«Энди, посидишь тихонько, пока мама не вернется? Билл за тобой присмотрит». Я послушно киваю, на секунду отрываясь от своих каракуль и кидаю взгляд на Билла – безответно влюбленного в мою маман местного компьютерщика. Когда за мной присматривал Билл это означало кучу вредной еды и какую-нибудь игрушку на компе или приставке. С ним было весело. И мне было даже жаль его – наблюдать за его нескончаемыми страданиями по Магде и неловкими попытками позвать ее на свидание.  Даже спустя годы я так и не поняла, мать действительно настолько была увлечена работой, что ничего не видела или же ей удобно было делать из Билла подружку? Как бы там ни было, за мной присматривал Билл или кто-то еще из редакции, если приходящая нянька не могла, пока мать рыла землю в погоне за очередным материалом. Мать была журналисткой, писала о политических дебатах, военных конфликтах и заговорах корпораций. Когда-то до моего рождения она не вылезала из командировок, а потом бах – и на девять месяцев осела дома. Иногда мне хочется ее спросить, не слишком ли она жалеет о моем появлении на свет, ведь я нехило попортила ей планы на жизнь. Но даже если и так, то она никогда мне правды не скажет. Уж что-то, а выбирать слова она умеет. Своего отца я не знаю. Мать не распространялась, а я не расспрашивала, как-то со временем решив, что если папаша не проявился за годы моей жизни, то не очень-то он мне и нужен. Равно как и информация о нем, если это, конечно, не касается каких-то наследственных заболеваний. Я могу только лишь предполагать, что я стала плодом какого-то командировочного романа. А при таком раскладе мой папаша может оказаться международным террористом. В общем, меньше знаешь, крепче спишь.
Возможно, то, где я провела почти всю свою сознательную жизнь, как и тот факт, что я слишком часто обтиралась среди взрослых разговоров, предпочитая большую часть свободного времени проводить с друзьями матери, которые казались мне куда более интересными, чем сверстники, значительно повлияли на мое восприятие мира, на мои взгляды и будущее. А может быть, это врожденное.
С юности я не могла замолчать тогда, когда следовало, протестовала против любой несправедливости и устраивала марши протеста, независимо от того, насколько сильно можно за это огрести. Я была той, кто влез в драку, пытаясь защитить несчастного, которого задирала свора футболистов (спойлер: футболисты изгадили мой шкафчик, а «униженный и оскорбленный» наорал за то, что влезла). Я устроила демарш против препарирования лягушек, за что едва не вылетела из школы. Я бастовала против конкурса красоты, от которого несло объективизацией и несправедливостью. Я протестовала против мяса в школьной столовой. Коротко говоря, директор выдохнул с облегчением, когда вручил мне аттестат.
Мне было семнадцать, когда мать встретила мужчину, с которым захотела связать свою жизнь. К несчастью Билла, это был не он. На помолвке я сочувственно похлопывала несчастного по плечу и следила, что бы он не слишком сильно надрался. У нового приятеля маман оказался сын примерно моего возраста и последующие несколько лет жизни превратились в сущий ад. Если против нового любовного интереса маменьки я не протестовала, то вот братьев мне точно не требовалось. Впрочем, очень скоро и его отец проявил себя не с лучшей стороны. Моя мать была больше подругой, нежели матерью и едва ли в моей жизни было много запретов. А вот мой новый папа придерживался совсем иной манеры воспитания.
Именно он настоял на поступлении в юридический колледж тогда, когда я собиралась заниматься проблемами экологии. Но для него мои планы на жизнь были сущей ерундой. Он готов был оплачивать мое образование, но только там, где ему удобно. После череды скандалов мне пришлось смириться.
Бакалавриат по социологии. Три года в школе права. На третьем курсе я все-таки сделала так, как хотела – выбрала специализацией экологическое право. Выкуси, папаша. Отчим строил свои планы на мое будущее, явно считая, что, получив диплом, я пойду работать под его крыло. Этот тип все воспринимал, как личные активы. Но едва найдя более-менее приличную работу, я ушла из дома. Мы все еще общаемся с матерью, но на семейные ужины я не приезжаю, зная, что вечер кончится скандалом.
Почти всю свою сознательную жизнь я провела на протестах, рискуя потенциальной карьерой. Но, думаю, что мне было плевать – я ведь не собиралась облачаться в костюм и толкать речи в залах суда. Хотя знание некоторых юридических тонкостей мне вовсе не было лишним. Однако в шестнадцать лет всегда кажется, что «бумажный» путь слишком долог и хочется рвать глотку, что бы тебя услышали. И, как показывает практика, иногда и впрямь надо орать громче. Хотя иногда такие мероприятия заканчиваются в камере предварительного заключения. В полицейских участках я была как родная.
Вероятно, это могло закончиться плохо, поскольку, увлекаясь какой-то идеей, я могу не увидеть границ. Но стечение обстоятельств свело меня с одним из членов AEP – ассоциации специалистов по окружающей среде. Впервые я попала в их Нью-Йоркский офис стажером.  Именно там я впервые осознала, что на законодательном уровне могу сделать гораздо больше, нежели на акциях протеста. Впрочем, до этого осознания был приличный путь. Много офисной работы, которая в моем понимании вообще не вязалась с тем, что я должна делать. Да уж, пришлось научиться терпению.
