Даже если закрыть глаз, свет фонаря мажется по сетчатке пятном. Если уйти, непрошеные слова всё равно мажутся навязчивым импульсом.

Почему всегда так.

Если спросить себя: это всегда пот, всегда ком в горле, шум в голове, гул в висках, бесполезный сердечный мешок, который не получается остановить — это он, всё, из чего он состоит. Всегда возвращается к этому, по кругу, в "дом". Рубашка снова липнет к телу, его контур заканчивается там, где начинается холодный речной воздух; ход мысли заканчивается там, где начинаются вопросы. Вопросы не кончаются.

Нет роскоши бить наотмашь, бежать по прямой, получать прямые ответы. Некоторые мосты нельзя пересечь не опиздюлившись. Некоторые дороги нельзя перейти в принципе. Нельзя зайти за некоторые линии, не отправившись нахуй с поля. Маджима сворачивает с больших улиц в закоулки, от лучей стороннего взгляда; Сотенбори выучил его вот так танцевать. Маджима ненавидит танцевать, себя и Сотенбори.

Это всегда мелочи, крохотные детали, полутона — места, где он, может быть, оступится. Где он скорее всего оступится. Там, где всё определённо наебнётся — по той же причине, по которой он выбрасывает в мусор пакет с уликами или по которой подбирает выброшенные меморабилии. Зачем, почему. Если спросить себя, получишь ответ: ну и пошло всё в пизду. Это неверный ответ не на тот вопрос, но это всё, что получается сказать.

Часы — в кармане. Часики — тикают.

Было как-то честнее — с настоящими оковами на руках, цепи, металл, бетон, кровавые сопли, вот это всё. Постоянство. Когда Маджима лежит на полу, иногда получается вернуться к уверенности в завтрашнем дне.

Сейчас он ляжет и соберётся. Всегда собирается. Должен собраться. Сейчас он поднимется, откроет дверь, забьётся в тот угол, в который всегда забивается и—

Сначала это запах дыма, прорезавшийся сквозь речную сырость. Затем — силуэт у окна, в свете вечерних огней над водой, отражающихся в ней. Это сигарета в чужой руке, и собственный учащённый пульс, напряжение в мышцах, сжатые зубы, насильственный выдох через нос, убитый в зародыше порыв. Он стоит к Маджиме спиной, единственный в этом городе человек, который может себе это позволить.

Ждёт первое па.

— Сагава… хан?

naganohara yoimiya; genshin impact

звёздное небо над царством безмятежной вечности вспыхивает традиционными фейерверками и ёимия — самый яркий из них. искрящийся огонёк радости в её глазах способен зажигать сердца людей, безвозвратно утративших веру в завтрашний день.

так уж получилось, что семья наганохара издревле славится уникальным процессом производства пиротехники. они плотно сотрудничают с местными кузнецами, периодически оставляя заказ на обработку необходимых материалов к грядущему фестивалю. соответственно, с кланом каэдэхара их объединяет давнее знакомство, которое в детские годы принято называть дружбой. казуха ещё помнит ту маленькую девочку, робко выглядывающую из-за отцовской спины. в этих очаровательных янтарных глазах постоянно мелькало неподдельное любопытство. во что поиграем сегодня? он старше на три года, а потому вынужден исполнять роль заботливого брата, пока родители заняты обсуждением технических нюансов.

следует признать, что именно ёимия помогла пережить последствия той роковой дуэли, после которой молодой ронин окончательно замкнулся в себе и вынужденно ступил на тропу мести, желая любыми доступными способами пресечь охоту на глаза бога.

она укрывала его от комиссии тэнрё; с огромным энтузиазмом отвечала на письма, приходившие из лагеря сопротивления на острове ватацуми.

и, наконец, с трепетом в сердце, нашла в себе силы, чтобы проводить казуху в это длительное путешествие.

может быть, луна прекрасна, только потому что она так далеко—?

---

да, всё верно, заявка рассчитана на тех, кто заинтересован в пейринге. у меня завалялся небольшой список хэдканонов, который позволит нам стать чуточку ближе.
касаемо требований. было бы неплохо взглянуть на любой из ваших постов, дабы рассчитать степень совместимости. если спросите о моём минимуме, то это: лапслок, третье лицо, от трёх до семи тысяч символов, один/два поста в месяц. обычно я придерживаюсь размеренного темпа и стараюсь не набирать кучу эпизодов.
согласен поддерживать общение вне проекта, но телегой на данный момент не располагаю. прошу понять и простить!
[indent] по оставшимся вопросам можете смело теребить меня в лс.

пример поста;

мягко шелестящие бирюзовые волны плавно покачивали корабль, лениво движущийся вглубь зелёных гор. тёплый лёгкий ветерок приятно обдувал сонное лицо, пока ослепительный свет, излучаемый тропическим солнцем, нещадно слепил глаза. сомнений нет, совсем скоро алькор причалит к берегами небольшого портового городка, расположенного где-то в южной части пока ещё неизведанной территории сумеру.
утомительное путешествие подходило к концу: об этом можно было узнать из осторожных перешёптываний, возникших среди членов команды, которыми, кажется, теперь переполнялась вся палуба. и куда только смотрит капитан? впрочем, никому не помешает лёгкая встряска или хотя бы познавательная прогулка, поскольку простой судна обещал занять от двух до четырёх дней.

всё ещё закрываясь рукой от знойного солнца, казуха попытался прикинуть перспективы пребывания на борту, однако не смог, посчитав, что высадка на сушу станет идеальным решением в сложившейся ситуации. ему не хотелось пренебрегать уникальной возможностью знакомства с бытом местного населения, насыщенными пейзажами и впечатлениями, кружащими на ветру, словно падающие лепестки молодой сакуры. он неторопливо поднялся на ноги, не став дожидаться, когда корабль встанет на якорь — процедура, совершенно не требующая его участия. окинув взглядом неприметный мостик, юный ронин лишь махнул прощально рукой, повернув голову в сторону горделиво стоящей у штурвала бэйдоу: — ну, мне пора. - с этими словами каэдэхара бесшумно ретировался восвояси, оставляя экипаж на попечении чем-то воодушевлённого командира.

порт-ормос — самая обычная торговая пристань, коих наберётся достаточно по всему тейвату, ничего особенного. именно такими были первые впечатления казухи, который задумчиво осматривался по сторонам, пытаясь уловить витающую вокруг него атмосферу. тяжёлый влажный воздух наполнял лёгкие привычным запахом соли и водорослей. на какое-то мгновение он даже почувствовал, будто оказался у берегов острова наруками, находившегося не более, чем в несколько тысяч километров отсюда. слишком близко. стремительные мысли мгновенно переносили разум на любое расстояние, при этом, не разрушая связь с реальностью.

