Мужчина берет в руки чайник и медленно, не позволяя ни одной капле драгоценного напитка пролиться зря, чувствуя приятный, несколько необычный для простого обывателя аромат "Гёкуро", наполняет пиалу, а затем вздыхает облегченно.
Главное при заваривании этого чая - не сделать воду как слишком прохладной, не позволяющей листам раскрыться, так и слишком горячей, ведь чем горячее вода в чайнике, тем более горьким становится этот чай.
Наверное, его детство было именно таким: приемные родители - настоящих родителей Сэнго не знает до сих пор - не смогли его бросить, несмотря на то, что у них уже было двое сыновей, которых надо ещё вырасти и пристроить; приемные родители позволили ему обучаться наравне со своими сыновьями, которые грезили о том, чтобы стать самураями и принести честь как своему дому, так и дому того господина, которому будут служить; приемные родители предоставили ему большую свободу в обучении, подумав, что, раз самый младшенький из детей, этот "Сэнго-дурачок", часто сидит в стороне на занятиях по кэндзюцу, просто наблюдая за тем, как тренируются братья, и изредка присоединяясь к ним, чтобы оказаться поваленным на землю очередным ударом, пусть он сам решает, чем хочет заниматься, все равно он младший в семье...
На него не возлагали больших надежд и таким образом сняли с его плеч огромный груз ответственности перед семьёй.
Это было лучшее решение, которое принимали родители.
Большую часть своего времени Сэнго проводил либо в кузнице, буквально замучивая главного кузнеца вопросами о том, как создаётся оружие, как его длина, вес, форма и материалы влияют на его характеристики в реальном бою, либо на природе, не только наблюдая за тем, по каким законам она существует, но и просто исследуя остров Ясиори, где неподалеку от деревни находилось скромное поместье семьи Мурамаса...
Именно тогда Сэнго, будучи подростком, нашел заброшенные руины, которые идеально подходили для самостоятельных тренировок. И именно тогда Сэнго начал учиться изготавливать мечи, запомнив слова кузнеца о том, что меч - продолжение руки любого воина.
Не существует одинаковых камней. Не существует одинаковых людей. Значит, и одинакового оружия, сделанного под копирку, быть не должно - у каждого свой путь и свое оружие.
Сэнго опускает взгляд на свой клинок, лежащий неподалеку от него на полу, спрятанный в простых, но изящных, украшенных незамысловатым узором ножнах, и усмехается, думая о том, что ему ни разу не довелось проливать чужую кровь по-настоящему. Поэтому, наверное, его прозвали "дурачком" в детстве - он соглашался тренироваться только на деревянном оружии, а когда дело доходило до настоящего, холодного оружия, он успевал вскрикнуть "Сдаюсь!" до того, как чужая сталь успевала его коснуться и испробовать его крови - Масамунэ, кузнец, у которого он обучался, всегда говорил, что металл оружия, особенно тот, что прошел через множество сражений и испил много крови, имеет свою душу, свою волю, свою жажду, которую необходимо утолять, и мальчишка, который превратился вначале в юношу, а потом во взрослого мужчину, предпочитал "держать свой клинок на здоровой диете", если избежать ранений противника не удавалось.
Многие говорили, что он, сдаваясь, когда становилось понятно, что ему не победить, позорит честь самурая. Однако каждое такое поражение позволяло ему получить бесценный опыт и научиться чему-то новому у своих противников, к которым, усовершенствовав свои навыки, приходил за реваншем, а уходил победителем.
Вода камень точит, придавая ему нужную форму.
Пока братья добивались успехов на государственной службе, а один из них даже успел заполучить Глаз Бога, Сэнго вначале странствовал на протяжении семнадцати лет, объехав не только Инадзуму, но и ближайшие регионы, в частности Ли Юэ. Но после каждого сражения, будь то очередное поражение или заслуженная долгим и упорным трудом победа, мужчина возвращался на Ясиори, оставаясь верен отчему дому.
Последующие несколько лет Сэнго спокойно жил на Ясиори, переняв от своего наставника кузницу, сдав "экзамен", выковав собственный, подходящий только ему клинок, получивший имя Кусанаги (Скашивающий Траву Меч), и занявшись изготовлением собственных клинков - невероятно острых и жаждущих крови, следуя заветам наставникам.
А затем началась Охота на Глаза Бога и гражданская война.
Кто-то однажды сказал, что у войны взгляд Медузы Горгоны — кто однажды заглянул ей в лицо, тот уже не в силах отвести глаз... Сэнго тоже не смог. Да и как это возможно, если один брат погиб, отказавшись отдавать Глаз Бога властям, второй брат слепой следует за Архонтом, полагая, что таким образом помогает людям, но не видит, как многие становятся жертвами божественного всевластия, а представители Ватацуми волей-неволей поспособствовали тому, чтобы Ясиори опустел в результате внезапно появившейся болезни?..
Мужчина наконец прикоснулся к пиале, поднеся её к губам и наконец пробуя чай на вкус, а затем слабо усмехаясь. Если его поймают, ему действительно будет жаль, что он не увидит, как на лице его жены, отправленной на территорию Наруками под другой фамилией, со временем появляются морщинки, а его дети вырастают и становятся достойными людьми... Но так у него - и у всей Инадзумы - будет шанс на лучшее будущее.
И, если он когда-нибудь доберется до бога, хотя бы до той, что правит Инадзумой, руководствуясь холодным рассудком, словно машина, то обязательно её спросит кое о чем.
"Ты когда-нибудь... Ты когда-нибудь терял себя, а потом находил занятым тренировками до самого восхода солнца? Ты когда-нибудь проливал слёзы по тем, кто сделал тебя сильнее? Ты когда-нибудь испытывал чувство близости к своему противнику в битве не на жизнь, а на смерть? Ты когда-нибудь..."
- Хотя ладно, не бери в голову. Ты ведь даже не понимаешь, о чем я говорю, не так ли?.. - бормочет себе под нос Мурамаса, смотря в окно своего действительно скромного убежища, из которого открывается чудный вид на горный склон и на заброшенную деревню вдали, за которой его люди ведут наблюдение - прохождение через деревню оказалось для нескольких мирных членов организации слишком опасным.
Он любит людей. И он никогда не проиграет тому, кто с такой легкостью растапливает простые человеческие мечты и желания..

