получал естественную сюжетную защиту главных героев. Конечно, многие истории выплеснули в лицо читателям трагедию на последних страницах, но у них — романтическая повесть. В таких персонажи всегда в финале живут долго и счастливо, и занавес встречает их уходящими в полное наивной веры в лучшее будущее рука об руку. Иначе говоря, пока они вместе, беда обойдёт его стороной. Она не посмеет вмешаться и испортить их мелодию, как злой дух, что ворвался в самый разгар пёстрого праздника.
Но ему всё ещё страшно. Потому что Чжун Ли слишком хорошо понимает, смерть — не худшее, что может его ожидать. Хуже будет дойти до такого состояния, когда у него не получится больше сдержать слёз… и не получится удержаться от мольбы добить его, избавив от мучений, потому что есть в мире слишком много того, что гораздо, гораздо хуже смерти. Он чувствует сотни крохотных игл, впивающихся в кожу там, под плотной тканью одежды, вгрызающихся глубже. Это происходит каждую минуту, каждую секунду.
Солнце бьёт в глаза, обжигая их, а ведь оно уже не такое уж яркое, ведь полдень давно прошёл. Чжун Ли осознал, что слишком долго пробыл впотьмах, не решаясь прибавить освещения, чтобы ещё лучше рассмотреть каждую подробность разъедающей его болезни. Он, кто привык встречать любую угрозу лицом к лицу, потому что не сомневался, что справится, примет брошенный вызов достойно, не мог заставить себя столкнуться с неизбежностью. С этим нельзя сражаться. Против этого не помогут выдержка и стойкость — на самом-то деле Чжун Ли не без внутреннего содрогания ждал момента, когда и то, и другое ему откажет. Даже скалы обращаются в прах, даже самый прочный валун можно разбить вдребезги. Нет, он не боялся гибели, но ему внушали интуитивное отвращение грядущие позор и унижение. Он не станет ничьим бременем, не станет жалкой тенью самого себя.
А что, если его разобьёт паралич? Что, если он даже потеряет право выбрать свою судьбу? Возразить тому, как другие решат поступать с ним, ведь самый дар речи откажет ему. Продолжая всё помнить и всё понимать, останется на милости у тех, кто его окружает, утратит даже самую малую толику самостоятельности. Он не сможет попросить это прекратить и не сможет сам оборвать своё существование.
— Пожалуйста, расскажи мне ещё что-нибудь о себе, – это отвлекает от того, что Чжун Ли рассчитывал никогда и ни при каких обстоятельствах не испытать — чувства загнанного зверька, когда к нему приближается хищник, ходит кругами, но всегда следит, чтобы у жертвы не появилось даже призрачного шанса ускользнуть. — Было что-нибудь забавное… на работе? Или, может быть, какие-нибудь новости о твоей семье?
Он хотел слушать, ему всегда нравилось слушать Аякса, вне зависимости от того, что тот говорит. Каждая незначительная мелочь имела для него значение. И он запоминал их. Составлял себе полную картину из множества на первый взгляд совершенно разрозненных, не сразу и сообразишь, как их соединить, кусочков мозаики. Небеса, Чжун Ли ведь ещё совсем недавно всерьёз был уверен, что каждая такая деталь ему пригодится, ведь это очень, очень важно, когда собираешься провести с кем-то жизнь, многие годы, раскинувшиеся перед ними, как заметённые искрящейся белизной просторы родины Аякса. Но есть ли у него в запасе ещё хотя бы несколько месяцев? Как быстро вообще будет развиваться, набирать силу, шаг за шагом отнимая всё, чем он так дорожил, его палач? Незнание – тоже форма пытки.