вместо лестницы перед ним тянулся деревянный настил, закручивающийся спиралью и ведущий на верхнюю площадку города. отсюда можно было рассмотреть не только величественные фрегаты, но и множество одиноких лодочек, пришвартованных к причалу своими владельцами. повсюду кипела жизнь, создавая странное мнение о том, что люди не покидают это оживлённое место даже глубокой ночью.

пока цепкие взгляды незнакомцев выискивали здание местной гостиницы, каэдэхара задумывался над ценностями окружающего мира. податься ему, откровенно говоря, некуда, а монет в кошельке завалялось всего ничего. ситуацию ухудшало отсутствие информации о достопримечательностях незнакомой страны, ведь без этого куда сложнее заниматься поисками новых смыслов и вдохновения. в итоге привыкшему жить в постоянной гармонии с природой ронину, приходилось наслаждаться видом на бухту, за которой простиралось бескрайнее море.

увлечённый собственными мыслями казуха, не сразу заметил зелёный листок, безмолвно упавший на худое плечо. он торопливо взял его в руку, принявшись скучающе рассматривать, после чего, словно ужаленный, одним лёгким движением вскочил на перила, прикрывая глаза: монотонная мелодия, подобная лёгким всплескам волн, звучала крайне осторожно, исходя из самого сердца города, струясь и превращаясь в весело звенящие ручейки. сознание благоухало, а в груди странствующего самурая разливалось необъяснимое чувство радости. ветер приветливо колыхал длинные пряди пепельно-платиновых волос, раздувая паруса уходящих вдаль кораблей.

однако музыка, наконец, поутихла, листок ласково сорвался с тонких губ, стремительно опускаясь всё ниже по встречным потокам влажного воздуха. казуха равнодушно оглянулся, ощущая чужое присутствие. хоть здесь и хватало снующих вокруг зевак, ни одному из них не было дела до гостя, явившегося откуда-то из далёких земель.

— нужна моя помощь?

Называй это отвратительно долгой дорогой домой, если хочешь: по трупам со вспоротыми изнутри животами и сгоревшим заживо старым друзьям — потрёпанный жёлтый кирпич и знакомые глаза, распахнутые в ужасе — старая история, даже если пустить её под нож и залить керосином. À votre santé — не-его-Логан расстроен, не-его-мать называет это так, щёлкает языком и прячет пистолеты; ожидаемо разочарован собственными ожиданиями от другого, предсказуемо будет удовлетворён только его пробитым черепом или разговором по душам — одно и то же в его случае, если существуют во вселенных постоянные, но Курт предпочитает альтернативу оборванной вендетте — находит это честным в этот раз, обходится малой кровью на зубах и бесконечным звоном в голове. Эта Линда ничего не замечает. Они успевают убраться оттуда быстрее, чем она вернётся домой.

(Она не его, само собой — он знает, знает, отношения между реальностями прозрачны и вылеплены из пепла, которым принято было посыпать голову. Господь бог не выдерживает критики: на твоей могиле дома — имя и набор эпитафий разной степени претенциозности, но с одинаковым чувством. И всё же.)

Каменные стены школы (здесь он смеётся, покачивается неудачно, в голову привычно бьёт запах серы, это предпочтительнее забитым бессмысленными лицами коридорам) носят имя Джин Грей в той же манере, что и побитые дождём надгробия, и от них тоже пахнет семейным склепом. Это хороший знак, впрочем: если осталось ещё, что заворачивать в коробку из цинка, это можно считать роскошью.

— Я не знаю тебя, — повторяет почти устало, хотя об этом она — безусловно — уже догадалась. Упирается ладонями в спинку кресла, цепляется хвостом за резную ножку, языком — за зубы. — Ты не знаешь меня тоже.

Она должна знать наверняка на этом этапе, так что он видит мало смысла в спиралях и петлях мёбиуса. Он здесь, в конечном счёте, чтобы поганить чью-то память — они все здесь за этим, то есть, в общей картине мироздания, неизбежность конца, к его стыду, оставляет его несколько склонным к нигилизму, но это забирается ему под кожу глубже, чем он рассчитывал — пускает когти куда-то в кости, застревает надёжно, отдирается — только с мясом и оседающим на языке раздражением. Не-его-мать смотрит пусто; её лицо ничего не выражает, и это всегда значит худшее. Курт догадывается смутно: он для неё меньше, чем был родной мертвец, но ей по большей части просто неловко, если эмоции ей вообще свойственны — её фальшивые сожаления рассеиваются одновременно с перспективой адамантиевых когтей под рёбрами, и она только поводит плечами. Смотрит в глаза в последний раз, внимательно и долго, кладёт ему руку на плечо и себе на язык — всю родительскую заботу: всегда лучше метить в голову — никого в этом мире ещё не останавливала дыра в сердце. Но это не значит, что нельзя заставить его кричать напоследок.

Он знает и без неё, конечно, но это приятно. Никто не понимает лучше матери.

— В моём мире, — склоняет голову к плечу и смотрит ей в глаза. В кабинете пахнет деревом и чужими духами, теперь, к тому же — его собственной кровью, но эти стены, он догадывается, уже видели это раньше. Портреты с пустыми взглядами и детские голоса за окнами — этот Ксавьер, он почти говорит, звучит как отличный парень. Есть или был — Курту без разницы, по правде, он заметил: мёртвые здесь не имеют привычки задерживаться под землёй надолго. Было бы приятно, если бы это относилось и к тебе тоже, но он знает лучше, чем мечтать о невозможном. Оставшиеся ему перспективы в разы понятнее. — Никогда не было Кэтрин Прайд. А если и была, то она не дожила до настоящего.

Здесь он медлит. Не специально — что-то мелькает за окнами. В её взгляде. Между линией плеч и пока-ещё-не свёрнутой шеей.

— Это скорее хорошая новость.

Конец света — в этом его основной недостаток — скучен до смерти, особенно когда дожидаешься его в одиночестве. Ему немного интересно, что она видит, когда смотрит ему в глаза: оборванные сожаления или, как он, просто ещё один разложившийся труп?

Он почти спрашивает.

ginny weasley; j.k. rowling's wizarding world

But we were something, don't you think so? Roaring 20s, tossing pennies in the pool And if my wishes came true It would've been you (c) the 1 Song by Taylor Swift

Я люблю тебя, Джинни.