Лёгкие, как весенняя капель, шаги по сцене, пируэт, рассчитанный так, чтобы, когда она остановится, каждый из зрителей ощутил, что «госпожа Фурина» обращается именно и только к нему. Что каждый из находящихся в огромной зале театра «Эпиклез» важен для неё, и она принадлежит своему народу в той же степени, так народ – ей.

Танец давался ей легко, для него никого не приходилось обманывать. Лишь в такие моменты могла Фурина по-настоящему стать собой, делать то, что ей нравится и как ей нравится. Ведь не имеет значения, Архонт ты или нет, пока публика рукоплещет тебе. Ей нравилось это ощущение общности, чувство, что она с публикой – единое целое. Она на гребне огромной волны, и солёный ветер бьёт ей в лицо. В такие моменты Фурина даже забывала, насколько она одинока.

Забывала о кошмарах, в которых она снова и снова медленно опускается на самое дно величайшего из всех морей, в первозданные глубины, способные поглотить её без остатка, и никто никогда не вспомнит, что была такая девушка. Нет! Пожалуйста! Что угодно, только не забвение. Ей ещё слишком рано уходить. Это слишком несправедливо.

Но… Разве была бы необходимость вот в такой богине, если бы реальность несла в себе справедливость по умолчанию? Разве нужен был бы этот суд, господин юдекс, Оратрис Меканик д'Анализ Кардиналь, если бы мир был устроен честно?

Значит, если звёзды не падают к ногам, нужно дотянуться и сорвать их.

Ещё один крутой разворот, Фурина двигается так стремительно, будто невесома, безупречно владеет телом и точно знает, что и как хотят видеть собравшиеся здесь сегодня. За столько лет она уже достаточно их изучила. У толпы в унисон вырывается восхищённый вздох, но она не останавливается, быстрее, быстрее и быстрее, нужно кружиться, будто мек… марионетка. Она танцует так, словно именно от этого зависит спасение страны.

Прыжок, замереть с разведёнными в стороны руками, изящно присесть в реверансе - тут же с потолка начинают сыпаться разноцветные конфетти. Среди них – глянцевые бумажки с благими пожеланиями для народа. Фурина прочитала об этом в одной из книг и решила претворить в жизнь. Стоит это совсем мало, а радости приносит много, особенно детям и романтическим натурам.

Как можно описать отвращение одним словом без употребления слова "отвращение"? Никак. Именно сейчас эту эмоцию испытывал парень, когда его поцеловали. Отвращение к этому существу, отвращение к себе, ведь он ничего сейчас не может поделать. Уж лучше бы убили, чем использовали сейчас, как тряпичную куклу для развлечения. Даже если не убьет, Тарталья никогда не подчинится. Убить себя будет проще и лучше, чем быть игрушкой какого-то существа, возомнившего себя выше всех. Двигаться не выходило. То ли остатки сил просто утекли в пол, либо их словно унесло по ветру еще будучи на улице. Прикосновения, что вызывали дрожь по телу. Дрожь не из-за приятного чувства, кое вызывается поцелуем с любимым человеком.. А дрожь ненависти, коя и виднелась в его глазах. Глаза так и блестели яростью и ненавистью к существу, что пред ним.

Укусил. Умудрился сделать хоть что-то. Укусил с таким лицом, словно нанес смертельный удар врагу, которого преследовал всю жизнь и месть наконец-то свершилась. Довольно облизываясь, рыжий был словно дикий зверь. Дикий лис, который скорее будет извиваться и кусаться из последних сил, но ни за что не подчинится никому. Что читалось в его глазах кроме этого? Если коротко, то веселье. Ему было весело. Весело лишь от одной мысли, что он может разозлить это существо. Выводить противника из себя, тоже забавно. Даже то, что он уже согласился с поражением. Осталось ничего не изменилось.

Но, разве долго лису дали наслаждаться вкусом чужой крови на губах? Он не закричал, скорее просто зашипел, жмурясь и щурясь, словно дикое животное. Тело содрогалось только сильнее, когда он пытался выбраться из чужого кольца рук, прижимающего его к такому ненавистному телу. Он мог лишь сжимать челюсть, чуть ли не скрипя зубами, чтобы не дать возможности получить удовольствие врагу от того, что ему больно. Но.. Это было так странно. Энергия, которая должна была разорвать его на части, спокойно плескалась в его теле. Взгляд полуприкрытых глаз опускается вниз, смотря на свою же грудь. Знак.

