«Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас,
благотворите ненавидящих вас
и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»
(Мф. 5:44)
В трюме, куда нас набилось с несколько десятков, стоит запах соли, рвоты и испражнений. Могло быть и хуже, на самом-то деле: судна, перевозящие рабов в Новый Свет, обычно бывали забиты до отказа тысячами несчастных людей в кандалах. Многие из них не доживали даже до конца путешествия.
И все же путь кажется бесконечным.
Иногда мне снится мой дом. Улыбающиеся глаза матери, суровый взгляд отца. Гомон и шум от десятков гостей и слуг, музыка, льющаяся из комнаты в комнату сквозь открытые двери и робкое мартовское солнце, такое редкое для Петербурга.
Часто лицо отца в моих снах искажается, меняясь до неузнаваемости, и я с удивлением каждый раз понимаю, что вижу перед собой лик Святителя Николая. Покровителя путешественников и моряков, к которому я взываю снова и снова. Его улыбка прячется в густой бело-пепельной бороде, в глазах мне чудится тоска по всем нам и нашей горькой судьбе.
Вновь и вновь я встаю перед ним на колени: дай мне мудрости и терпения вынести это.
Но он остается глух.
***
Я никогда не страдал от морской болезни и в тысячный раз благодарю Бога за это. Среди мучающихся, изможденных и слабых я выгляжу преступно живым. И все же, мы помогаем друг другу. Когда какую-то девушку рвёт во сне (кажется, сейчас ночь), я подскакиваю и на негнущихся ногах, переступая через спящих тут и там, спешу перевернуть ее на бок.
- Все хорошо. Все в порядке, - вытираю вонючей тряпкой уголок ее рта. - Постарайся больше не засыпать на спине, хорошо?
Она слабо улыбается, и я крепко сжимаю ее холодные пальцы в своей ладони. Я зову ее Энн, и она откликается, даже если это и вовсе не ее имя. Она похожа на Святую Анну с картины Дюррера, и мне никак не выбросить из головы этот образ.
Они приходят, впуская с собой слепящий свет солнца, запах рома и похоти. Рабы не знают языка и не знают моего Бога, но в тот день все мы сидим, взявшись за руки, и я умоляю Отца сжалиться над всеми нами.
Мы не заслужили этих страданий.
Не обращая внимания ни на что, меня бесцеремонно выдергивают из круга, и внутри расползается гадкий холодок от предчувствия. Моя интуиция меня ещё никогда не обманывала.
Озверевшие от тягот длительного пути, они не знают ни чести, ни сострадания. Я пытаюсь вырваться, но за свои жалкие попытки лишь получаю болезненные удары в живот. Они бьют меня снова и снова, пока один из них не командует короткое: «баста».
«Довольно».
Боль и унижение заставляют зажмуриться, пока один за другим они берут меня на глазах у наших невольных зрителей. Горло саднит рвущийся крик вперемешку с надсадным хрипом, но только в конце я позволяю ему превратиться в беззвучный плач.
Когда они уходят, Энн обнимает мое лицо ладонями, и в ее объятиях я проваливаюсь в тягучий глубокий сон. На этот раз без сновидений.
***
Это была предпоследняя ночь, как я выяснил позже. Совсем скоро мы окажемся в порту одного из главных торговых городов Британской империи. Так сказали матросы, выпустив меня ненадолго погулять по палубе с прикованными к лодыжкам цепями. Лучше так, разумеется, чем снова гнить в трюме, поэтому я наслаждаюсь каждым соленым вдохом, цепляясь пальцами за туго натянутый леер. Капитан запретил другим трогать меня: хороший товар не стоит портить. Поэтому им отдали всех женщин, что были с нами в трюме, всех, включая Энн.
Ее крики звучат у меня в голове всю следующую ночь, напрочь лишая сна.
Порт, в который мы прибываем, ничем не отличается от остальных. Все тот же запах соли и пота, все та же брань с берега и завывающие возгласы шлюх. Успеваю помолиться прежде, чем меня выволакивают из трюма.
Господь Всевышний довольно милостив, и после нескольких месяцев пути мы наконец сходим на твёрдую землю. Я не питаю ложных иллюзий: здесь меня ждут лишь новые страдания, уготованные Богом за все грехи, что я совершил и не совершал. Но пока что радуюсь пресной воде, которой меня омывают вместе с парой других рабов. Чистой одежде: для меня даже находят чёрные тряпки, отдаленно напоминающие привычный кафтан. Брюки, поношенные туфли на размер меньше, что жмут уже с первых минут. Теперь я благодарен даже за это.
Окуная затхлый и почерствевший хлеб в отвратительного вида похлебку, я чувствую себя почти что счастливым.
Меня уводят довольно быстро. Товар не должен простаивать и приносить убытки, логика предельно ясна.
Под пронизывающим ветром мы стоим довольно долго. Нас тут несколько таких, кого выставили на продажу, как особо ценный товар. Мне дали в руки книгу, видимо, чтобы подчеркнуть интеллект, и разрешили расположиться в углу потрёпанного ковра. Книга оказалась на английском - языке мне практически незнакомом. Из всего присмотренного мною я понял, что написана она Джоном Брауном, и сердце мое ещё больше наполнилось тоской о далеком доме.
Когда мимо проходит господин – хорошо одетый, с брюками по моде навыпуск, я не могу не обратить на него внимание и позволяю себе задержаться взглядом на его красивом лице дольше, чем следовало бы. В момент, когда наши взгляды встречаются, меня охватывает жгучий стыд, и я спешу вновь вернуться к бессмысленному созерцанию книги на чужом для меня языке. Он останавливается рядом с нами и что-то говорит торговцу, который приволок нас сюда. Ничего не понимаю, пока господин, убедившись, что его совершенно не понимают, не переходит на знакомый мне испанский язык.
Стоит прозвучать вопросу, от которого напрямую зависит моя судьба, я осмеливаюсь вмешаться.
- Прошу прощения, господин, - я отвечаю ему на испанском, вспоминая все, чему меня учили на родине. – Я был священником, - с испанского перехожу на немецкий, а после заканчиваю уверенно по-французски. – Я могу переводить тексты и читать вслух, а также обучить языкам ваших детей.
Мы смотрим пристально друг на друга, и я добавляю уже на латыни, скромно опустив голову:
- Разумеется, если есть такая необходимость.