Для всех народов этого мира, не утративших ещё здравый смысл, дети – это будущее. Даже во время войны они делали всё, чтобы детей по возможности как можно меньше затронули реки крови, что в те годы лилась куда чаще, чем вода. Смотреть в глаза детям было тяжелее, чем взрослым. Сообщить жене, что её супруг никогда не вернётся, невозможно без комка в горле и смёрзшегося сердца, потому что, если позволить ему чувствовать, оно разорвётся. Но девочка закапывала что-то в землю на поляне между лесом и домом, и, когда её спросили, во что она играет - ответила, что хоронит маленького брата… хоронит, потому что и отец, и мать погибли в битве, а у неё самой не хватило сил, чтобы заработать достаточно и прокормить младшего. И по впалым бледным щекам понимаешь, что ей самой осталось не так уж много, если не произойдёт чудо.
Воду принято считать ласковой и мягкой стихией, но ни у кого не повернулся бы язык сказать подобное в тот день. Огромные сгустки воды ливнем падали на деревню, пробивали крыши домов и переламывали стволы деревьев как тростинки. Один такой с лёгкостью мог убить человека. Двое, мальчик и девочка, стояли, обнявшись, и беспомощно ждали смерти. Они зажмурились, чтобы было не так страшно, и вцепились друг в друга так, что, казалось, не смогут оторваться, даже если им вдруг сказать, что опасность миновала. Неумолимая тень очередного снаряда накрыла их, и, хотя они не могли её видеть, но слышали звук, они уже научились их отличать. Что успели подумать бедняжки в эти последние секунды? Но смерть не коснулась их. И, когда они это осознали, то посмотрели вверх. Высоко над их головами, преграждая путь любой беде, мерцал яшмовый щит Властелина Камня.
Даже разбойники в Ли Юэ могли пощадить малышей. Это было что-то вроде негласного табу.Более того, некоторые из них даже брались проследить, чтобы дитя добралось до родного города или деревни в целости и сохранности. У многих из них имелись собственные семьи. И у кого же теперь поднялась рука?
Дожидаясь визита Предвестницы, Чжунли собирал информацию, насколько мог. Он говорил с пострадавшими семьями и с торговцами, доставившими новости из Мондштадта о том, что там тоже такое бедствие. Но никто не знал ничего наверняка. Досадно, ведь Чжунли привык быть полезным, и на момент визита Арлекино он хотел бы предоставить ей хоть какие-то сведения. Что же, не всегда всё получается так, как хотелось бы, к сожалению. А, между тем, скоро она уже прибудет, и пора бы отправляться в порт встречать её.

Лёгкие, как весенняя капель, шаги по сцене, пируэт, рассчитанный так, чтобы, когда она остановится, каждый из зрителей ощутил, что «госпожа Фурина» обращается именно и только к нему. Что каждый из находящихся в огромной зале театра «Эпиклез» важен для неё, и она принадлежит своему народу в той же степени, так народ – ей.
Танец давался ей легко, для него никого не приходилось обманывать. Лишь в такие моменты могла Фурина по-настоящему стать собой, делать то, что ей нравится и как ей нравится. Ведь не имеет значения, Архонт ты или нет, пока публика рукоплещет тебе. Ей нравилось это ощущение общности, чувство, что она с публикой – единое целое. Она на гребне огромной волны, и солёный ветер бьёт ей в лицо. В такие моменты Фурина даже забывала, насколько она одинока.
Забывала о кошмарах, в которых она снова и снова медленно опускается на самое дно величайшего из всех морей, в первозданные глубины, способные поглотить её без остатка, и никто никогда не вспомнит, что была такая девушка. Нет! Пожалуйста! Что угодно, только не забвение. Ей ещё слишком рано уходить. Это слишком несправедливо.
Но… Разве была бы необходимость вот в такой богине, если бы реальность несла в себе справедливость по умолчанию? Разве нужен был бы этот суд, господин юдекс, Оратрис Меканик д'Анализ Кардиналь, если бы мир был устроен честно?
Значит, если звёзды не падают к ногам, нужно дотянуться и сорвать их.
Ещё один крутой разворот, Фурина двигается так стремительно, будто невесома, безупречно владеет телом и точно знает, что и как хотят видеть собравшиеся здесь сегодня. За столько лет она уже достаточно их изучила. У толпы в унисон вырывается восхищённый вздох, но она не останавливается, быстрее, быстрее и быстрее, нужно кружиться, будто мек… марионетка. Она танцует так, словно именно от этого зависит спасение страны.
Прыжок, замереть с разведёнными в стороны руками, изящно присесть в реверансе - тут же с потолка начинают сыпаться разноцветные конфетти. Среди них – глянцевые бумажки с благими пожеланиями для народа. Фурина прочитала об этом в одной из книг и решила претворить в жизнь. Стоит это совсем мало, а радости приносит много, особенно детям и романтическим натурам.