Его оклеймили. Словно животное у которого нет своей воли. Ненависть и желание поскорее умереть захлестнули с его с новой силой. Хотя нет, умереть нельзя. Нельзя вот так сразу сдаваться и попрощаться с жизнью, не попробовав еще раз убить эту.. тварь. Такое существо нельзя иначе назвать. Чудовище. Монстр.

Тарталья не сопротивлялся, лишь молча смотрел на Моракса полуприкрытыми глазами. Веки словно налились свинцом. Ему было тяжело даже просто держаться в сознании. Неужели это из-за того, что в него влили эту энергию? Предвестник уже не сопротивлялся, когда его все держали в кольце рук, просто держался и мыслил о том, что это лишь временно.

Он отомстит.

— Ты всерьез думаешь, что твоя печать сможет уберечь меня от смерти? Есть множество способов умереть, чтобы не быть твоей игрушкой, — Чайльд говорил серьезно. С нотками высокомерия. Он никогда не утратит дух. Пусть даже его тело будет подвержено пыткам. Он готов к такому. Готов ко всему, — не забывай, что твоя территория с одной стороны окружена водой. Что же будет, если я не смогу двигаться именно в воде? Вряд ли твоя печать сможет сберечь меня от воды в легких. Да и вряд ли ты сунешься в воду. Но на это стоило бы посмотреть. Мокрая псина, а на сколько я знаю, такие всегда не особо приятно пахнут. Не зря же, есть выражение "воняет, словно мокрая псина".

Улыбка. Дерзкая. Возможно и долика сумасшествия в его глазах. Сколько всего он хочет выложить и разозлить это существо? Уж он точно не даст ему получать все, что захочется, пока сам рыжий жив. Тихо выдохнув, рыжий лишь слегка прикрыл глаза. Всего лишь на секунду. И вот он снова смотрит на Моракса. Темно-синие глаза, которые могли поглотить своей тяжестью цвета, в которых блестел огонь, коий невозможно потушить никому.

— Это мои последние слова в твою сторону. Ни с тобой, ни с твоими людьми я не собираюсь вести милые беседы.

Альхайтам откинулся на спинку стула и устало потёр пальцами переносицу. Буквы уже начали двоиться перед глазами, а часть смысла текста ускользала от восприятия. Кажется, ещё немного – и он врастёт в библиотеку. Положительно пора было сделать перерыв, но работа ещё не закончена даже наполовину. Кто виноват, что сведения не казались ему достаточно точными для того, чтобы их использовать. То учёный, проводивший исследования, славился тем, что приукрашивал факты для того, чтобы они звучали привлекательнее, то ходили слухи, что та или иная книга написана хоть и профессором, но уже после того, как он начал выживать из ума. И, конечно, научная конкуренция никуда не девалась, многие из них как будто положили всю жизнь на то, чтобы опровергать тезисы друг друга.
Честное слово, с такими авторами он сам скоро сойдёт с ума, и тогда его тоже сошлют в деревню Аару. Если бы у него было время, он бы сам поехал проверил, как обстоят дела на самом деле. Вопреки тому, что он нём думали некоторые, Альхайтам вовсе не брезговал работой в поле, когда испытывал в этом настоящую необходимость. Ему просто не нравились лишние телодвижения, не приносящие результата. Или такие, где предполагаемая итоговая польза не окупала даже половины усилий. Но в пирамидах нет людей, а ему это и нужно, хоть отдохнёт от постоянной толпы вокруг, состоящей из суетящихся и галдящих дилетантов.
Нет, не то, чтобы он вовсе не любил новичков, просто не выносил самоуверенных, если это не подкреплялось никакими реальными достижениями. Когда каждый желторотый ученик считает, что наука, особенно запреты, не про него, ведь он-то не совершит ошибок своих предшественников, он же не дурак. И им таким всё равно, что некоторые правила написаны кровью тех, кто ими пренебрёг. Альхайтам не хотел смотреть на то, как они губят себя прямо у него на глазах. Если отказываются слушать добрые советы, то, пожалуйста, пусть держатся подальше от него. Ему лично вполне хватает одного Кавеха. И пусть потом не называют его чёрствым, он же предупреждал. Не связывать же их и не запирать в подвалах Академии.
Он вновь посмотрел на страницу, которую читал несколько минут тому назад, и его внезапно озарило. Вот же та самая строчка, как он мог упустить её из виду. Всё гениальное просто, вот уж воистину.