Солнце встает и садится на твоих ресницах, играет золотым свечением на твоих веснушчатых коленках и локтях, на носу смешинки из рассад точек, а я пытаюсь сосредоточиться и перестать пялиться на тебя. Но ты, вроде и не замечаешь, так ярко, живо что-то рассказывая, забавно жестикулируя, выдавая лицом столько эмоций, что тебе бы в актрисы, не в спортсменки. Ой, почему я подумала о спорте, сразу в голову твоя упругая фигура и то, как у меня сжимается сердце, когда ты на поле и делаешь те жуткие штуки-пируэты, так ловко, но так опасно, что я готова умереть за тебя.

"Грейнджер, ты можешь успокоиться?" — я заправляю очередную свою непослушную прядь за ухо (та смеется над моими стараниями и пружинит назад) и рассеиваю взгляд, чтобы держать себя в руках. Это помогает. Я моментально расслабляюсь и активно поддакиваю. Моя прекрасная собеседница в очередной раз ничего не заметила, кризис вновь предотвращен, я спасена.

Я никогда не скажу. Даже себе. Мне стыдно за свою любовь не потому, что ты ее не достойна, о нет, ты достойна всего этого чертового света, каждого восхищенного взгляда, что получаешь, от меня, всех парней мира и нашего Спасителя. Да не потому, что считаю свое романтическое чувство к тебе грязным. То есть, да, странно, но... Оно приятно, легко и так нежно, что не может быть бренным. А потому, что чувствую себя зверем, неправильным и диким. И хочу порой убить себя за это, за одну лишь фантазию, которая может перечеркнуть столько жизней, если хоть на мгновение выйдет на свет.

Я люблю тебя, Джинни.
Прошу...

---

Я буду ждать и любить любой. Мне правда пофиг, как и что вы пишите, я просто очень прошу вас любить именно книжную Джинни. А там, пусть вы хоть четырехстрочным ямбом посты рифмуете (кстати, неплохая идея, Джинни, и я считаю это прекрасным, была тем еще поэтом по юности, черт побери скромного Гарри, не поддержавшего ее талант! /влюбленный взгляд самый умной в столетии ведьмы-дурочки/). Эм, что я говорила? Ах да, вы! Прекрасны, то однозначно! Я? Восхищена и готова курить всё. Horny, потому что выросла, вы посмотрите на эти коленки в шапке, я, черт побери, просто слюни не смогла подобрать, когда картинки искала. Эхем. Эхем.

Тут, вроде, что-то там Гарри говорил, ему вроде надо посты показать свои (не знаю, что ему там надо, но покажите, наверное). Передаю его слова насчет вашей с ним истории:

Harry Potter написал(а):

Думал падать в заявку, но сдаюсь и отдаю в твое пользование — просто побуду третьим колесом, заглядывающим из-за забора великой светлой любви, в которую так и не смог — Поттер довольно тормоз в эмоциональном плане, все курит как-то неправильно, поэтому зачем такой лапушке как Джинни это полено, я не понимаю. Была мысль дать им какую-то привязанность на фоне того, что оба кОнТаКтИрОвАлИ с душой Лорда — Джинни из-за дневника, в меньшей степени, но след был — связь, которая после сошла на нет, и им еще предстоит разобраться, а что было правдой, а что нет. Но не думаю, что у них останется что-то кроме вроде не чужие люди, но давайте без старых рельсов.

пример поста;

Послышался иронизирующий смех. И мгновенная тишина среди ссорящихся, потому что, ну кому понравится, когда драма твоего вечера осмеивается, верно?
— Тебе бы провериться, Малфой. Знаешь, смех без причины... — Гермиона обернулась в рядах последних и да, ну конечно же это был он.
Спаситель, ведь старосты наконец сделали перерыв. Девушка яростно тряхнула волосами, возмущенная ситуацией, в центре которой оказалась она совершенно того не желая, и обратно повернулась на зачинщиков драки и спора, глупее которого нет просто.
— Вам не стыдно, что вы тут навели? Я свяжусь с вашими деканами насчет сегодняшнего инцидента, так просто я это не оставлю. Посрамить Хаффлпафф и Рейвенкло, которые всегда были опорами благоразумия среди нас, львов и змей! Я возмущена.
Это была чистая правда. Гриффиндорка и правда выглядела очень взбешенной. И так всегда торчащие гнездом волосы электризовались, казалось, природная магия из нее скоро прорвется и помирать придется уже всему библиотечному крылу, если не целому замку.

— Я даю вам сутки на урегулирование вопроса с декорациями, мирного урегулирования, а пока кыш отсюда. Не забудьте про дежурство и бедных первокурсников, шефство над которыми нужно вести всегда.
Раздав последние рекомендации и выпроводив всех из библиотеки, Гермиона рассеянно огляделась невидящим ничего взглядом и плюхнулась на скамейку. Делать со своей жизнью ей что сейчас?

— Чего пялишься? — навострив иголки, буркнула староста школы, заметив забытого ею до этого напрочь Малфоя. — И уволь от нравоучений, уверена, ты бы справился лучше, бла-бла-бла.

Менеджмент людьми странная вещь. Когда ты бы мог сделать все правильно и идеально сам, но вместо этого тебе приходится говорить, как это сделать другим, случаются накладки. Гермиона старается прописывать самые что ни на есть четкие и дотошные инструкции, по которым даже сова бы была идеальным образцом старосты. Но нет, эти гении передовой мысли уже успели подраться. Слов нет.

"Странно, что Малфоя не взяли в старосты. Возможно, профессор МакГонагалл его не слишком жалует?" — Теперь он сам стал старосте школы интересен. Гермиона уселась поосновательней, уперла локти на стол, положила на ладони голову и давай смотреть на слизеринца.

"Выглядит... собой", — отметила Грейнджер после некоторого, так сказать, любования Малфоем. Они не виделись с самого суда над семьей юноши, ну и кое-где по школе, и ни разу, разумеется, не общались. Было привычно на него злиться, что инстинктивно Гермиона и делала. Она не хотела прослыть грубиянкой, поверьте, но это же Малфой. Он... МАЛФОЙ. МАЛ... Ладно, вы, надеюсь, поняли.