Моракс много раз слышал плач искорёженной, вывернутой наизнанку, перепаханной ранами вдоль и поперёк земли. Она взывала к нему мольбами о спасении. Нельзя сказать, чтобы он полностью к этому привык, к такому невозможно привыкнуть до конца, но смирился с этим как с фактом, против которого невозможно бороться. Боги не остановятся, пытаясь доказать своё могущество и деля территории. Подчиняясь их воле, нередко продиктованной пустыми капризами или желанием развлечься, горы проваливались в море, а леса превращались в равнины. И, хотя каждый шрам, оставленный их противостоянием, мучительно отзывался в душе Моракса, даже его сил не было достаточно, чтобы их исцелить. Они так и останутся бесплодными выжженными пустошами, на которых досуха выпита сама возможность зарождения жизни.
Разумеется, человеческие жизни для богов, не желающих брать на себя ответственность, были такими же игрушками. И картина, что сейчас предстала перед взором Моракса, подтверждала это.
Даже если однажды демоническим богам надоест ссориться, и они наконец-то остепенятся, как им и полагается - это не исправить. У каждого действия есть последствия, и они продолжат напоминать о себе, даже если во всём мире воцарятся покой и благополучие. Пожалуй, это и к лучшему, чтобы грядущие поколения не забыли, какой ценой досталось процветание. И, глядя на мёртвые просторы, не захотели повторения. К сожалению, на сегодняшний день выбор людей совсем не влиял на их судьбу. И Моракс пока не мог придумать, каким способом переломить ситуацию, их беспомощность и абсолютную зависимость от высших существ.
Он подошёл ближе к одинокой фигуре, единственной, кто здесь мог ответить хоть на какие-то вопросы. Не то, чтобы он узнал другого бога в лицо, но и врагом того не воспринимал. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы с первого взгляда определить – нет, это сделал не он.
- Насколько я помню, мы прежде не встречались? – вежливо промолвил Моракс, не сводя с него немигающего золотого взора. - Жаль, что приходится знакомиться при таких обстоятельствах.
На лице Моракса читалась неприкрытая скорбь. Каждый раз, когда он видел нечто подобное, то горько сожалел, что даже его силы не хватает, чтобы защитить всех. Заверения друзей, что это невозможно, как ни старайся, и ему не в чем себя упрекать, не помогали. Ему хватало могущества, чтобы принудить других остановиться, прежде чем всё зайдёт слишком далеко, но убедить словами он не умел. Поэтому никто не рисковал его провоцировать, но и подчиняться не считали нужным. Главное – чтобы он не проведал и не успел вмешаться.

Пост за другого персонажа.

