посмотри
правде
в глаза!
а х д а, с о в с е м з а б ы л,
вы же с правдой в ссоре...
посмотри, что ты творишь.
Майлз наотмашь бьет раскрытой ладонью по воздуху в считанных сантиметрах от чужого лица, подбородок горделиво вскидывая реакцией острой на попытку малейшего давления, и это его способ самозащиты, это его способ выражения // Оливер роняет пальцы с черно-белых клавиш бессилием и это его ответственность, его обязанность, его соответствие.
ты думаешь, что это правильно.
назойливые голоса у самого плеча, не дающие сосредоточится. кто-то должен взять за руку. кто-то должен обхватить ладонями лицо. кто-то, у кого такие темные и глубокие глаза. печальные. песчано-теплые. кто-то, о ком все тлеет память. но никого рядом нет.
движение размашистое широким жестом и пустой бокал брызгами бьется об пол. алое вино расплывается неряшливым пятном по белой рубашке — Майлз плещет им из бокала так легко и буднично, словно занимается этим каждый день, и ошарашенный мужчина напротив не успевает ни шагу сделать в сторону, с широким удивлением во взгляде ошарашенный произошедшим. незаконченная картина. не озвученная до конца реплика застревает в его горле и ни обратно, ни внутрь. яркий запах красного вина зависает на несколько мгновений в воздухе, не давая сделать полноценного вдоха.
— отказываюсь.
громко, так, чтобы каждый услышал. Майлз легко отказывает людям // Оливер боится прикоснуться к пианино. их муза одна на двоих испуганно жмется к тяжелой портьере // их муза затягивает на тонком горле удавку из парчовой веревки пошлого цвета золота.
поступью быстрой, но не бегом, не бегством, Майлз уходит из зала, где проходил весь этот чертов прием, весь этот чертов званный вечер, все это чертово представление, которое сорвано было в звонкой середине, и ему глубоко наплевать на мнение, боязливо расползающееся шепотом у него за спиной. никто не смеет озвучить его громче. никто не желает стать новой целью — негодование немолодого мужчины, специалиста в своей области, растет, постепенно вытесняя собой первый шок, ступор от произошедшего, но к тому моменту Майлза уже нет, к тому моменту дверь за его спиной громко закрывается.
болит голова. когда так сильно болит голова — значит, происходит что-то плохое.
Лассе шатается, едва не падая с ног на полосках пешеходного перехода, но ловит равновесие и тяжело прижимает ладонь к ломящему виску так, словно пытается удержать эту боль внутри, унять ее, убаюкать. тихий женский голос подсказывает ему этот жест и ничего не остается, кроме как попытаться прислушаться. голос кажется ему знакомым. таким нежным, теплым, заботливым, но обернуться — и никого нет поблизости. так правильно не правильно.
он не помнит, как добирается до дома — только как попытки с третьей попадает ключом в замочную скважину, проворачивает, заваливается в тихий коридор, тяжело пытаясь собраться с мыслями собственными, и закрывает за собой дверь, на несколько минут оставаясь в спокойной тишине. словно только что вернувшись с громкого концерта, где слух и диафрагма были встряхнуты вибрацией громкой музыки, он вдруг оказывается в месте, где кажется оглушительной окружившая со всех сторон тишина. только боль все еще скребется в висках. неуемная.
он выпьет холодной воды из-под крана, борясь с желанием опустить под него голову, тихо пройдет в гостиную, упадет на диван. в последнее время ему пришлось жить здесь, вместе с родителями, потому что найти новую квартиру на съем оказалось не так просто, как по первому времени он рассчитывал — где-то задирали плату, откуда-то слишком далеко было до работы, из некоторых мест почти невозможно было быстро добраться до университета, поэтому пришлось возвращаться в родительский дом, стесняясь необходимостью напрягать родственников своим присутствием. Лассе воспитывали не так. он должен был быть благодарен за все то, что ему дали, и к помощи подобного рода прибегать было делом неправильным, не в его характере, но он убеждал себя, что это совсем не надолго — это растянулось уже на второй месяц. сказалось ухудшение здоровье. вновь провалы в памяти. вновь головные боли.
вновь ледяной взгляд и отсутствие матери в жизни.
вновь и вновь этот взгляд.
требование.
свистящий голос.
птица в клетке.
комната — дверь — зал — отражение — изображение — искажение — направление.
лестница наверх. открытый рот. распахнутый клюв. щебет.
руками обнимет со спины, пальцы сомкнув на шее.
ускользающее движение воздуха по замкнутому пространству непролазно душно.
птица вне клетки.