— О, я знаю, — быстро реагируя на слова собеседника, кивает Гермиона. Потом словно бы тоже, как и Джейсон, поняв, как резко и возможно совершенно по-грубому двусмысленно сейчас она прозвучала, округляет глаза и поспешно добавляет:
— Поверь, твоего любопытства к Пророку полностью достаточно, чтобы ценить его.
И замолкает. Гермиона классно разговаривает, когда декларирует знания, полученные ею на занятиях и с помощью книг. Она страстный оратор и тогда, когда дело доходит до честности и справедливости. Иногда она даже умеет толкнуть речь, направленную на вдохновение Гарри. Впрочем, неизвестно, вдохновляют ли речи самого мистера Поттера, он слишком деликатен по отношению к своей подруге, чтобы высказать ей об этом вслух. Но вот пообщаться нормально? Сложно. Гермиона краешком пера чешет кончик носа и думает о своих способностях: "Лимитированы. Как раздражает".
Впрочем, кажется, они с Джейсоном и в этом схожи. И как обычно бывает, это очень сильно роднит, и совсем не злит — напротив.
Грейнджер активно кивает на пояснения слизеринца, давая ему понять, что она и не думала предполагать худшее в его словах.

— Я могу помочь, если хочешь. Если бы мир был идеален и не требовал бы в изменений, а мои друзья и я сама не нуждались бы друг в друге, я могла бы составить отличную замену... — голос гриффиндорка понизила — мадам Пинс.
Потом Грейнджер горделиво выпрямилась и продолжила спокойным голосом:
— У меня отлично выдаются подборки и классификации. И я уже немного вижу, как бы можно было бы неплохо улучшить твой труд!
— ...Ну, если он для тебя не дорог таким, как есть, — поправляется Гермиона, вспоминая о приличиях. Общаться с людьми — целое сражение. Но на то она и страстная гриффиндорка, чтобы этот бой всегда с отчаянием принимать.

При ответных словах о личности Грейнджер она улыбнулась. Не стоит считать, что она вынудила слизеринца сказать эти слова. Ей нравятся честные люди, каким ей кажется и есть Джейсон, именно потому, что от них не дождешься эмоциональных социальных расшаркиваний. Сейчас можно с полной уверенностью сказать, что эти двое отлично проводят время в компании друг друга.
— Спасибо.

— Я... — Гермиона попыталась сформулировать свои идеи как можно четче. — На самом деле многое и ничего одновременно. Я верю в тенденции, направления политики и смыслы там, где их нет. Если бы не здравая ниточку в моем мозгу, я бы скорее всего закончила жизнь в каком-то пансионате, куда меня помещали бы после того, как я, нарисовавшись на газетах символов из Древних Рун, пошла бы разбивать яйца в туалет, ведущий в Министерство Магии.
Гермиона смеется. Видеть ее шутящей — редкость, она сама практикует такое нечасто, и поэтому с непривычки и ей, и окружающим сложно разобрать степень ее откровенности и качество шутки.

stephen strange; marvel

[indent] Когда Тони в ответ на свой поток остроумия [впрочем, смешным его находили только Джарвис и Пеппер в лучшие дни] встречает достойный отпор, брови взлетают над дымчатыми стеклами очков, скрывающих печальный результат хронического недосыпа и врождённого трудоголизма. Тони думает: "Ого! Это уже что-то".
[indent] Это дуэль, затем — вендетта. И по новой.
[indent] Но потом кое-что меняется.
[indent] Тони опять шутит про свою смерть. Сугубо рефлекторный сарказм, юмор висельника, ставший его неотъемлемой частью с того момента, как все пошло по пизде. То есть, примерно с тех пор, как он научился ходить. Взгляд Стрэнджа — смесь вины, печали и осуждения. Тони прикусывает щеку изнутри, страстно желая себе врезать. Черт возьми, это ведь была богатейшая тема для самоиронии задолго до, почему должно что-то меняться? Он мог умереть тысячу раз, так почему этот должен быть особенным. Тони говорит: "Не парься. Единственный шанс из четырнадцати миллионов — и я красавчик". Тони говорит: "Я сделал бы так же".
[indent] Хера с два, они оба знают, что он врёт. Тони всегда цепляется за своих — стальной хваткой Железного Человека, магнитами, зубами, когтями, тентаклями, в ход идёт все. И именно поэтому он бы проиграл. Жизнь одного — все ещё жизнь, он не вправе решать, чья ценнее, кого принести в жертву. Если это не его жизнь, просто в этот раз решили за него. Кого это вообще волнует?
[indent] Тони понимает, как тяжело дался этот выбор тому, кто давал клятву Гиппократа, ему бы прихлопнуться и поберечь чужие чувства, но с этим у Старков всегда были проблемы.
[indent] Стрэндж вздыхает, как бассет дядюшки Поттс, и возвращает разговор в нужное русло, а Тони затапливает горячее чувство благодарности. Он никогда не умел извиняться, да и глупо просить прощения за то, что откинулся — это, кстати, первый случай, когда что-то в его жизни произошло по плану. Спасибо, Стефан, занимательный опыт. Тони знает, что не подарочек, скорее уж уголёк под подушкой от Крампуса да пара горстей золы, сквозь которую начинает пробиваться что-то живое, чистое.
[indent] Тони не представляет, какими душевными силами нужно обладать, чтобы тащить груз всей ответственности, легший на плечи Стрэнджа, он-то и со своей жизнью справиться не может, хоть и рвется менять мир, вести его к светлому будущему. Наверное, поэтому вечно получается какая-то сложная хуйня.
[indent] Тони усмехается и кивает. Тони говорит: "Сделаем", — и, легко перебросив в левую руку газовую горелку, наплевав на все правила безопасности, правую протягивает Стрэнджу, сжимая подрагивающие пальцы чуть дольше необходимого.
[indent] Это уже что-то.
[indent] Что-то большее.

— был прославленным нейрохирургом, ушел искать себя, но нашел только Вонга. — без Алисы, но в зазеркалье. — квалифицированный шаман-мистик с барабанами от Yamaha и в повязке от Calvin Klein соединяет судьбы в instagram, избавляет от сглаза по SMS, бьет в бубен за вас. — так себе тамада. — видел четырнадцать миллионов шестьсот двадцать пять вариантов будущего и всех их посчитал. — от "вот-поэтому-у-меня-нет-детей" до "она-голодная-у-тебя-проблемы-или-устроить". — теребонькает прядью.

---

[indent] Хотелось бы сыграть неторопливый вдумчивый пейринг, но в целом в штаны не лезу, к партнерству/бромансу тоже готов. Пишу медленно, так что пост в месяц будет в самый раз (может чаще, реже не надо). Заглавные, лапслок, третье лицо. Перед подачей анкеты хотелось бы связаться в ЛС или тг для обсуждения и обмена примерами игры.