Воспаленный разум метался в черепной коробке...
...внутренности горели, словно их раз за разом облизывали языки непроглядно черного, истекающего ядом, пламени...
Дракон безмолвно метался в глубине собственного естества, что стало для него клеткой. Хотелось кричать...рычать...срывать голос до хрипа, но из распахнутой пасти не вылетало ни звука. Он онемел? Или оглох?...ослеп? Все вокруг было как в тумане. Тяжелом таком, вязком смоге...Мгла, через которую не видно света звезд...
Двалин не осознавал себя самого, не чувствовал сути, в голове стоял только лишь какой-то невнятный гул. И только лишь изредка он мог расслышать шепот слов. Это был не его голос, он пришел из-вне, врос под чешую, просочился в каждую жилку и теперь словно пульсировал в венах.
Заставлял ненавидеть! Играл на тонких струнах затаенной обиды.
Предательство...о, да...он с трудом вспоминал, что его предали...Но он не помнил лиц, не помнил городов и стран, не помнил минут и веков. Сколько времени прошло? Он не знал совершенно.
Дракон был безумен и отброшен на задворки мира. Так ему казалось.
Но он смог, разжал клешни боли, что сковывали его физическую оболочку и бросил себя вперед, рухнул в потоки ветра, что подхватили его, не позволили снова упасть. Гладили. Старались успокоить. Убаюкать.
Несколько пар крыльев хаотично дрогнули. Хлопнули. Рождая очередной поток ветра. Но на этот раз не такой добрый и нежный, а дикий, болезный, вздымающий стену пыли, вырывающий деревья и кусты с корнями. И ничего не могло его остановить.
Где-то там, на краю горизонта, раскинулся город. Двалин не видел его. Он помнил белые лопасти мельниц. Помнил их мерное, практически медитативное, поскрипывание. Острая вспышка в мозгу словно осветила очередной осколок воспоминания: цветы...там было много цветов. А еще смех. Смеялись над ним?
"Да..."
Ответило что-то сидящее внутри небесного змея. И снова всплеск ярости и острое желание уничтожить источник этих ранящих воспоминаний.

Один круг, второй.
На поверхности озера, словно в искаженном зеркале, отражается титанический крылатый силуэт. Горизонт все так же непрогляден. Город мельниц словно на блюде. Вот он - пир для дракона. И ничего не в силах его остановить.
Где-то рухнули стены, осыпались башни, словно до этого были построены на песке, ураган окрасился в красное, словно кровавые капли, брызнула во все стороны черепица с крыш домов, обломались белые крылья ветряков.
Очередной рывок вперед и плывущий взгляд Двалина наталкивается на огромную крылатую статую, что тянет к нему руки. В мольбе? Или, напротив, стараясь преградить путь?
Хотелось впиться в нее острыми, как бритвы когтями, разорвать и стереть в мелкую крошку. Пустить по ветру.
Но в какой-то миг острая боль отступает и дракон ощущает, что он устал. Смертельно.
Нет, сейчас не время сокрушать старого...врага? Стирать с лица земли его величественный образ.
Вернуться.
Туда где тихо, где спокойно, где ветер стоит невидимой стеной, надежно укутывая логово. Забыться тяжелым сном. Не видеть, не слышать, не чувствовать. Раствориться.

Оставив за спиной потрепанный город, повелитель небес уносится прочь. Летит мимо гор, на склонах которых рассыпались белые лилии Сицилии, которые напоминают Двалину золотые звездочки...это он помнил. Почему?

Башня, что некогда была символом величия, а ныне прибывала в запустении, приняла в свое лоно своего нового хозяина.
Света было не много, он весь остался там, под куполом. Многокрылый грузно опустился на пол, под массивными лапами захрустели старые черепки... обломки... кости павших героев древности, что сражались с чудовищами минувшего. В воздух поднялись облачка пыли.
Коснувшись плечом остова колонны, ящер изменился. Уменьшился. Потерял свои крылья. Когти. Но не потерял то, что отравляло его изнутри. Иногда он даже понимал, что что-то подтачивает его изнутри. Но что это было?
Иногда дракона окружали тени, порожденные тем же черным пламенем. Или искаженные им? Двалин ощущал, как воздух вокруг наполняется магией, от чего топорщился гребень на голове и вздрагивали ноздри.
Они даже разговаривали. Но Двалин не мог вспомнить о чем.
Уронил голову на ладонь руки, которая принадлежала ему, но не была похожа на истинную. Свободной рукой дотянулся и пошарил по каменной плите. Где-то тут он оставил то, что называлось одеждой.
Иногда так было даже лучше. Мельче тело - меньше боли.
Справившись, Двалин забрался на эту же каменную плиту, вытянулся во весь свой, почти двухметровый, рост. Расслабляя конечности, прикрыл глаза. Мрамор приятно холодил ноющий позвоночник и затылок.