Почему огромная фабрика простаивает без дела? Почему её закрыли так быстро, и общественность так и не узнала причин? Почему застрелился ведущий учёный последнего проекта, принятого в разработку здесь, не оставив даже предсмертной записки? И почему даже власти предпочитают игнорировать всё перечисленное? Как будто они заключили некую договорённость, по которой не трогают это место, но ради чего они могли бы подвергнуть опасности такое количество людей? Ведь что ни месяц – то кто-нибудь любопытный находится, желающие то испытать свою храбрость, то докопаться до истины, там исчезли какие-то подростки из Гильдии искателей приключений, а также несколько репортёров «Паровой птицы». Безумству храбрых поём мы песню, как говорится. А ещё, по его мнению, это был тот случай, когда идиотов, каких мало, оказывается на удивление много. Несмотря на то, что здание давно опечатали со всех сторон, так что через центральный вход больше нельзя стало войти, они всегда находили способ проникнуть внутрь.
Любопытно, любопытно. Дотторе обожал совать клюв маски, даже когда его не приглашали. Хотя нет, не так – в особенности туда, куда его не приглашали. Ведь именно там по его опыту происходит самое занимательное.
Здесь пахло чужими грязными секретами, пахло смертями и опасностью, всё как Дотторе любил. Он обожал любоваться плодами чужой глупости — единственное, чем люди никогда не переставали его удивлять. Поэтому приближался он прогулочной походкой в весьма хорошем расположении духа, широко улыбаясь коллеге. Выглядел же Дотторе, как и всегда, как человек, чью самоуверенность ничто и никто не может поколебать, а совесть его кристально чиста. Он театрально кланяется Колумбине, после чего широким жестом гостеприимства, словно развалины эти принадлежат ему, указывает на фабрику, на её высокие монолитные стены, вздымающиеся к небесам трубы и чёрные провалы окон без стёкол.
— Прекрасный вид, не так ли, коллега? Если что-то величественное в необратимом распаде чего-то настолько грандиозного.
Он готов поспорить, что размахом она не уступает Заполярному дворцу. И, судя по планам здания, которое раздобыла для Дотторе разведка, куда больше находится под землёй. Возможно, даже уходит далеко и глубоко под воду. Мурашки предвкушения пробегали по коже, и ему не стоялось на месте, но, как известно, поспешишь – не только людей насмешишь, но и голову свернёшь. Свою же голову Дотторе вовсе не горел желанием по-глупому потерять, особенно после того, как она осталась у него в единственном числе.
— Распад необходим для того, чтобы выстроить нечто новое, нечто лучшее. И я весьма благодарен вам за то, что вы составите мне компанию в этой великой миссии.
Можно подумать, они собрались свергать Селестию, а не исследовать богами забытые недра никому не нужной дыры. Или что Колумбина могла не выполнить приказ самой Её Величества. Или что Дотторе действительно рад и счастлив её сопровождению. Он, который обычно брал с собой куда либо компанию либо в качестве пушечного мяса, либо как подопытных, которые так или иначе в любом случае не вернутся назад. А зачем их беречь, если полно как тех, кто желает послужить Снежной верой и правдой, любой ценой, так и тех, у кого нет выбора, кроме как отдаться армии и надеяться на лучшее. Ах, да, и, конечно же, дураков, прельстившихся яркой обёрткой «прекрасных слуг Царицы» и маячащей на горизонте блестящей славой, совершенно не представляющих себе, что на самом деле придётся делать и чем жертвовать. Их даже никто не хоронил как следует в большинстве своём — не то, чтобы не хотели, просто некоторые задания включали в себя такую опасность, что порой не оставалось тела, или же считали нецелесообразным соваться туда, чтобы это тело достать. Только потеряли бы ещё больше людей.
— Как вы посмотрите на то, чтобы проникнуть внутрь через окно? Видите ли, я бы не хотел делать лишние отверстия, ведь нам потом это чинить. Когда фабрика вновь придёт в действие, нам не нужны будут незваные гости.
А некоторые досужие индивиды воспринимали пролом в стене как приглашение войти. Конечно, ему всегда пригодится живой материал, но слишком много трагических несчастных случаев насторожит правительство, и, того гляди, явятся жандармы.

