Её звали Джинн, и она происходила из славного рода Гуннхильдр. Джинн частенько гостила в родовом поместье Рагнвиндров, и Кэйа, совсем недавно усыновлённый Крепусом, дивился ею. Она свято верила в заветы Барбатоса, мечтала жить и трудиться на благо Мондштадта и его жителей. Она была невинной и честной, ни о ком не думала плохо, дарила окружающим искренние улыбки. Она приняла Кэйю необычайно быстро, подружилась с ним и, доверившись, болтала без умолку о черепашках, героине Веннессе и о том, как будет здорово, если они трое — Дилюк, Кэйа и Джинн — поступят на службу в Ордо Фавониус.
Тогда родители Джинн ещё не развелись, её не разлучили с младшей сестрой, она не знала, каково это — работать на износ, отказываясь от отдыха. Тогда Джинн украдкой кидала на Дилюка ужасно долгие взгляды и нервничала, когда он случайно придвигался к ней чуть ближе.
Что ж, у Кэйи с самого начала не было шансов.
— x —
Её звали Фара — незамысловатое, но приятное имя для дочери торговца. Она всегда заплетала волосы в две объёмные тяжёлые косы, которые придавали её стану ещё большей хрупкости. По утрам, едва светало, она ходила к ручью за водой и мурлыкала под нос простенькую песню. От неё пахло яблоками, и когда Кэйа целовал её, ему мерещился привкус яблочного сидра.
Этот стремительный роман без обязательств, какие не редкость в Мондштадте, длился полтора месяца. Потом глава семейства усадил в телегу мать Фары и её саму и увёз в Ли Юэ. Перед расставанием Фара слёзно просила Кэйю писать ей письма. Кэйа с ослепительной улыбкой пообещал, что ветер будет служить им двоим почтальоном.
Когда она уехала, Кэйа пришёл в Долину ветров и бросил статуе Барбатоса: «Пусть она забудет меня, ладно?»
Сам Кэйа через неделю вовсю ухлёстывал за другой девчонкой.
— x —
Её звали Одилия — в честь прабабушки, по слухам, незаконнорождённой от легкомысленного аристократа. Она гордилась своей родословной, держала осанку и смотрела на каждого из своих ухажёров с напускным презрением. Кэйа, к тому времени уже рыцарь, добивался её, подчиняясь азарту. Он хотел завоевать её как приз, изворачивался как мог, но получал отказ за отказом. Одилия слыла редкостной упрямицей, но ей было далеко до Кэйи.
Спустя одиннадцать месяцев, в последний день Луди Гарпастум, крепость пала, и Кэйа взял всё, что причиталось ему по праву. Дрожа под его напором, Одилия краснела, задыхалась и признавалась в любви. Она утратила всякую недоступность в глазах Кэйи, и на следующее утро он оборвал с ней все связи.
Рыцари сочувственно вздыхали, узнав, что Кэйа отступился от желаемой цели в самый последний момент. Через год Одилия вышла замуж, и Кэйа окончательно забыл о ней.
— x —
Кэйа не помнил, как их звали. С тех пор, как Крепуса не стало и Кэйа покинул поместье Рагнвиндров, в его жизни появлялись и исчезали случайные партнёры на одну ночь. Он перестал различать мужские и женские лица: в полутьме до них не было дела. Эти связи нужны были, чтобы заглушить одиночество, утолить телесный голод. Обыденная история для мира взрослых.
Кэйа не первый, Кэйа не последний, кто так жил.
— x —
Её звали Розария, и она была смертельно холодна. От неё разило опасностью, она следила за всеми, кто казался ей хоть сколько-то подозрительным, и Кэйа не стал исключением. Розария была груба, закалена в боях и пренебрегала правилами; отрицала ценности мондштадтцев, но вместе с тем принимала их. Она курила на территории церкви, не уважала Барбатоса и вечно придумывала для него новые имена. Когда Кэйа узнал её получше, он был в восторге.
Но вскоре восторг сменился тупиком: с такой, как Розария, можно было только спать (и сразу после — валить к Ордену Бездны, не дожидаясь пинка) или только приятельствовать. Кэйа выбрал второе. Розария приняла его дружбу.
В конце концов, они оба выиграли с такого расклада, разве нет?
— x —
Его звали Альбедо, и он был немного не от мира сего. Чистый гений сочетался в нём с отстранённостью: он не чурался людей, но будто избегал излишне долгого контакта с ними. Себе на уме, Альбедо оставался загадкой, не распространялся о прошлом, копался в древних книгах и постоянно был чем-то занят. Вклиниться без спросу в его мысли и будни казалось невозможным.
Альбедо проявлял доброту по отношению к Кли, был строгим, когда это требовалось, к Сахарозе и Тимею. Он чрезмерно увлекался алхимией, до фанатизма, который приобретал странные формы, и любил ставить эксперименты. Он прекрасно рисовал, но Кэйа, в отличие от многих, так и не получил от него свой достойный портрет.
Альбедо, похоже, не искал человеческого тепла и привязанностей, прохладно встречал ухаживания Кэйи и порой был совершенно неуловим. Кэйа проверял его, наблюдал за ним, попадал в неприятности и выбирался из них же благодаря Альбедо. Думал слишком много об Альбедо и, что было ему несвойственно, не торопился.
Не друзья, не враги, не любовники; застывшие на грани неопределённости.
Кэйа не верил, что это навсегда; он слишком хорошо знал себя и свою натуру. Наверное, от Альбедо он ждал шаг навстречу: хватило бы одного-единственного. Остальные шаги, забывшись, Кэйа мог пробежать и сам.
— kaeya alberich
