синьора позволяет ему оставить последнее слово за собой – не говорит ничего вслед, не цепляет очередной колкостью, даже смешка легкого и презрительного не издает, чтобы не зацепить. не вернуть обратно и не продолжить этот абсурд, в который ее жизнь стала превращаться с появлением в ней чайльда. о, а ведь она бы могла – у нее в голове вертится сотня и одна фраза, которые обязательно бы его притормозили. но она не станет. она сможет остановиться хотя бы сейчас, раз уж сдержанность не стала девизом ее нынешнего посещения мондштадта, то хотя бы перед отъездом стоит вернуться «в себя». быть собой, а не совершать очередные непонятные, деструктивные для своей жизни вещи. раньше с ней подобного не случалось. ни стычек с предвестниками, доходящими до применения силы, ни этой нежности, которая пробежалась теплым потоком по венам, скрутив каждую мышцу жаждой ответной ласки. ни этого шептания имени, глядя в глаза с донельзя расширенными зрачками... она ведь видела, она читала его, как открытую книгу в тот миг – каждый его жест, каждое слово, реакции, что внутри его тела бурлят. у нее слишком много опыта, чтобы не заметить – еще миг, еще один шаг и они оба провалились бы в бездну, из которой выбраться было бы не так легко, как окончить бой с какой-то тварью. там, в этой тьме, оба были в проигрыше. и синьора никогда еще не была так близка к этому – последнему – шагу. хах, на нее даже обижались за эту дьявольскую неспособность становиться ближе!
— ты никогда не зовешь меня по имени, — говорит дотторе, чертя пальцем затейливые узоры, а может выписывая очередную мудреную формулу на ее голой спине. это щекотно. это приятно. и это дьявольски отвлекает от надевания чулка. синьора поводит плечами, то ли отмахиваясь от его незатейливой ласки, то ли стараясь подставить под касание другую чувствительную точку.
— кажется, сегодня я даже сказала «о боже!» — этого мало? – усмехается она, подцепляя верх чулка к поясу. поднимается с постели, потягиваясь и разминая приятно ноющие мышцы. сколько сегодня было? три раза? четыре? что, черт побери, дотторе замешал в те красные пилюли, которые они выпили за ужином? он, конечно, обещал фееричный эффект, но она даже представить себе не могла насколько. так долго они еще не нежились в постели, наслаждаясь раз за разом. а ведь за окном уже почти занимается рассвет.
— и ты никогда не остаешься до утра, — он приподнимается на кровати, ухватив ее за руку, поглаживая ладонь. кто бы знал, что безумный доктор, способный выпотрошить на своем операционном столе любое, даже живое в момент потрошения, создание, сделать куклу из человека, уничтожить играючи дракона урсу, потому что тот мешал попасть в мондштадт... кто бы знал, что он способен быть таким ласковым. она этого тоже не знала. и не сказать, что подобный сюрприз приятен. ей не нужна подобная плоскость отношений. ей достаточно того, что есть – разговоров за ужином, да секса после.
— пусти, — она стряхивает его ладонь со своей руки, надевает шелковый халат – их гостевые комнаты во дворце царицы к счастью соседние. далеко идти не нужно. и не нужно вычурных платьев, чтобы интересно провести вечер. не более – сбросить стресс от многочисленных заданий и тяжесть ответственности за них, обговорить новые и старые поручения, послушать кто где был и кого убил. ей просто нужно общение и отдушина. нельзя ведь жить одной войной, как бы капитано не утверждал обратное.
— злюка, — смеется дотторе, откидываясь обратно на подушки. он дьявольски красив – какой-то неживой, будто искусственной, выращенной в пробирке красотой. и сложен не менее идеально. порой кажется, что это он – кукла, созданная чьей-то талантливой рукой. дотторе живет уже не одну сотню лет, как и она, но не меняется, а будто становится все идеальнее. она часто задавалась вопросом – менял ли он что-то в себе самом? но никогда не задавала вопрос вслух.
— что, если однажды я захочу большего? – задумчиво спрашивает он, закинув руки за голову и задумчиво глядя в потолок. будто пытается решить сложную теорему, в которой она – одна из переменных.
— тогда все закончится, — лишь отвечает она, выскальзывая за дверь.
и так было всегда. все эти пять сотен лет. стоило начать требовать от синьоры большего – чувств, верности, привязанности, кольца на пальце и дальше по списку, — она уходила. безжалостно рубила любые отношения, оставляя приятное послевкусие от пережитого. к счастью, иль дотторе был умнее других и сумел остановиться первым, чтобы не потерять хотя бы дружбы, которая между ними завязалась. а все остальные... они считали, что смогут однажды укротить ее холодный нрав. и исчезали в прошедших веках, стираясь из памяти. этот ответ навсегда был в ее сердце – как только ты захочешь больше, тогда все закончится.
но она никогда не задавалась вопросом, что будет, когда она захочет большего?