пример поста;

[indent] Тони нравится ощущать легкое давление на свой локоть, тепло живого тела — он, всю жизнь сторонившийся лишних физических контактов, осознал, как много тем не менее они занимали места в его жизни, только когда его сознание было ограниченно программным кодом и системными возможностями. Ободряюще хлопнуть Брюса по плечу, ткнуть Роуди кулаком в бок, шутливо его задирая, почувствовать легкое касание рук Пеппер, поправляющих галстук перед публичным выступлением или ерошащих волосы, отвлекая его от очередного улучшения обмундирования кого-то из Мстителей, напоминая, что нужно есть хотя бы раз в день. Он помнил рифление на рукоятке любимой отвертки, упругость антистрессового мячика, вес и тепло наполненной кофе кружки. Видеть, но не иметь возможности коснуться — именно это снова и снова заставляло осознавать несовершенство собственной задумки. Шутка не удалась. Вечная жизнь — дерьмо. По крайней мере та, в который ты не можешь повторить фокус полтергеистого Патрика Суэйзи.
[indent] — Вы что, собираетесь отправить меня на Олимпийские игры?! — он в деланном ужасе округляет глаза, поддерживая игру и разворачиваясь к Бобби вполоборота, ищуще заглядывая ей в глаза. — У меня, конечно, набирается чудесная команда чирлидерш, но кажется для этого уже поздновато. И ты не можешь лишить меня чизбургеров, мне необходимы быстрые углеводы. Эта штука, — он постучал себя пальцем по виску, — не станет работать на сельдерее и морковке.
[indent] Тони улыбается на ремарку об Уилсоне, но из глаз пропадает последний намек на веселье. Мстители любят это — говорить о командном духе, единстве, семье, создавать видимость общности и делать вид, что верят во всю эту хрень. Пожалуй, Тони и сам верил — когда-то в самом начале, по крайней мере очень хотел верить, но время показало, чего на самом деле стоят громкие лозунги и тихая уверенность в том, что друг никогда не предаст. Жизнь берет тебя за загривок и макает рожей в кучу дерьма, убедительно притворяющейся клумбой с цветами. Раскол Мстителей ударил по нему едва ли не тяжелее, чем по остальным: у Стива был Барнс, у Уилсона — интеллект первокурсника с сопутствующими максимализмом и отсутствием сомнений в сделанном выборе, у Ванды — незамутненное чувство ненависти ко всему, что отняло у нее семью, чему оба раза косвенно способствовал сам Тони. У растяпистого Лэнга была семья — настоящая.
[indent] Даже Пеппер полностью погрузилась в дела компании, доверие к которой, неразрывно связанной с именем Старка, было подорвано случившимися разногласиями Мстителей с правительством. А у Тони, после того, как Наташа отошла в сторону, после того, как ушел Вижн, осталось только чувство вины — и отпечатавшаяся на внутреннем веке схема прототипа экзоскелета для парализованного Роуди. Он чувствовал себя пустым и смятым, как пивная банка.
[indent] Наташе как-то удалось снова почувствовать себя частью команды, и Тони восхищался ее стойкостью. Сам он на это способен не был, но жалость к себе была еще отвратительнее бессилия, так что он вернулся к проверенному способу сублимации всех проблем — к работе. Игнорировать самого себя у него всегда получалось лучше всего.
[indent] — Уилсона можно понять, — привычка отшучиваться  в Тони сильнее безусловных рефлексов, даже если на это почти не осталось моральных сил, из-за чего все выглядит как нелепая попытка доказать, что пациент скорее жив. — Это как если бы самая крутая девчонка из класса вдруг принесла тамагочи круче, чем у тебя, и пропал последний шанс заинтересовать ее хоть чем-нибудь... Сколько ему лет? Когда он учился в школе еще были тамагочи или уже перешли на биониклов?
[indent] Тони в наигранной задумчивости смотрит вверх, потирая тонкий шрам-спайку на щеке, где поврежденную ожогом кожу заменили синтетической. Ни он, ни Бобби не торопятся переходить к делу, сведшему их сегодня здесь, подальше от чужих ушей, стен и безусловно напичканных следящей аппаратурой холодильников, позволяя себе хоть немного насладится иллюзией, что этому миру в кои-то веки ничего не угрожает и они — просто друзья, решившие проветрить легкие от пыльных офисов и наполненных химическими запахами мастерских. Морс ему нравится — рациональная, не склонная к идеализации тех сил, которым решила присягнуть на веру, безусловно гениальная, колкая и прекрасно представляющая, что обычно скрывают за ширмой из кажущегося циничным сарказма. Она не лезет в душу и не пытается вывести на душеспасительные беседы, без которых Стив не мог прожить, кажется, и дня. С ней было легко общаться, еще проще — работать и молчать.
[indent] — Вот видишь, даже у Итана Ханта есть отпуск, а ты берешь работу на дом, — Тони высвобождает руку, чтобы сщелкнуть с ее плеча упавшую с дерева гусеничку, — вместо того, что махнуть на пару деньков в Вегас и подцепить там какого-нибудь миллиардера, который избавит тебя от необходимости вставать по будильнику до конца жизни.
[indent] Он подбирается, бросая взгляд в указанном Бобби направлении и тут же отворачивается от берущей на изготовку смартфоны группки воодушевившейся молодежи, хотя надежды на то, что они решат, что обознались, уже не оставалось.
[indent] — Черт. Может бороду сбрить или отрастить волосы? Как-то не улыбается выходить на улицу с накладным носом. — Тони подхватывает Морс за локоть и тащит направо, где за зарослями чего-то древовидно-кустистого вроде бы проглядывает тропинка, и неожиданно для самого себя искренне смеется. — Святые байты, прячусь по кустам как школьник. Только пива с травкой не хватает. Вроде оторвались? Стоило спасать мир, в котором я не могу спокойно пройтись по парку с девушкой.
[indent] Одергивает футболку и развязывает рукава ветровки, от которой уже взопрела поясница, закидывая ее на плечо. Опасливо смотрит через переплетение веток, рассеяно запуская в волосы пятерню, и окончательно превращает в хаос остатки утренней укладки, с которой не справились до конца кепка и ветер.
[indent] — Кэрол не шлет мне открыток с видами колец Сатурна, если ты об этом. Может рассмотришь на замену Тора? У меня в Башне только рыжие женщины. Но ту историю мне рассказала. Я предложил ей снять фильм, получится не хуже, чем "Люди в черном".
[indent] Тони продолжает прервавшийся разговор, уже понимая, к чему так ненавязчиво его подводит Бобби — слишком ненавязчиво, но зато не придется прятать труп, так? Некоторое время он просто молча идет вперед, рождающиеся вопросы пощипывают кончик языка, но все они либо запоздалые, либо преждевременные, все они — не о том. Он останавливается, перекрывая Бобби дорогу, и, сняв очки, смотрит так, будто видит в первый раз — пристально изучает лицо, особое внимание уделяя выражению глаз, отмечает собранное положение плеч.
[indent] — Я не стану спрашивать как и когда ты об этом узнала. Но вот почему ты пришла с этим ко мне — интересно.
[indent] Момент, пожалуй, достаточно драматичный, но это не мешает Тони, шурша оберткой, достать из кармана джинс мятный леденец и закинуть его в рот.

naganohara yoimiya; genshin impact

звёздное небо над царством безмятежной вечности вспыхивает традиционными фейерверками и ёимия — самый яркий из них. искрящийся огонёк радости в её глазах способен зажигать сердца людей, безвозвратно утративших веру в завтрашний день.

