JEREMIAH JOHNSON
{ Джеремая “Джей Джей” Джонсон, бывший/будущий мч, 32-35 }

fc tom blyth

▿ организация: Фобос ▿ способность, класс: { r } резонант или { f } фантом на ваше усмотрение, можно и просто человек Скажу так, Джей Джей. Когда-то мы были глупыми, молодыми, свободными влюблёнными, которым приходилось заботиться лишь о том, как бы успеть на пары, когда всю ночь тусовались до утра и как-бы не забыть поесть в этой безумной суматохе дней обычных студентов. Нам было невероятно хорошо вместе. Это из серии ты начинаешь какую-то фразу, а я заканчиваю её в точности правильно, улыбаясь счастливой и открытой улыбкой и смотря тебе прямо в глаза. Кэсс никогда даже и не задумывалась, что в жизни можно так полюбить: отбросив все предрассудки и непонимания со стороны наших сверстников. А они были… да. Ты сын очень известных и влиятельных людей: твой отец занимал высокую должность в ВВС США, а мать была светской львицей, окруженной сливками общества. Тратя деньги мужа направо и налево, она любила выгуливать свою сумочку Биркин на пару с маленьким померанским шпицем, который не был важным членом вашей семьи, а слыл обычным аксессуаром. Ты никогда не любил затрагивать тему семьи, так как это приносило тебе немало боли. Всё что от тебя требовалось – это быть всегда первым, превозносить фамилию Джонсонов и пойти по стопам отца и дослужиться до генерала, на меньшее никто был не согласен. А что я? Я обычная девчонка из многодетной семьи, приехавшая из Техаса только потому, что выиграла в конкурсе талантов. Ну два сапога пара … не иначе. Наша идиллия была разрушена в одночасье, как только твои родители узнали про нас. И ты пропал. Тебя будто и не существовало раньше. Телефон отключен, в соц. сети полностью удалены… даже твои близкие друзья разводили руками и кратко отводили глаза в сторону, стараясь не пересекаться с моими. Никто не хотел говорить о тебе. Как будто я тебя выдумала. Я научилась жить без твоих глаз, нежности и объятий. Я научилась принимать тот факт, что ты выбрал иной путь, без меня. Было ли моё сердце согласно с этим? Отнюдь. Но жизнь научит подстраиваться даже самого упёртого из нас. Думаю, твой отец сразу же послал тебя служить и подальше от Сакраменто. Наверняка, ты сильно преуспел в военном деле: был сильным, ловким, спокойным и терпеливым. Пытался делать так, чтобы в какой-то момент, когда бы твой отец ослабил свой пыл – ты бы вернулся обратно ко мне. Однако новые обстоятельства всё поменяли на 180 градусов. После начала «конца» в 2020 году, ты был направлен в подразделения нового военного центра Леона. Ты пытался выжить и привнести в этот мир каплю стабильности и понятных именно тебе устоев, которые были взращены в твоём сердце отцом-военным. Тут тебе было всё понятно: кому подчиняться, что выполнять, как себя вести… но в глубине души, где-то там таилась и кровоточила рана, которая образовалась в тот миг, когда ты вынужденно покинул Кэсс. Посмотрим, сможет ли время её залечить и сможешь ли ты отыскать свою вторую половину в этом треклятом аду.      ▿ дополнительно: * пишу я не быстро, так что можете не беспокоиться, что я буду стоять над душой и требовать постов, я всё понимаю с: * имя и историю можно поменять кроме факта наших чувств и то, что ты пропал с радаров. Всё обсуждаемо, стучись в лс. * внешность скромненько прошу оставить, очень уж я люблю их пару. хоть и сноу очень противоречивый персонаж. *приходи, буду любить-обожать и кормить печеньками

{ пост }

Скоро будет С:

для атмосферы: Billie Eilish, ROSALÍA \\ Lo Vas A Olvidar

Её воспоминания сладкие и тягучие, оседая где-то в горле, как вкус самой сладкой конфеты, напоминая о том, как детские души были полны света и невинности. Эти моменты, словно драгоценные камни, сверкают в памяти, и в них заключена энергия, способная исцелить. Детские воспоминания всегда самые тёплые и успокаивающие, как мягкий свет, проникающий сквозь облака. В моменты, когда нам нужно замереть, мы вспоминаем, как в пять лет бегали под тёплым дождём, учились кататься на велосипеде и разбивали коленки. Конечно, тогда мы сильно плакали, но впоследствии эти моменты наполняются теплом, как солнечные лучи, согревающие землю после дождя. Детство – это пора, которая кажется нам маленьким сном, ускользающей реальностью с запахом блинчиков и мягкостью маминых рук.