И он даже практически забылся тяжелым сном, как вдруг его притупленного слуха достигли посторонние звуки.
"Шаги?"
Неужели снова вернулись те создания - порождения Бездны? Нет...не похоже. Не было того гнетущего чувства.
"Но, тогда кто?"
Люди.
О, небеса, это были люди!
Но как они прошли в его логово? Стены застывшей бури должны были остановить непрошенных гостей, а лезвия ветра растерзать эти несовершенные тела!

Двалин приподнялся на локте, распахнул золотистые глаза с расширенными зрачками, встретил взглядом первую фигуру. Одетую в черный балахон.
- Ты кто? - прерывая шорох ткани и шелест шагов, хрипло проговорил дракон, - Зачем ты здесь?
"Что за глупость подтолкнула это смертное создание явиться прямо в пасть чудовища?" - и следом скользнула уже иная мысль-осознание - "А смертное ли это создание?"
Не смотря на свое нынешнее состояние, Двалин не утратил способности ощущать магические существа. Тем более, когда подобная энергия составляла саму их суть.

[indent] — Васанта, будем знакомы, — её имя звучит как нервный росчерк зелёных чернил на бумаге, вписанное большими буквами под какой-то важной бумажкой, — думаю, помощь мне не помешает. У меня накопилось несколько полевых дневников, которые я не могу оставить себе без внесения, и кажется, я окончательно запуталась в том, что мне нужно заполнить.
[indent] Неловкость сменяется слабой улыбкой, Василёк смотрит на него снизу вверх, улыбчиво теряясь в очередной мысли. Учёная нисколечко не удивилась, что её не признали – злосчастное «Васанта» крутилось в головах тех, что решил отправиться в одну из экспедиций под её началом, никак не у тех, кто лесов избегал. Она переживала больше всех, скрупулёзно проверяла чужую готовность – в ответ получала обиду, непонимание. Некая репутация, впрочем, есть у всех – Вася хотело было подать руку для рукопожатия, но вместо этого подобрала предложенный примерник, всё так же слабо улыбаясь.
[indent] Мимолётное воспоминание возникло само по себе: запыхавшийся помощник, бедолага по имени Рашид, чуть ли не воющий от несправедливости – кажется, господин секретарь помешал ему тогда. Это не было в новинку, у всего должен быть строгий порядок, жаль, не все понимают это. Вася может сказать точно, что слышала имя «Альхайтам» более, чем единожды – чаще всего в возмущениях. Забавно. Вася уверена, что где-то найдётся с два десятка людей, которые будут о ней такого же мнения. Профессионализм часто принимают за грубость.
[indent] — Было бы неплохо, если найдётся минутка, — заколка в волосах неприятно колет шею, заставляет поморщиться, притихнув на второй части фразы, — по правде говоря, я не заходила в библиотеку по меньшей мере месяцев девять. Вероятно, многое поменялось за время моего отсутствия. Может, мне кажется...
[indent] Василёк смотрит по сторонам ещё раз, будто бы что-то вот-вот украдёт и убежит прочь. Но нет. Полки раньше и правда ломились от книг, фолиантов и манускриптов разной степени старости – сейчас она может перебрать пальцами пару книг и обсчитаться. Она чувствует нервную ноту, в напряжении чужих плеч, в задумчивой паузе, но спросить тоже не решается. Рашид сказал ей, что сейчас стоит язык держать за зубами даже с теми, кому, кажется, можно верить. Особенно, с теми, кто имеет хоть какую-то власть. Вася, впрочем, готова сделать шаг в пустоту. Легкий наклон вперёд, почти заговорчески – Вася снова пытается уловить чужой взгляд, чтобы соврать не вышло.
[indent] — Давно здесь так пусто? – женщина на миг отрывается от своих вещей, оставляет дневники лежать на ящике и стряхивает пыль с перчаток. Новые раны саднят руки даже сквозь ткань. Это пока подождёт. Вопрос кажется безобидным, не пронизанным печалью и ноткой переживаний. Если уж так вышло, что он – предатель, то Вася хотя бы закончит свой век достойно, если же нет, то разузнает куда больше. Миша говорил ей, что она слишком нервная – видимо, всё не зря. Что-то явно не так, и это что-то вынудило её вернутся в Академию как можно скорее. Василёк остаётся лишь взмолится Архонтам, чтобы всё не закончилось печально. Страшно, если нельзя доверится даже коллегам, поэтому надежда умирает последней - Вася верит, что всё обойдётся.