так уж получилось, что семья наганохара издревле славится уникальным процессом производства пиротехники. они плотно сотрудничают с местными кузнецами, периодически оставляя заказ на обработку необходимых материалов к грядущему фестивалю. соответственно, с кланом каэдэхара их объединяет давнее знакомство, которое в детские годы принято называть дружбой. казуха ещё помнит ту маленькую девочку, робко выглядывающую из-за отцовской спины. в этих очаровательных янтарных глазах постоянно мелькало неподдельное любопытство. во что поиграем сегодня? он старше на три года, а потому вынужден исполнять роль заботливого брата, пока родители заняты обсуждением технических нюансов.

следует признать, что именно ёимия помогла пережить последствия той роковой дуэли, после которой молодой ронин окончательно замкнулся в себе и вынужденно ступил на тропу мести, желая любыми доступными способами пресечь охоту на глаза бога.

она укрывала его от комиссии тэнрё; с огромным энтузиазмом отвечала на письма, приходившие из лагеря сопротивления на острове ватацуми.

и, наконец, с трепетом в сердце, нашла в себе силы, чтобы проводить казуху в это длительное путешествие.

может быть, луна прекрасна, только потому что она так далеко—?

---

да, всё верно, заявка рассчитана на тех, кто заинтересован в пейринге. у меня завалялся небольшой список хэдканонов, который позволит нам стать чуточку ближе.
касаемо требований. было бы неплохо взглянуть на любой из ваших постов, дабы рассчитать степень совместимости. если спросите о моём минимуме, то это: лапслок, третье лицо, от трёх до семи тысяч символов, один/два поста в месяц. обычно я придерживаюсь размеренного темпа и стараюсь не набирать кучу эпизодов.
согласен поддерживать общение вне проекта, но телегой на данный момент не располагаю. прошу понять и простить!
[indent] по оставшимся вопросам можете смело теребить меня в лс.

пример поста;

мягко шелестящие бирюзовые волны плавно покачивали корабль, лениво движущийся вглубь зелёных гор. тёплый лёгкий ветерок приятно обдувал сонное лицо, пока ослепительный свет, излучаемый тропическим солнцем, нещадно слепил глаза. сомнений нет, совсем скоро алькор причалит к берегами небольшого портового городка, расположенного где-то в южной части пока ещё неизведанной территории сумеру.
утомительное путешествие подходило к концу: об этом можно было узнать из осторожных перешёптываний, возникших среди членов команды, которыми, кажется, теперь переполнялась вся палуба. и куда только смотрит капитан? впрочем, никому не помешает лёгкая встряска или хотя бы познавательная прогулка, поскольку простой судна обещал занять от двух до четырёх дней.

всё ещё закрываясь рукой от знойного солнца, казуха попытался прикинуть перспективы пребывания на борту, однако не смог, посчитав, что высадка на сушу станет идеальным решением в сложившейся ситуации. ему не хотелось пренебрегать уникальной возможностью знакомства с бытом местного населения, насыщенными пейзажами и впечатлениями, кружащими на ветру, словно падающие лепестки молодой сакуры. он неторопливо поднялся на ноги, не став дожидаться, когда корабль встанет на якорь — процедура, совершенно не требующая его участия. окинув взглядом неприметный мостик, юный ронин лишь махнул прощально рукой, повернув голову в сторону горделиво стоящей у штурвала бэйдоу: — ну, мне пора. - с этими словами каэдэхара бесшумно ретировался восвояси, оставляя экипаж на попечении чем-то воодушевлённого командира.

порт-ормос — самая обычная торговая пристань, коих наберётся достаточно по всему тейвату, ничего особенного. именно такими были первые впечатления казухи, который задумчиво осматривался по сторонам, пытаясь уловить витающую вокруг него атмосферу. тяжёлый влажный воздух наполнял лёгкие привычным запахом соли и водорослей. на какое-то мгновение он даже почувствовал, будто оказался у берегов острова наруками, находившегося не более, чем в несколько тысяч километров отсюда. слишком близко. стремительные мысли мгновенно переносили разум на любое расстояние, при этом, не разрушая связь с реальностью.

вместо лестницы перед ним тянулся деревянный настил, закручивающийся спиралью и ведущий на верхнюю площадку города. отсюда можно было рассмотреть не только величественные фрегаты, но и множество одиноких лодочек, пришвартованных к причалу своими владельцами. повсюду кипела жизнь, создавая странное мнение о том, что люди не покидают это оживлённое место даже глубокой ночью.

пока цепкие взгляды незнакомцев выискивали здание местной гостиницы, каэдэхара задумывался над ценностями окружающего мира. податься ему, откровенно говоря, некуда, а монет в кошельке завалялось всего ничего. ситуацию ухудшало отсутствие информации о достопримечательностях незнакомой страны, ведь без этого куда сложнее заниматься поисками новых смыслов и вдохновения. в итоге привыкшему жить в постоянной гармонии с природой ронину, приходилось наслаждаться видом на бухту, за которой простиралось бескрайнее море.

увлечённый собственными мыслями казуха, не сразу заметил зелёный листок, безмолвно упавший на худое плечо. он торопливо взял его в руку, принявшись скучающе рассматривать, после чего, словно ужаленный, одним лёгким движением вскочил на перила, прикрывая глаза: монотонная мелодия, подобная лёгким всплескам волн, звучала крайне осторожно, исходя из самого сердца города, струясь и превращаясь в весело звенящие ручейки. сознание благоухало, а в груди странствующего самурая разливалось необъяснимое чувство радости. ветер приветливо колыхал длинные пряди пепельно-платиновых волос, раздувая паруса уходящих вдаль кораблей.

однако музыка, наконец, поутихла, листок ласково сорвался с тонких губ, стремительно опускаясь всё ниже по встречным потокам влажного воздуха. казуха равнодушно оглянулся, ощущая чужое присутствие. хоть здесь и хватало снующих вокруг зевак, ни одному из них не было дела до гостя, явившегося откуда-то из далёких земель.