Первые командировки начались спустя два года работы в AEP. Я смутно помню, как соглашалась на первую. Кажется, тогда я просто хотела убраться из Нью-Йорка подальше. Год работы в калифорнийском филиале AEP.
После того, как мне стукнуло тридцать, я снова вернулась в родные пенаты, занимая место в юридическом отделе Нью-Йоркского филиала ассоциации. Сейчас все не так, как кажется со стороны тем, кто наблюдает за акциями протестов эко активистов, по крайней мере, для меня. Я знаю, что у меня впереди долгий путь и пусть иногда мне самой хочется отчаянно драть глотку на митингах, моя работа заключается в ином.

Я не ожидала, что испытаю такое облегчение, когда обнаружу бледноватого, но вполне себе живого Джеффа в соседней палате. Если к нему уже пускают посетителей, значит жив, цел, орёл. Вся новостная сетка забита последними событиями. К сгоревшему притону почитателей индийской богини потянулись вереницей полицейские, пожарные, журналисты и просто зеваки. Местное телевидение заполонили кадры обгоревшего здания. Полиция сняла показания, но, как мне показалось, они не слишком-то рвались расследовать это дерьмо. Но я могу быть предвзята.
Кроме того, мне хотелось, как можно скорее выбросить события этой ночи из головы. Мне не хотелось думать, что я была в шаге от того, чтобы вспороть человека.  И ощущение того, что твое тело тебе не принадлежит пугающее – то, что я никогда бы не хотела пережить снова. Мне кажется, что я все еще испытываю отголоски той дряни, но возможно, это просто последствия стресса.
В любом случае, я знаю, что не хочу оставаться дольше, чем нужно, в больнице. И к Ленни меня гонит не чувство долга или инстинкт ищейки и даже не желание засадить Дейла за решетку. Мне просто необходимо как можно скорее заняться делом, чтобы нахрен забыть всю эту дьявольскую фантасмагорию.
— Да уж получше, чем ты, — Моя ладонь тонет под рукой Джеффа. Я подавлю желание брякнуть что-то о том, что он холодный, как труп и сжимаю его пальцы в знак благодарности.
С сомнением поднимаю на него взгляд – ему бы отлежаться, а не тащиться к черту на куличики. К тому же, это не его дело, а мое. Я просто втянула его по самые уши, но это не значит, что он должен продолжать. По крайней мере, я могу съездить к девочке и одна, а дальше уж как пойдет. Притащу ему или его коллегам все, что узнаю. Но для поездки к родителям Ленни полицейский эскорт не обязателен. Но на его месте я бы была не очень рада, если бы меня сначала ввязали в какое-то дерьмо, а потом отправили на покой.
Мои сомнения решили нагрянувшие в палату копы. Я попросила сестру передать Варнке, что я отправилась доводить дело до конца, что бы это не значило, а сама нашла ближайший пункт проката. Повезло, что наши вещи оказались нетронуты.
По пути я получаю несколько сообщений.
«Ты понимаешь, что похож на маньяка?» — хмыкнув, отбрасываю телефон на соседнее сиденье и ухмыляюсь. Почему-то я не испытывала особого протеста, зная, что полицейский эскорт мне все же обеспечили.

Когда я вышла из дома семьи Филдов, то практически сразу примечаю знакомую машину. Не спеша спускаюсь с крыльца, костяшками пальцев барабаню по стеклу.
— Ты псих, да? — Не мне читать нотации взрослому дядьке. — Родители Ленни согласны на беседу с психологом. В их присутствии, конечно. Они пару раз обращались к специалисту, которого посоветовала социальная служба, но успеха это не принесло, потому  решили отстать от девочки. Но они хотят быть уверены, что девушке не навредят.
Учитывая методы Дейла, я не осуждала их в желании обезопасить и дочь и себя. Он играет грязно и если решил когда-то убрать старика, то что ему помешает избавиться от свидетеля? Удивительно, что он до сих пор этого не сделал. Вероятно, думал, что она не представляет опасности, а потому нет смысла марать руки. Если же Дейл решит, что расклад поменялся, то Ленни может оказаться в опасности.
— Полиция сможет обеспечить охрану Ленни и ее семье или мне искать помощи среди наших связей? — Если постараться, то, наверное, можно выбить средства на охрану из фонда. Но, вообще-то прецедентов не было, а охрана пострадавшей не особо-то вписывается в деятельность организации. Но можно попробовать подергать за ниточки. Только это долго и муторно, а решать что-то нужно уже сейчас.
— Ты точно сможешь вести? — Меня несколько беспокоит его вид. — Не хочу что бы ты съехал в кювет, твоя помощь еще понадобится.
Как бы там ни было, мне все равно нужно будет вернуть в прокат свою машину.
— Теперь дело за тобой — нужно снова поднять дело Мейснера и организовать встречу Ленни с полицейским психологом. И я хочу при этом присутствовать. Не во время беседы, конечно, но сообщи мне, когда их вызовут для работы в участок.