— Где – это очень правильный вопрос. Гениальный вопрос, я бы даже сказал. Вот только ответа на него я дать не могу, – вкрадчиво промурлыкал Дотторе. Когда он хотел, его голос звучал очень приятно, он умел расположить к себе даже самых настороженных людей, особенно в тех краях, куда его репутация ещё не успела просочиться. — Не потому что не хочу, конечно же, скорее, это не объяснить. По крайней мере не объяснить словами, доступными человеческому разумению. Можно сказать, что я был нигде. Или везде, смотря с какой точки зрения рассуждать. Одно я знаю точно – будь на моём месте кто-то другой, он бы не выжил.
Дотторе сказал об этом настолько беспечно, словно для него подобное ничего не значило. Он явно вставил свой очередной эксперимент, ведь вполне мог позволить одному из своих тел не выбраться. Отрицательный итог – тоже итог. Его можно учесть на будущее, как лисица запоминает, где в лесу расставлены капканы, чтобы их обойти.
— Но она не пустила меня глубоко, поводила по самому краю. Дразнила, пока не выбросила наружу, словно я ей надоел. Представляешь?
Не исключено, что именно благодаря этому он и выжил, но проблема заключалась в том, что Дотторе так не добыл ничего интересного и полезного. Доктор был готов преодолевать любые расстояния, выдерживать какие угодно испытания и даже невзгоды, позволить целым месяцам утекать сквозь пальцы, но ему был необходим результат. Он не любил оставаться с пустыми руками, как алхимик, смотря в пробирку, не рад мутной жиже, которая получилась от неправильно соединённых препаратов.
— Я абсолютно уверен, что она не боится меня. Она не боится никого из нас. Но, пока я блуждал там, мне казалось, что она соблазняет меня, как умелая кокетка. Все секреты, все тайны, все её дары она сулила мне, если я сделаю правильный выбор. Если соглашусь нырнуть глубже и дотронуться до дна.
Он усмехнулся и развёл руками, показывая, что вот, дурак какой, вместо того, чтобы согласиться, стоит теперь здесь и болтает. Однако, несмотря на все сладкие посулы Бездны, Дотторе знал, что заплатить за них придётся слишком дорого. Отказаться от себя, слиться с ней, как с самой страстной куртизанкой на свете, позволить поглотить самую свою суть, стать её частью, её продолжением, носителем её воли, наполнить себя ею. А он пока что не настолько надоел самому себе, чтобы на такое согласиться. И это при том, что он порой сам был совсем не уверен, какой же из него на самом деле настоящий. Все они были уверены в своей подлинности. Никто не желал признавать себе отражением.
— Ты ведь видел их. Тех, кто поверил ей. Кто подумал, будто сумеет контролировать эту силу. Кто вообразил, что их разум и тело готовы к ней. Ты знаешь, что стало с ними со всеми.
Взгляд Дотторе за маской опасно блеснул, и сам он теперь говорил энергично, с гневом и презрением. Он не понимал их, тех, кто так легко погрузился во тьму. Он прекрасно понимал, что она и впрямь способна даровать могущество. Вот только это был подарок с подвохом. По сути она дарила эту силу самой себе, ведь те, кто её принимал, превращались в послушных марионеток. И, даже если бы она несла всю истину этого мира, он не принял бы её — не на таких условиях. Дотторе играл только в собственные игры.