говорящие слова никогда не отчетливо и никогда не ясно, скрежет смеющийся, лопнувший сосуд на стыке вечера.
замершее — в конце коридора — на детской площадке — в парке — в саду — безымянные.
зашагнуть за границу безвременную, заглянуть поглубже в глаза.
кукловод дергает за нитки. кукловод источает черную грязь. она течет из открытых ртов, просачиваясь в щели между зубов, она стекает по кукольным щекам, когда глазницы наполняются до края, она собирается в носогубной впадины, распирая ноздри, она по шее льет, вытекая из ушных каналов, заливая раковины, путаясь в сваленных комом волосах, собираясь в ключичных впадинах, омывая разрезанную в пластиковую глубину грудную клетку без наполнения, затапливая черным жирным глянцем оставленные пустоты, забиваясь под ногти, воздух, который ускользает из тела тех, кто голосом его сотрясает, карточный разброс на притопленном полу в черных пятнах наростах буграх не мертвых, живых, по сторонам расползающихся все дальше с новым витком, и держит кто-то рыболовным крючком за шейный позвонок на вытяг, размножаются слова, перебираются буквами, насыпью неловкой цифры числа даты, поворот часовой стрелки, щелчок метронома в крайнем положении налево раз, кулон на цепочке в обратную сторону два, за руку возьмись невесомо прозрачную, повтори движение маятника из стороны в сторону два, три, не смотри, не говори, там лестница, ведущая в старую фотографию на стене через раму, там переход за закрытой дверью сквозь трещину с кривым краем босяком, бегом, фотография картины в картине без рамки на столе под тяжестью заброшенной книги, неузнаваемо, неясно, мутно.
птица, застрявшая в прутьях.
истончившийся воздух больше не держит, плашки пола из-под ног стирая, наступишь на одну — черным выступит по краям, шатко, некрепко, не ступать по ним, а красться, не красться по ним, а бегом бежать в надежде незапятнанным быть, спасаться, но на месте топчась, хвататься, но опоры не найти.
он качает ногой без такта туда-обратно туда-обратно;
он запрокидывает голову и закатывает глаза на раз-два раз-два;
двадцать четыре раза, два раза, четыре раза, два на четыре, восемь раз;
в черной коробке места не остается так же, как в черепной;
светит изнутри сквозная дыра не тебе не твоя;
по серой комнате расползаются черные пятна, сквозь этажи, сквозь полы поднимаясь густым месивом, в котором мерещатся черные глаза с поблекшими зрачками, в котором руки кривые тянутся все выше, пока не схватят первое, на что в слепую натолкнуться влажные пальцы.
так рождается что-то новое.
так умирает кто-то старый.
бегом по коридору старого дома подальше от этого зрелища, спасение искать за дверью, дверью, дверью по лестнице вверх, но лестница та никуда не ведет, провалы между ступенями слишком высоки далеки непреодолимы,
игра непростая,
но все должно получиться,
подними ноги повыше, чтобы черного не касаться пола, сделай шаг со стола на кресло, ухватись за каменный проем окна, чувствуя, как соскальзывает ладонь с декоративного пластика, поднимись еще выше, упрись руками в потолок, но сбеги, но только не достанься тому, кто вышел на охоту.
сломанные куклы, собирающиеся хороводом на заброшенной детской площадке;
так светло было еще вчера;
так темно кажется уже сегодня;
изображение — направление — маршрут.
птица, которая никогда не получит имени, насквозь пронзена решеткой.
лестница, ведущая в темноту.
фотография в конце коридора.
прожженные насквозь лепестки цветов.
лестница, начинающаяся из темноты.
фотография коридора в конце перехода.
вырванные с корнем — вырезанные — выточенные.
он оборачивается — не смотри назад — он закрывает голову руками.
что-то не так. сломанная карусель застыла на мгновение, чтобы пойти кругом в обратную сторону.
все рушится.
разве ты не видишь? разве ты не слышишь? ты ощущаешь это как никогда сильно.
ты придумал целый город, но заперт здесь.
это — твоя страна чудес.
но и она погибает.
ты знаешь, что происходит? откуда тебе знать? откуда ты знаешь? тебе только кажется, и черное месиво перекатывается буграми уже совсем близко, но тебе совершенно некуда больше бежать. может быть, хватит бегать? может быть, никто тебя не сможет защитить? в твоей маленькой стране чудес, безымянная безликая Алиса, кто-то пытается установить свои порядки, и вскоре это место перестанет быть безопасным. погоди. не беги. оно уже перестало таковым являться. так страшно бесстрашно.
кто это?