Мужчина берет в руки чайник и медленно, не позволяя ни одной капле драгоценного напитка пролиться зря, чувствуя приятный, несколько необычный для простого обывателя аромат "Гёкуро", наполняет пиалу, а затем вздыхает облегченно.
Главное при заваривании этого чая - не сделать воду как слишком прохладной, не позволяющей листам раскрыться, так и слишком горячей, ведь чем горячее вода в чайнике, тем более горьким становится этот чай.
Наверное, его детство было именно таким: приемные родители - настоящих родителей Сэнго не знает до сих пор - не смогли его бросить, несмотря на то, что у них уже было двое сыновей, которых надо ещё вырасти и пристроить; приемные родители позволили ему обучаться наравне со своими сыновьями, которые грезили о том, чтобы стать самураями и принести честь как своему дому, так и дому того господина, которому будут служить; приемные родители предоставили ему большую свободу в обучении, подумав, что, раз самый младшенький из детей, этот "Сэнго-дурачок", часто сидит в стороне на занятиях по кэндзюцу, просто наблюдая за тем, как тренируются братья, и изредка присоединяясь к ним, чтобы оказаться поваленным на землю очередным ударом, пусть он сам решает, чем хочет заниматься, все равно он младший в семье...
На него не возлагали больших надежд и таким образом сняли с его плеч огромный груз ответственности перед семьёй.
Это было лучшее решение, которое принимали родители.
Большую часть своего времени Сэнго проводил либо в кузнице, буквально замучивая главного кузнеца вопросами о том, как создаётся оружие, как его длина, вес, форма и материалы влияют на его характеристики в реальном бою, либо на природе, не только наблюдая за тем, по каким законам она существует, но и просто исследуя остров Ясиори, где неподалеку от деревни находилось скромное поместье семьи Мурамаса...
Именно тогда Сэнго, будучи подростком, нашел заброшенные руины, которые идеально подходили для самостоятельных тренировок. И именно тогда Сэнго начал учиться изготавливать мечи, запомнив слова кузнеца о том, что меч - продолжение руки любого воина.
Не существует одинаковых камней. Не существует одинаковых людей. Значит, и одинакового оружия, сделанного под копирку, быть не должно - у каждого свой путь и свое оружие.
Сэнго опускает взгляд на свой клинок, лежащий неподалеку от него на полу, спрятанный в простых, но изящных, украшенных незамысловатым узором ножнах, и усмехается, думая о том, что ему ни разу не довелось проливать чужую кровь по-настоящему. Поэтому, наверное, его прозвали "дурачком" в детстве - он соглашался тренироваться только на деревянном оружии, а когда дело доходило до настоящего, холодного оружия, он успевал вскрикнуть "Сдаюсь!" до того, как чужая сталь успевала его коснуться и испробовать его крови - Масамунэ, кузнец, у которого он обучался, всегда говорил, что металл оружия, особенно тот, что прошел через множество сражений и испил много крови, имеет свою душу, свою волю, свою жажду, которую необходимо утолять, и мальчишка, который превратился вначале в юношу, а потом во взрослого мужчину, предпочитал "держать свой клинок на здоровой диете", если избежать ранений противника не удавалось.
Многие говорили, что он, сдаваясь, когда становилось понятно, что ему не победить, позорит честь самурая. Однако каждое такое поражение позволяло ему получить бесценный опыт и научиться чему-то новому у своих противников, к которым, усовершенствовав свои навыки, приходил за реваншем, а уходил победителем.
Вода камень точит, придавая ему нужную форму.
Пока братья добивались успехов на государственной службе, а один из них даже успел заполучить Глаз Бога, Сэнго вначале странствовал на протяжении семнадцати лет, объехав не только Инадзуму, но и ближайшие регионы, в частности Ли Юэ. Но после каждого сражения, будь то очередное поражение или заслуженная долгим и упорным трудом победа, мужчина возвращался на Ясиори, оставаясь верен отчему дому.
Последующие несколько лет Сэнго спокойно жил на Ясиори, переняв от своего наставника кузницу, сдав "экзамен", выковав собственный, подходящий только ему клинок, получивший имя Кусанаги (Скашивающий Траву Меч), и занявшись изготовлением собственных клинков - невероятно острых и жаждущих крови, следуя заветам наставникам.
А затем началась Охота на Глаза Бога и гражданская война.
Кто-то однажды сказал, что у войны взгляд Медузы Горгоны — кто однажды заглянул ей в лицо, тот уже не в силах отвести глаз... Сэнго тоже не смог. Да и как это возможно, если один брат погиб, отказавшись отдавать Глаз Бога властям, второй брат слепой следует за Архонтом, полагая, что таким образом помогает людям, но не видит, как многие становятся жертвами божественного всевластия, а представители Ватацуми волей-неволей поспособствовали тому, чтобы Ясиори опустел в результате внезапно появившейся болезни?..
Мужчина наконец прикоснулся к пиале, поднеся её к губам и наконец пробуя чай на вкус, а затем слабо усмехаясь. Если его поймают, ему действительно будет жаль, что он не увидит, как на лице его жены, отправленной на территорию Наруками под другой фамилией, со временем появляются морщинки, а его дети вырастают и становятся достойными людьми... Но так у него - и у всей Инадзумы - будет шанс на лучшее будущее.
И, если он когда-нибудь доберется до бога, хотя бы до той, что правит Инадзумой, руководствуясь холодным рассудком, словно машина, то обязательно её спросит кое о чем.
"Ты когда-нибудь... Ты когда-нибудь терял себя, а потом находил занятым тренировками до самого восхода солнца? Ты когда-нибудь проливал слёзы по тем, кто сделал тебя сильнее? Ты когда-нибудь испытывал чувство близости к своему противнику в битве не на жизнь, а на смерть? Ты когда-нибудь..."
- Хотя ладно, не бери в голову. Ты ведь даже не понимаешь, о чем я говорю, не так ли?.. - бормочет себе под нос Мурамаса, смотря в окно своего действительно скромного убежища, из которого открывается чудный вид на горный склон и на заброшенную деревню вдали, за которой его люди ведут наблюдение - прохождение через деревню оказалось для нескольких мирных членов организации слишком опасным.
Он любит людей. И он никогда не проиграет тому, кто с такой легкостью растапливает простые человеческие мечты и желания.