— нужна моя помощь?

Они таскают его засохшую кровь в ампуле трижды в год, и трижды святой Януарий являет им с небес чудо: тромбоциты расклеиваются, кровь разжижается, Неаполь ликует. В восьмидесятые, когда чуда не произошло, девяносто одним толчком Terremoto dell'Irpinia вогнал пять тысяч мертвецов прямиком во вспаханные объятья матери земли. Святые в тот день, наверное, закрыли глаза.

«Как бы не случилось чего», говорит набожная соседка, возвращаясь домой в последний день крёстного хода: мощи Януария исправно несли неделю, но в чуде было отказано. Йорд молчит, Везувий тоже.

— Италия не видела плинианских извержений почти две тысячи лет, — она склоняет голову вбок, смотрит ему в глаза.

Он даже не прикоснулся, но что-то сжатое, как пружина, заставляет медленно отстраниться. Пространства от кожи до кожи — сантиметр — два сантиметра — три сантиметра — она выдыхает пудровым облаком извести.

Дети соседки, носящие неприятные Йорд имена и ещё менее понятную привычку приезжать из пригорода раз в месяц, пару часов назад носились по прилегающей территории. Первый падает с велосипеда почти ласково тормозя коленями и ладонями, и ласка мягкого гравия неминуемо проигрывает тонкому, почти свинячьему воплю. Дети Асгарда лишены неуверенных походок, падений, слёз, они выходят взрослыми, цельными. Тор, которого служанка, отводя глаза, отмывала от чернозёма; Тор, вытянутый из земли за обе руки, как ель; Тор, на месте рождения которого бы вырос Old Tjikko. Один забрал его практически сразу — а злится мальчик опять на неё.

— Улыбка. Подумаю, если будешь себя хорошо вести.

Гроза растворяется в обещаниях.

Она опускается обратно к пионам, по касательной задев колено Тора, — не заметила, конечно же. Земля в его руках выглядит чужеродно — будто сжал пригоршню йордовых волос и не отряхнул руки. Отвернув лицо, Йорд наощупь накрывает его ладонь своей, сдавливает несильно:

— Нет. Ты знаешь, какие глубокие ямы нужны пионам? 60х60х60 сантиметров. Утром насыпала туда дренаж: гравий и галька. Почвенная смесь, — она перехватывает инициативу, почти призрачным прикосновением перехватывает саженец из его руки, — идёт следующей.

Переходит на шёпот: «1 часть перегноя, 1 часть торфа с нейтральным pH, 2 части верхнего плодородного слоя грунта.»

— В яму засыпаем почвосмесь, — она указывает на пакет за их спинами: подай, — потом делаем бугорок, и вот сюда корневище нужно на четыре сантиметра опустить так, чтобы почки были заглублены на 5 сантиметров.

Йорд руководит его ладонью своей: Тор наверняка решит, что из ненависти. Йорд посмеивается. Покажите мне того, кто справится с пионами без каких-либо навыков.

— Остальное засыпаем грунтом. Когда ты пришёл, я заканчивала с другим кустом и мульчировала его корой.

Встаёт: возвышаться непривычно, но вид хороший. Его ладони испачканы, взгляд прикован к земле. Мысли наверняка дребезжат, но на этом её рефлексия заканчивается. Она улыбается:

— Так-то лучше.

Кладёт руку на его макушку. Волосы диковинно мягкие.

Почему-то Косте думалось о своих зубах. При всей его тяге держать все под контролем, ему раньше не приходилось просчитывать заранее, какую часть организма будет терять обиднее всего. Импровизационно получалось, что заботили его именно зубы, а конкретно эта ситуация была неконтролируемой изначально. Могло казаться, что челюсти он стискивал, чтобы не заорать от боли, но Костя был честен перед собой: в горле не рождалось никаких звуков, в голове тоже было кристально чисто. Зубы сжимались, голова опускалась все ниже к груди, где в клетке бешено-бешено билось стальное сердце.

Оно откликалось на Анины крики, которые оглушали, несмотря на то, что она не была рядом, плакала откуда-то издалека. Когда Костю ударили в первый раз, она кинулась к нему, позабыв об инстинкте самосохранения, но один пацан от наехавшей банды отпочковался и, быстро скрутив ее, оттащил подальше, в сторону. Аня сперва ругалась, материла, грозила всем, чем могла, но потом Костя упал, и она стала умолять – их сломало синхронно, одновременно. Он так не хотел, чтобы ей было больно, но выбора им будто никто не оставил. Обстоятельства, люди, время.

Косте так было легче, он все сделал правильно, даже если заныли ребра и залило кровью глаза. Аня поплачет, но будет цела, а он скорее заживет от любых ран и срастит все кости, чем сможет простить себе, что ее не защитил. Костин мир все еще был черно-белым, где добро и зло безошибочно зеркалили друг друга, никогда не пересекаясь. Если бы Костя открыл глаза, над ним было бы серое небо, но он лежал на сером асфальте, пока его били, и думал, что так ему легче.

***
Пейзаж за окном казался зацикленной пленкой. Сам по себе выглядел умиротворенно и безобидно: ровный строй высоченных сосен сменялся поворотами в маленькие деревни без опознавательных знаков, бетонный коробок заброшенной остановки вдоль дороги – широким зеленым оврагом, будто кто-то выгрыз кусок земли. Но все повторялось уже второй час, меняя лишь оттенки и степень тусклости, а смысл оставался прежним. Никому не нужная, богом забытая дорога.

Асфальт давно сменился на грунтовую, стоило лишь оставить позади границы города. На очередной яме автобус подбросило, и плечо Юре заметно придавило тяжестью.

– Кать.

Костю сморило в сон, усталым он последнее время был сильнее, чем прежде. Не отчитывался, конечно, но понемногу и неохотно рассказывал, что появились какие-то дела. Раздраженное, злое лицо Юры, сведенные к переносице брови, резкость в каждом движении все еще работали как надо: Костя был готов справляться с чем угодно, только не с затаенной агрессией друга.

Юру доебывали молчанки и собственное бессилие.

Втроем они больше никуда не ходили.

На очередном повороте тяжелая голова Кости опустилась сильнее. Плечо Татищева – острый угол костей – вряд ли было удобным, но тот не просыпался, убаюканный долгой монотонной дорогой. Юра скосил взгляд: светлые пряди с темными на макушке перемешались неровно.

– Кать, – позвал он настойчивее.