ты не можешь разобрать его лица.
его воздух, который ускользает изо рта, его слова, которые размножаются у него на губах бациллами инея, его идеи, которые никогда не расцветут, и ты не можешь увидеть его лица только потому, что боишься поднять на Него глаза. почему ты так сильно боишься?
трещина от пола до потолка только в твоей голове. кто-то хватает за руку и тащит прочь. кто-то цепляется за плечо, но не оставляет следа, а значит — значит не все еще склонилось к безвозвратному разрушению. обрушившийся потолок. обесточенная карусель. стеклянный штырь, насквозь пробивший птичье тело, уходи, не смотри, прячься. ты всегда так делал. ты всегда находил место, где мог от Него спрятаться.
не сыгранная шахматная партия. королеве отрубают голову.
в руках ты несешь белую пешку.
по клеткам пола калека хромая спотыкаясь все дальше.
займи свое место. сыграй свою роль. не останавливайся, чтобы не быть поглощенным этой темнотой, но ты ведь знаешь, все ты знаешь, и спастись от нее нигде не удастся — она всегда отравляла все здесь находящееся, она давно копилась там, внизу, и давно уже плесенью расползается по стенам этого дома. она капает с чугунной ограды. она стекает по деревянной горке в блестящую иглами траву. она в фотографии коридора в конце коридора и все двери заклеены ею наглухо. страшно прикоснуться хоть к одной и ощутить влажное прикосновение черного рта к ладони, и потому не трогай, не пытайся даже открыть, все эти двери заперты, и за каждой из них кто-то похоронен заживо.
мясорубка металлических прутьев, пронзившая птичий глаз, из которого теперь льется черный дым, и это не то, что ты ожидал увидеть, это не то, чем ты хотел стать, это то, что ты должен был сделать — своими руками свернуть ей шею. что за птица без клетки? что за клетка без птицы? вмороженные в железо перья топорщатся вырезанными из бумаги силуэтами. изображение, которое ускользают, потому что слова, его описывающие, никогда не размножатся, ускользнут, рассеются.
но ты слышишь Его голос.
везде.
везде.
везде.
беги, ведь в этом нет никакого смысла.
не дыши, ведь это никак тебе не поможет.
зажмурься, ведь это никак тебя не спасет.
дверь в конце картины в конце коридора новая дверь.
умоляю тебя, не стучи.
я умоляю тебя, не вздумай постучать.
умоляю, не смотри в глазок.
но поспеши, ведь Он уже рядом.
тихо играющий на пониженной громкости телевизор занимает мало внимания, но помогает отвлечься от давящего состояния. нужно было заказать еды, потому что, кажется, у него больше суток уже не было в желудке ничего, кроме воды — сил едва хватает на то, чтобы просто повторить предыдущий заказ в пиццерии, не хватит даже на то, чтобы выбрать что-то новое. выпитая таблетка слегка притупляет эту взъевшуюся боль, но не достаточно для того, чтобы вновь почувствовать себя в порядке.
бормотание телевизионного диктора.
шорох у двери. поворот ключа. шаги.
у Лассе нет сил даже обернуться, но это словно не требуется, будто будет излишним — чьи-то пальцы до боли впиваются в плечо, с силой вжимая в обитую синим спинку дивана. голос отчима слишком громко взрезает пространство, на мгновение заглушая не только звуки телевизора, но и боль в голове, и неуемное движение собственных мыслей: Лассе дергается от неожиданности, с маской непонимания на лице тяжелую голову пытаясь поднять, но секунду спустя в волосы рывком вцепляется рука. зажмуриваясь, он поднимается чуть выше, запрокидывает голову назад, стремясь уменьшить болезненные ощущение, и только приоткрывает один глаз, чтобы с тихой паникой увидеть гнев на лице отчима, увидеть ту самую злость, ту самую ярость, которой с детства так страшился и от которой никогда не знал спасения.
марионетка.
ты слышал?
— больно! — Лассе не понимает, чем вызвано такое настроение у Эсы, но сдается заранее безо всякого боя, только пытается ухватиться за тянущую волосы руку, — что я сделал? — что я сделал не так? что снова вам не понравилось? — я не понимаю! — выкрикивает, почти с ногами забираясь на диван, чтобы как-то снизить натяжение.
бокал вина разбивается вдребезги.
стоп-кадр.
показалось.
— я не понимаю, за что! — так, будто он понимал прежде. так, словно это всегда имело под собой обоснования.
Нора замирает в приступе паники.
Майлз выплескивает вино на собеседника и разворачивается к нему спиной.
Оливер закрывает крышку пианино.