Свежий воздух всегда способствовал ясности размышлений. А это как нельзя кстати, когда нужно принять очень значимое решение, способное изменить не только твою жизнь, но и судьбу многих из тех, кого ты знаешь. Всех, кто связан с тобой. Нет таких людей, происходящее с которыми никого другого не затронуло бы, даже живущие наособицу, в одиночку, нелюдимые затворники не исключение. Всё в этом мире представляет собой сложную и запутанную связь событий и судеб, даже самый крохотный листок, срываясь с ветви дерева, что-то меняет. Разумный плетёт собственные узоры, неосторожный – рвёт их. Однако с точки зрения значимости они оба равны, пусть один и является созидательной силой, а другой – деструктивной. Те, кто построили город, и те, кто разрушает его – творят историю.
Его выбор затронет многих и многих. Те, кто живёт на этих землях, настолько привыкли, что Архонт всегда рядом с ними, им будет сложно осознать, что скоро всё изменится. Однако жизнь не стоит на месте, даже если обманчиво кажется, будто сегодняшний день ничем не отличается от вчера и позавчера, создаётся иллюзия, что и завтра, и через неделю всё будет в точности таким же.
Чжунли шёл неторопливо, наслаждаясь возможностью побыть наедине с собой. Он искренне любил находиться в компании и никогда не считал время потраченным, но даже ему порой необходима была благословенная тишина. О, природа, идеальная в своём кажущемся несовершенстве. Подумайте сами – отдельные её компоненты так легко повредить, погубить, но она всегда возрождается, какие бы раны ни наносили ей. И, когда человек забывает об этом, думая, что уже стал повелителем мира, она напоминает ему, что не будет добра, если он не сможет поддерживать баланс между своими желаниями и её потребностями. Да, Моракс сам учил их, как существовать на неприветливой тогда земле Ли Юэ. Но научил он их и уважать её, ценить дары, которые она приносит, и понимать, что только в гармонии они добьются успеха.
Чжунли вежливо и сердечно здоровался со всеми, кто встречался ему на пути, традиционно желая здоровья и благополучия, но ни с кем не задерживался. Он восхищался ими, каждым достижением, даже самым маленьким, ведь когда-то все они были детьми, учившимися ходить, а теперь выросли и бегут вперёд, не оглядываясь. Именно с таких крохотных, незаметных по отдельности шагов начинается любое дело, и терпеливый пожнёт урожай, а чрезмерно импульсивный и не владеющий даже собственными страстями - погубит его.
Он остановился, увидев перед собой девушку, не похожую ни на кого из местных жителей. Более того, такие цветы, как у неё в волосах, нигде теперь уже не водились, а одежда не принадлежала ни одной нации, ни существующим ныне, ни заметённым песками далёкого прошлого. Возможно, кого-то это насторожило бы и надоумило держаться подальше, но Чжунли, напротив, испытал интерес. Нечасто ему доводилось повстречать что-то или кого-то, доселе невиданного и непредсказуемого. И он не чувствовал не только страха, но даже беспокойства - не только потому что был уверен в своей способности справиться с чем угодно, но и поскольку вовсе не боялся за себя. И, наконец, в-третьих древний закон гостеприимства оставался незыблемым и важным. Чжунли неподдельно верил, что, будь ты даже божество, не соблюдая эти негласные, но всем понятные правила, ты навлечёшь на себя беду. Мир всегда воздаёт тебе тем, что ты ему приносишь. Иногда сразу, а порой проходит много лет, ты уже забываешь, что сделал, но так или иначе с тебя спросят за любой поступок. Иначе говоря, лучше с уважением отнестись к недостойному, чем ни за что обидеть достойного. Уважение – единственная валюта, которой всегда в достатке у богача и бедняка.
- Я приветствую вас, госпожа. Скажите, пожалуйста, не могу ли я вам чем-нибудь помочь? Мои возможности скромны, но все они – к вашим услугам.
Это прозвучало старомодно-церемонно, Чжунли обратился к ней, используя классический литературный язык. Нынешняя молодёжь уже не выражалась такими фразами.

Кровь кипела. Кровь горела. Ему было так жарко, что дыхание могло остановиться вот-вот. В эту самую секунду. Такую эйфорию он мог получить лишь в такие моменты. Моменты, когда был слышен звук металла. Звук ломающихся костей, последние секунды и последнее дыхание умирающих людей от его же клинков. Вся сущность будто бы кричала, что это его дом. Дом на поле битвы. Дом, который он так хотел получить. Там, где ему будет комфортно. Пусть он будет покрыт с ног до головы чужой кровью, не важно. Он просто умылся ею. Умылся кровью врагов, чтобы ощущать еще большую эйфорию.
Глаза, что блестели сумасшествием. Блеск, который сможет потускнеть только с его смертью. Ведь смерть его подруга, которая всегда ходила в ногу с ним. Ходила в любую битву, в любой бой и забирала за собой всех его врагов. Он дружит с ней. Его тело в шрамах. Многие были и смертельные. Но он жив.
Смерть его любит. Рок его любит. Боги ненавидят. Скольких он убил с такой невинной улыбкой, но с глазами дьявола?
Очередное сражение, которое привело лишь к тому, что на него снова обратили внимание. Сколько раз такое было? Нет, впервые на него обратил внимание именно Архонт. А ему это нужно было? Нет. Хотя, скорее такое его могло впечатлить, но не сейчас. Он просто сражался. Ему было плевать на чьей стороне. Просто так вышло, что выпала сторона Архонта. Ему не нужна известность. Величие. Или же вознаграждение. Только кровь. Битва. Боль противника. Он одержимый демоном. Демоном, что питается кровью, страданиями и болью.
Рыжий трикстер, что явился на поле битвы и ищет новую жертву. Это просто злой рок, кой преследовал любую жертву, на кою пал глаз рыжего воина. И эта битва не исключение. Нельзя сказать, что он был уставшим. Скорее просто разочарованным. Все прошло слишком быстро. Битва выиграна, но не было получено того удовольствия, той эйфории. Пусть падут враги, он умоет руки в их крови. Это вечно преследовало его.
Именно сейчас его смогли схватить. Серьезно? Почему все так подумали? Он положил стольких врагов, а его скрутили те, кто даже ничего не смог сделать? Смешно. Он терпел насмешки, слова за кои он мог убить, даже избиение. Ему просто было любопытно. Куда? Зачем и почему? Зачем он понадобился Архонту? Ну, побился и все. Да, ввели его точно, словно дикое животное. Ну, не сказать, что ему нанесли сильный вред, хотя все же умудрились. Как ни крути, а уворачиваться то не вышло бы.
Рыжий только проследил взглядом за уходящими людьми. Хотел было уже и сам попытаться выпутаться из цепей, но его освободили. Слишком быстро. Ну, так даже лучше. Самому бы было куда сложнее и дольше. Вдох-выдох. Грудная клетка болит из-за вдохов. Кажется все же получил он немного больнее, чем сам ожидал. Ну, ничего. Поболит и перестанет.
Хруст костей. Парень только слегка похрустел руками, медленно хрустя следом и шеей. Как ни крути, а тело затекло от столь большого количества цепей на теле. Чертовски тяжелые заразы. Он даже как-то не сразу решил глянуть на Архонта пред ним. Лишь после того, как он размялся. Правда хруста было достаточно много. Словно он сам себе вправлял кости.
— Благодарю за освобождение, — все же отозвался сам рыжик, — Вэй Фэнг. Можно просто Вэй.
И что дальше? Чем все закончится? Сложно сказать. Его не интересовало ничего, чтобы ему не предложили. Слишком скучно получать обычные человеческие награды.
— Меня не волнуют ни почести, ни награды. Если только из-за этого меня привели сюда, то лучше мне уйти. Я просто хотел сражения и я его получил.