Костяшки на его руках с того дня больше и не заживали до конца, рано или поздно Уралов снова приходил, усаживался на кухне и обхватывал ладонью чашку с чаем, чаще – бутылку холодного пива. Ссадины горели алым огнем или сохли старой коркой, но неизменно были.

Костя все не отзывался, ресницы его ничуть не подрагивали, дышал через приоткрытый рот. Юра опустил взгляд ниже: его ладони, сцепленные в слабый замок. Косте все эти мелкие раны шли, придавая до жути героический вид. Наверное, теперь именно так выглядят герои этого времени.

Татищев легонько коснулся сбитых костяшек – едва ощутимо и только самыми кончиками пальцев. Не было никаких чувств: ни страха, ни волнения, ни трепета. Было знание – такое же уверенное и сильное, как Костя – что долго такое не продолжается. Вся эта дорога, какой бы тоскливой и безнадежной ни была, рано или поздно закончится. Юре из пункта А в пункт Б нужно было довести лишь себя с детьми и парой друзей целыми и невредимыми.

В салоне нельзя было курить, и это изводило.

– Кать.

Позвал он строже, чуть повысив голос. На каком-то лихом обгоне автобус снова занесло, Костина кожанка скрипела об олимпийку на Татищеве. Он падал все сильнее, Юре было все неудобнее, но Костя был какой-то неумолимой стихией, согревающей темной волной, что тащила за собой, не позволяя вырваться.

Юра даже не понял, отчего ему стало труднее дышать.

– Костян!

Тот вскинул голову, заехав ею по чужому подбородку.

– Ой, извини, пожалуйста, – за все и сразу, заглянув Юре в глаза. В ответ ему невнятно пробурчали, а ровное дыхание вернулось не сразу, как Татищев распрямился. Костя рядом широко зевнул, затем спросил сколько им осталось времени.

– Три остановки.

Одна за одной сменяющие друг друга.

Он ищет её в Мондштадте. В кладке каменной стены собора, в высоких девичьих голосах, в вознесённых к архонту мольбах, в приторном запахе ладана, въевшемся в одежду, в заломленных руках, в мокрых дорожках слёз на щёках. Он ищет Люмин в святости, в его памяти она – увековеченная скорбь, позолоченная боль. Она может быть там, где отвергают человеческое и жаждущее, где выкармливают сверх-Я в религиозной дисциплине.
Асана полной тоски. Образ поведения потерянного ребёнка.
В его голове застряла навечно картина протянутой к нему руки. В теле Люмин выражена просьба – помочь, спасти, дождаться, найти, не разъебаться (по возможности) в истории.
Но, кажется, он не справился.

Даже месяцы спустя не перестаёт нервно дёргаться, когда видит в толпе кого-то такого же золотоволосого, будто подсвеченного солнцем или вырезанного из барельефа – заметного, объёмного, имеющего вес. Тела, в которых читается всё то же требование помочь и спасти, в них никого покоя, в волосах застыл встречный ветер. С его приходом жители Мондштадта узнают, что такое катастрофа, горе и утрата придают им осязаемости. Их игнорировать сложнее. Итэр невольно запоминает множество новых имён.
Становится больше обращённых к нему глаз, сопряжённых с ним историй. Когда он думает о родных, имя Люмин всплывает не единственным.
Это хуёво.
Итэр плачет, нет, почти плачет, ловя на себе чей-то прямой смелый взгляд. Он находит комфортным общение со слепыми, трусливыми или лживыми, со всеми, кто смотрит под ноги или поверх (сквозь). Ничего, что не заставит его сфокусироваться на чужом лице, обратиться напрямую.

Он ищет её в Мондштадте. В обоссанных углах возле таверн, в винном красном осадке, в привкусе желчи после алкогольного отравления, в немытых столах, в дактилоскопическом следе на стекле. Люмин -  вочеловеченное мученичество, воплощенное падение. Она должна быть там, где попранная чистота, растоптанные идолы, все неотвратимо трагические истории будто бы написаны про неё – катящаяся по наклонной добропорядочная жизнь, истончающаяся человеческая мораль, как прохудившаяся ткань. Её золотые волосы, должно быть, горят ярче на фоне грязи и человеческого блуда.
Немного охмелевшим он утыкается лицом в чьё-то подставленное плечо и вздыхает, сбивчиво и торопливо  рассказывает незнакомцу о сестре, о поисках, о своей тоске. Подбирает слова, как будто пытается пальцами вычерпать воду.
Люмин всё менее реальная в его рассказах.
Это хуёво.

Он ищет её в ЛиЮэ. В торговых накладных, в столбцах чисел, в чёрной бухгалтерии из пыльных книг, запрятанных где-то под циновками. Выводит как математическую переменную, высчитывает по рыночным сводкам вероятность её появления – почти нулевая. Нет, не ноль, но число, даже не пытающееся повлиять на результат исчисления – как дождинка, пытающаяся разбить гору, представляешь, насколько маленькое число. С Люмин не высчитать налог на доход, в денежном эквиваленте ей не находят стоимости. Они отмеряют на аптекарских весах – на одной чаше воздух, перо, его нервное дыхание, его тщетные поиски  – на другой – она. Даже пустота перевешивает Люмин.
Это хуёво.

Он ищет её в ЛиЮэ. Забирается на пик Цинъюнь, чтобы зачерпнуть руками облака. Она должна быть там, где земля почти соприкасается с небом, где воздух разряжен настолько, что кажется, будто вдыхаешь битое стекло.
Там, где болит – там Люмин.
Юдоль скитания. Образ поведения падающей звезды.
Он становится к ней ближе с каждым поломанным ребром, с каждым разрывом менисков, когда суставы выбиваются в противоположную от природы сторону, когда его тело действует вопреки своей механике. Итэр плачет, нет, почти плачет, разглядывая свою сломанную руку и вылезшую из-под кожи лучевую кость. Боль сменяется эйфорией, здоровой рукой он баюкает поломанную, поёт ей колыбельные, пока его не находят торговцы шёлком.

Он ищет Люмин повсюду.
Ищет её лицо в своём лице.
- Давай вернёмся к началу, как мы делали это раньше. Давай мы возьмёмся за руки и отправимся в новое путешествие вдвоём.
Итэр говорит в отражение в воде. Оно не повторяет его артикуляцию. Итэр говорит как будто с камнем, слова отскакивают от бледной кожи, возвращаются к нему. Он протягивает руку и пытается коснуться щеки сестры, костяшками грубых пальцев очерчивает линию скулы. Она постигаема, осязаема, она телесна.
Люмин в его скелетном каркасе, в его кровеносной системе.
- Нахуй этот мир, мы найдём миллион других. Просто вернись ко мне.