Не уверен, что помню каково это.
Вру. Помню. Но не хочу.
Хочу помнить ничего, и столько же чувствовать. Надоедает выгрызать у ужаса крупицы спокойствия зубами, я вижу это в глазах Джейд очень четко, сколько бы она их ни прятала. Это не только во взгляде — это вся она. Я помню свое первое полнолуние, помню боль после которой не выживают, тогда я думал — лучше умереть, или не вернуться вовсе, застрять в шкурке серой, она кажется безопасной. Прочной. Я помню то кровавое горячее варево своей крови — сейчас, хм, я к нему привык, тогда — ужасался. Застрять в медвежьем капкане лапой не так больно, как попасть в силки своих мозгов, и не осознавать этого.
Я вижу это в ней, я практически не знаю кто сейчас передо мной, от Джейден которую я знал — не такой — только лишь знакомое повзрослевшее лицо и тело. Но взгляд все тот же, опустевший еще больше и теперь наполнившийся серостью непроходимого холодного тумана, она теряется на клочке поляны, я теряюсь в ее глазах. Хочу попросить — не прячь, но вижу в ней страх, и лицо ее ужаса — ее собственное.
Могу сказать, что знаю чем помочь, но не говорю, вряд ли мой голос ей приятно знаком, ей бы разобраться со своими голосами — они ведь не стихают, а я помню, как вытащенный магией с волчьего сознания я еще долго ловил звуки, которые слышит волк, но не способен распознать человек. Не хотел их слышать, а из прочной скорлупы выбираться не хочется, если уж залез. И пусть таким оплотом безопасности будет тишина. В отсутствии разговоров, внутри салона тачки, в мерности нездорово урчащего мотора форда, что стар так же, как мой и ее общий мир под колесами, осталось найти туда дорогу. Я ее помню, а у тебя завалялся поржавелый ключ, просто решись отпереть замок, Джейд.
— Я думал напилась.
Мне хотелось бы любоваться закатом в компании близкого человека сегодня, но выстукивая пальцами по рулю знакомую обеим мелодию телепередачи на пятом канале, я думаю, что близость эта схлопнулась до воспоминания порога и комнаты, а мы теперь просто два склеенных листа одной книги — все видят только часть, но никто не знает, что есть что-то еще и внутри. Только надрежь. Дорога неровная, мы ковыляем по тропе в лесу без света, — мне свет не нужен, янтарные глаза все видят отлично, мне ни к чему хвост сейчас ни один, ни другой, — он обрыд через чур; боль Джейд не срывается с губ тяжелым вздохом, но расползается темным очертанием по футболке. Такое молчание бьет по ушам сильнее, чем больные вздохи, хочу к Джейд прикоснуться, даже больно сделать намеренно, спросить — это ты? ты живая? а человек в тебе? Это ее онемение сводит с ума, но я все еще незнакомец, которому руку протягивают всегда с опаской или не протягивают вовсе. Наше знакомство разливается кровью ее и моей по салону, вместе с одеждой может быть и нас выбросить тоже?
— Но ты не знала. Умею.
— Мне уже не жаль.
Гараж от леса не далеко, орлеан слишком тесным становится с каждым годом, и теперь дребезжа по загривку током, он буквально сужается, больше и больше, загоняя нас, как крыс в горячем ведре, выгрызать себе путь наружу. Жаль только что прорываемся мы через себя, через свое мясо, что вспорото не зубами чужими, а шпилями друг друга — от присутствия Джейд больно, она здесь в моем гараже как вклеенная поверх цветного фото чёрно-белая вырезка из газеты десятилетней давности. Я думал некролог, а она оживший призрак с такой же белой и холодной кожей.
Ключи в руке звенят, дверь с несмазанным скрипом приветствует обоих — мне она говорит наведи порядок, Вэст — в чужую душу не плюй, здесь все не мое с тех пор, как от меня прошлого остался только образ в памяти других. Здесь мотоцикл не мой и коробки с инструментами, здесь протертый сотнями задниц болотно-зеленый диван, он чистый был лишь единожды при покупке; здесь бочки и колеса с досками заместо столов, шкаф покосившийся, его никто не двигает потому что он подпирает углы справно и без скрипов возмущений, на этом стеллаже много чего, чтобы просуществовать в этом гараже неделями, здесь я убегал от жизни, потом в эту жизнь возвращался через ломку.
— Микки умер.
Умер никто из нас, мы все в голове друг друга навечно, вцепившимися в подранные края сорняками, угловатые и тощие, навсегда подростки, одной нитью по рукам перевязаны, гоготом несформировавшихся голосов друг друга вылечивающие и узнающие мир по пощечинам. У нас с Джейд их было больше всех, мне так казалось — как всегда кажется ребенку его проблемы важнее уникальнее и больше других. Она тогда кричала на меня и не хотела отпускать руку, сейчас ее страх меня же осязаем и буквально впивается мне в мышцы.
— На вот, женское, — на диван летит одежда Терри, она по размеру должна быть, на Вэст я не смотрю уже минут десять, к стене отворачиваюсь, напяливаю футболку какую не жаль — мои раны заживают быстрее, но мажутся сукровицей липкой по коже, — вода в бутылках в ящике справа.
Кивком ей на диван указание сесть летит, мне кажется даже в этом движении подбородка есть остаток металла, но Джейд не должна бояться, только не меня, я прячу в себе это знание, она боится или хочет бояться, а я выберу не замечать, как выбирал раньше не видеть ее мелочную ложь, потому что она хотела быть лучше, — терпи, — перекись по ране разливается шумной пеной, на столе заботливо мною уложен нож рядом с ней — она должна чувствовать свой перевес сейчас надо мной, — хочешь в стаю?
Почему мы практически не говорим? Раньше умели ведь, но теперь я будто латаю куклу, что на Джейд похожа да наполнитель не тот, — и Стивен умер, как раз перед тем как меня освободили. Остались только мы. Почему ты перестала ко мне приходить на встречи? — а коменданты шутили подружка зоны испугалась.
[/float]