Он был вежлив. В незнакомце ощущалось величие и воспитанность, словно он из какого-нибудь благородного рода. Этот встретившийся незнакомец был первым с кем заговорит Люмин в этом мире - богиня не в счет - и поэтому, возможно, само провидение послало ей его в помощь? Конечно же Путешественница сомневалась в том, что он может что-то знать о местоположении её брата. Как и в том, что она сможет объяснить ему кто она, откуда и чего желает... Интуиция подсказывала, что лучше всего ограничиться общей информацией, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Она не знала положения дел в мире, а вдруг здесь где-нибудь царит война и её сочтут шпионкой, если будет слишком дотошной? Всякое могло случиться...
- Приветствую вас, благородный господин. Благодарю вас за предложение. - Отозвалась Люмин, мило улыбнувшись и даже слегка присев в реверансе, которым у неё дома дамы награждали мужчин. В любом случае воспитанность и вежливость никогда лишними не были. Она внимательно рассмотрела незнакомца... Здоровяк. Признаться в глубине души даже что-то завистливо кольнуло, когда она оценила рост мужчины.
- Я путешествую, благородный господин. Я ищу своего близкого человека и возможно, если я желаю его найти, то мне придется обойти всю твердь земную. - Всей правды не сказала, но и этой информации хватит. - Меня зовут Люмин и как вы уже поняли я нездешняя. - Указывать рукой откуда она прибыла девушка не стала, потому что одним богам известно что будет находиться в той территории. Вдруг какие-то непроходимые земли? Или вовсе враждебное государство? Аккуратнее подбираешь слова и меньше будет хлопот! Конечно мужчина ей вряд ли способен помочь, но он может хотя бы коротко рассказать о месте, где она оказалась и подсказать где здесь хранятся летописи да свитки. Путешественница посчитала, что расспросить жителей будет куда хлопотней, чем все вычитать из чьих-то записей. А поэтому добраться до них было первостепенной задачей... Да и не привлечет излишнее внимание своей неосведомленностью.
- Не расскажете ли вы мне куда меня привела дорога? Я очень долго странствовала и уже запуталась... - Это не было ложью. Сестра и брат посетили уже множество миров, но ни один не стал для них родным. Возможно именно здесь они смогут найти себя? Итэр и Люмин нигде не будут своими, но хотелось верить в то, что их путешествие когда-нибудь логическим образом завершится.
- Та статуя... - Люмин махнула рукой в сторону, где на возвышенности и находилась та самая статуя. Она не подходила чтобы рассмотреть её вблизи, но решила поинтересоваться что это за алтарь такой. Возможно это поможет в её странствиях? - Я уже где-то видела похожую фигуру, но не помню где именно. Кто это? - Она постаралась максимально нейтрально разговаривать и её любопытство должно было быть логичным для странницы, которая оказалась в этих землях впервые. Люмин надеялась, что незнакомец решит именно так.
"Как мне выяснить кто эта богиня? Даже если я её опишу, то едва ли кто-то сможет понять о ком идет речь. А если описать её, то придется рассказать откуда я о ней узнала. Не скажу же я что она и выкрала моего брата?" - Начинать путь было всегда тяжело. И сейчас именно это и предстояло сделать ей. Сделать первый шаг навстречу неизведанному и, заручившись поддержкой других, что-нибудь да выяснить. "Хочу в бумагах посмотреть какие вообще боги правят этим миром. Может там я найду подсказку... Нужно добраться до города. Но я уже так устала." - До города было ещё далеко судя по всему. Люмин уже чувствовала себя уставшей, однако не позволяла себе расслабляться и старалась держаться бодрой.