она смотрит ему в спину, молча, понимающе. ей понятна и его обида на ее слова (если это можно назвать обидой, тут скорее раздражение) и на всю ситуацию в целом. в части ситуации, он наверняка ожидал от миссии большего. своего геройского участия, возможности проявить себя, доказать ее милости, что она не зря даровала ему новый статус, что он способен не только головы на поле боя сносить. и, даже если проверка на стойкость духа перед лицом зарвавшихся аристократов им пройдена, то ему этого явно недостаточно. чайльду нужна была разгромная, торжественная победа. довольствоваться малым он еще не привык. и не понимает, что отсутствие полного провала – тоже результат. и что не все дается так легко, не каждое их задание оканчивается успехом. это придет со временем. он сможет видеть то, что сейчас видит она – открывшуюся возможность, устраненного конкурента. одни плюсы. и у варки спустя пару месяцев не останется другого выбора, как принять северный банк с распростертыми объятиями.
и на слова... которые юному созданию кажутся противными – он ведь не такой, он не бегает за каждой юбкой, не затаскивает в свою постель тех, кто не способен отказать. он не пользуется своими властью и положением... чертов рыцарь. она могла назвать ему десятки таких же – кто начинал со светлого образа защитника с высокими идеалами, а заканчивал грязной репутацией и многочисленными шлюхами... удержится ли он от этого спустя годы? дверь в его комнату захлопывается. синьора смотрит на нее и думает – перебор. стоило чуть мягче? нет. она сделала все ровно так, как следовало. отвесила словесную оплеуху такой силы, чтобы желание находиться с ней в одной комнате пропало хотя бы на этот вечер. а в лучшем случае – надолго. потому что... проклятая бездна, его попытки бегать от нее по комнате, лично ее не остановили бы. эти несколько шагов расстояния не смогли бы ее удержать. уж лучше когда так – с отвращением да прочь.
синьора откидывается на спинку стула, запрокидывает голову и устало массирует виски. даже голова разболелась. слышит, как чайльд запирает дверь, что вызывает улыбку. они будто зеркалят друг друга – только этой ночью замки закрывала она, а теперь его очередь. она сидит еще долго, смотрит на запертую дверь, пытаясь понять, что дальше делать. что ей С НИМ дальше делать? она пытается верить в то, что возвращение в снежную все поставит на свои места. позволит выдохнуть, вернуть равновесие. их разведут в разные стороны новые задания. если, конечно, у царицы не возникли неизвестно откуда садистские наклонности. селестия, хоть бы не возникли.
возвращение в снежную, доклад царице – все проходит даже слишком мягко, слишком по нотам. синьора до сих пор не понимает, как так могло получиться – никаких суровых слов, никаких наказаний за нарушенные планы. стоя тогда подле трона ее милости, она никак не могла отделаться от мысли, что все прошло именно так, как было задумано. что никто и не надеялся на открытие филиала именно в эту их поездку. на короткий миг кажется, что царица и вовсе способна видеть будущее, да сталкивать всех лбами в нужном порядке и в нужное время. но нет, такого просто быть не может. а вот быть талантливым стратегом, да держать подле себя такого же – педролино, — это вполне, это да.
когда тарталья покидает тронный зал, явно обескураженный тем, что они так легко отделались, а синьора уже поворачивается к выходу, царица вдруг произносит:
— ты выглядишь усталой, розалин, — этот голос... как будто они лучшие подруги, но при этом промораживающий до мозга костей, — что-то случилось в мондштадте?
лгать царице – смертельно опасно. синьора ощущает зябкие коготки страха, мурашками пробежавшиеся вдоль по позвоночнику. но говорить сейчас правду означает расписаться в собственной слабости. собственной глупости. и внезапной эмоциональности, выходящей за границы ее понимания.
— это ведь была проверка? – синьора делает рискованный шаг, не отвечая на поставленный вопрос, но задавая свой собственный. она о той проверке, которую должен был пройти тарталья, о миссии, окончание которой и должно было стать провальным. но слышит ответ, который выбивает почву из-под ног.
— конечно, милая. для тебя.
страх впивается в позвоночник. достает до нервов. синьора оборачивается.
— и я ее прошла? – от улыбки царицы становится жутко. впервые за пятьсот лет розалин снова ощущает животный ужас, как и в первый раз, когда она оказалась у ног ее милости – умирающая и тянущаяся за спасительным глазом порчи. тогда она понимала, этой женщине ничего не стоит помиловать и убить ее. с равной вероятностью и вот этой – нежной – улыбкой.
— а кто сказал, что она закончена? – царица поднимается с трона и уходит, оставляя синьору оглушенной.
[/float]Главное теперь он счастлив, и может позволить себе романтику в жизни — Благодарю за быстрый приезд, Элайджа. — элайджа пропустил даму вперед, забрав пакет , мило улыбаясь, все еще по джельтенменски поцеловал руку Катерины. Именно так, первородная семья называла Кэтрин Пирс. Для них она являлась Катериной, но иногда ее называли Кэтрин. Называли по-разному, но одно остается не измененным. Трудно привыкнуть чему — то новому. Он понимал, зачем она сменила имя, ведь в Англии или в Америке считалось старомодным имя. Или Кэтрин хотела замести следы, когда сбежала в тот самый день. 