Почему огромная фабрика простаивает без дела? Почему её закрыли так быстро, и общественность так и не узнала причин? Почему застрелился ведущий учёный последнего проекта, принятого в разработку здесь, не оставив даже предсмертной записки? И почему даже власти предпочитают игнорировать всё перечисленное? Как будто они заключили некую договорённость, по которой не трогают это место, но ради чего они могли бы подвергнуть опасности такое количество людей? Ведь что ни месяц – то кто-нибудь любопытный находится, желающие то испытать свою храбрость, то докопаться до истины, там исчезли какие-то подростки из Гильдии искателей приключений, а также несколько репортёров «Паровой птицы». Безумству храбрых поём мы песню, как говорится. А ещё, по его мнению, это был тот случай, когда идиотов, каких мало, оказывается на удивление много. Несмотря на то, что здание давно опечатали со всех сторон, так что через центральный вход больше нельзя стало войти, они всегда находили способ проникнуть внутрь.
Любопытно, любопытно. Дотторе обожал совать клюв маски, даже когда его не приглашали. Хотя нет, не так – в особенности туда, куда его не приглашали. Ведь именно там по его опыту происходит самое занимательное.
Здесь пахло чужими грязными секретами, пахло смертями и опасностью, всё как Дотторе любил. Он обожал любоваться плодами чужой глупости — единственное, чем люди никогда не переставали его удивлять. Поэтому приближался он прогулочной походкой в весьма хорошем расположении духа, широко улыбаясь коллеге. Выглядел же Дотторе, как и всегда, как человек, чью самоуверенность ничто и никто не может поколебать, а совесть его кристально чиста. Он театрально кланяется Колумбине, после чего широким жестом гостеприимства, словно развалины эти принадлежат ему, указывает на фабрику, на её высокие монолитные стены, вздымающиеся к небесам трубы и чёрные провалы окон без стёкол.
— Прекрасный вид, не так ли, коллега? Если что-то величественное в необратимом распаде чего-то настолько грандиозного.
Он готов поспорить, что размахом она не уступает Заполярному дворцу. И, судя по планам здания, которое раздобыла для Дотторе разведка, куда больше находится под землёй. Возможно, даже уходит далеко и глубоко под воду. Мурашки предвкушения пробегали по коже, и ему не стоялось на месте, но, как известно, поспешишь – не только людей насмешишь, но и голову свернёшь. Свою же голову Дотторе вовсе не горел желанием по-глупому потерять, особенно после того, как она осталась у него в единственном числе.
— Распад необходим для того, чтобы выстроить нечто новое, нечто лучшее. И я весьма благодарен вам за то, что вы составите мне компанию в этой великой миссии.
Можно подумать, они собрались свергать Селестию, а не исследовать богами забытые недра никому не нужной дыры. Или что Колумбина могла не выполнить приказ самой Её Величества. Или что Дотторе действительно рад и счастлив её сопровождению. Он, который обычно брал с собой куда либо компанию либо в качестве пушечного мяса, либо как подопытных, которые так или иначе в любом случае не вернутся назад. А зачем их беречь, если полно как тех, кто желает послужить Снежной верой и правдой, любой ценой, так и тех, у кого нет выбора, кроме как отдаться армии и надеяться на лучшее. Ах, да, и, конечно же, дураков, прельстившихся яркой обёрткой «прекрасных слуг Царицы» и маячащей на горизонте блестящей славой, совершенно не представляющих себе, что на самом деле придётся делать и чем жертвовать. Их даже никто не хоронил как следует в большинстве своём — не то, чтобы не хотели, просто некоторые задания включали в себя такую опасность, что порой не оставалось тела, или же считали нецелесообразным соваться туда, чтобы это тело достать. Только потеряли бы ещё больше людей.
— Как вы посмотрите на то, чтобы проникнуть внутрь через окно? Видите ли, я бы не хотел делать лишние отверстия, ведь нам потом это чинить. Когда фабрика вновь придёт в действие, нам не нужны будут незваные гости.
А некоторые досужие индивиды воспринимали пролом в стене как приглашение войти. Конечно, ему всегда пригодится живой материал, но слишком много трагических несчастных случаев насторожит правительство, и, того гляди, явятся жандармы.

Альхайтам откинулся на спинку стула и устало потёр пальцами переносицу. Буквы уже начали двоиться перед глазами, а часть смысла текста ускользала от восприятия. Кажется, ещё немного – и он врастёт в библиотеку. Положительно пора было сделать перерыв, но работа ещё не закончена даже наполовину. Кто виноват, что сведения не казались ему достаточно точными для того, чтобы их использовать. То учёный, проводивший исследования, славился тем, что приукрашивал факты для того, чтобы они звучали привлекательнее, то ходили слухи, что та или иная книга написана хоть и профессором, но уже после того, как он начал выживать из ума. И, конечно, научная конкуренция никуда не девалась, многие из них как будто положили всю жизнь на то, чтобы опровергать тезисы друг друга.
Честное слово, с такими авторами он сам скоро сойдёт с ума, и тогда его тоже сошлют в деревню Аару. Если бы у него было время, он бы сам поехал проверил, как обстоят дела на самом деле. Вопреки тому, что он нём думали некоторые, Альхайтам вовсе не брезговал работой в поле, когда испытывал в этом настоящую необходимость. Ему просто не нравились лишние телодвижения, не приносящие результата. Или такие, где предполагаемая итоговая польза не окупала даже половины усилий. Но в пирамидах нет людей, а ему это и нужно, хоть отдохнёт от постоянной толпы вокруг, состоящей из суетящихся и галдящих дилетантов.
Нет, не то, чтобы он вовсе не любил новичков, просто не выносил самоуверенных, если это не подкреплялось никакими реальными достижениями. Когда каждый желторотый ученик считает, что наука, особенно запреты, не про него, ведь он-то не совершит ошибок своих предшественников, он же не дурак. И им таким всё равно, что некоторые правила написаны кровью тех, кто ими пренебрёг. Альхайтам не хотел смотреть на то, как они губят себя прямо у него на глазах. Если отказываются слушать добрые советы, то, пожалуйста, пусть держатся подальше от него. Ему лично вполне хватает одного Кавеха. И пусть потом не называют его чёрствым, он же предупреждал. Не связывать же их и не запирать в подвалах Академии.
Он вновь посмотрел на страницу, которую читал несколько минут тому назад, и его внезапно озарило. Вот же та самая строчка, как он мог упустить её из виду. Всё гениальное просто, вот уж воистину.