Но не у всех так.

У Хелен ты ощущаешь горечь после сладости. Когда слишком много сладкого, в конце оно оборачивается горечью. А иногда горечь присутствует изначально, словно добавленная специально, как тень, затмевающая свет. Ты чувствуешь тоску и видишь двух маленьких девочек, грустно сидящих на полу в солнечный день, погружённых в книги. Темноволосая девочка постоянно отвлекается, в её глазах блестят искры, она явно не желает подчиняться, как будто её дух стремится вырваться за пределы обыденного. Ты ощущаешь волнение — Хелен переживает, что её сестра сейчас что-то сделает, и мама будет ругать их обеих.

Улыбаешься.

В тебе зарождаются любовь и благодарность, словно светлая энергия, заполняющая пространство между вами. Благодарность за то, что кто-то не только сдается ради себя, но и ради тебя. Тепло разливается по грудной клетке, как целебный поток, исцеляющий старые раны. Ты улыбаешься, зная, что Хелен тоже улыбается, и в этот момент вы соединяетесь на уровне душ. Ты смотришь её, показывая её собственные воспоминания, как будто открывая перед ней портал в её прошлое. Она не блокирует, не пытается уйти, не отрывается от этого момента. Твоя рука лежит на её груди, которая тихо вздымается, и ты чувствуешь стук её сердца — немного взволнованный, как тихий барабан, создающий ритм вашего единства. Ты слышишь её ровное и глубокое дыхание, словно после твоих слов ты завёл механизм, который научил Хелен дышать полной грудью.

Вся эта атмосфера окутывает тебя, и ты не можешь сопротивляться касаниям к её коже. Она вздрагивает, принимает, подставляя тонкую шею под твоё дыхание, открываясь тебе, как цветок, распускающийся на свету. Жар твоего тела усиливается, когда ты замечаешь, что она начала дышать чуть чаще, прерывистее, взволнованно.
О б е з о р у ж и в а ю щ е.
Она такая хрупкая, такая открытая, словно раскрытая книга перед тобой, но ты чувствуешь, что нарушаешь все её правила и устои. Раньше она не бежала так далеко за свои границы; ты буквально выдернул её из привычного мира, но твой мир принял её с теплом, словно охватывая её невидимыми объятиями.

Твои пальцы медленно следуют по её плечам, собирая ткань. Накидка бесшумно падает с её плеч, и она снова начинает дышать прерывисто. Глаза закрыты, в подрагивающем свете свечей видно каждый изгиб её тела, на котором слишком много одежды — словно защитных слоёв, скрывающих её истинную суть. Тогда, в баре, ты не успел её рассмотреть, изучить; ты был сосредоточен на ощущениях, на удовольствии, на тех смазанных картинках, которые она оставляла в твоей голове, как фрагменты снов. Неосознанно, обрывисто, липко и со сбитым дыханием.

Сейчас всё иначе.

Тебе хочется пробовать, изучать, касаться её пальцами так, чтобы щекотно до мурашек; чтобы она снова забыла, как дышать, и растворилась, как сахар в крутом кипятке, в этом магическом танце двух душ. Ты чувствуешь, как напряжение пытается пробудить в её мышцах импульсы, но ты сильнее — дышишь с ней в унисон, сердце стучит в одном ритме, желание одно на двоих. В этом моменте вы словно соединяетесь на уровне ауры, ваши энергии переплетаются, создавая невидимую связь, которая проникает в самые глубины ваших существ.

Тело её — мягкое, расслабленное, пластичное — поддаётся твоим рукам при каждом лёгком нажатии. Хель покорно опускается на подушки, поддерживаемая лишь твоими ладонями. Она кажется почти невесомой, как вода, растекающаяся между пальцами, и ты осознаёшь, что её сущность переплетается с твоей.

Твои поцелуи нежно касаются кожи на её шее. Пальцы уже забрались под футболку, задирая её до самой груди, покрытой мурашками. Её тело выгибается навстречу, и ты ощущаешь слегка солёный вкус кожи, который остаётся горечью на кончике языка, рисуя узоры на её теле, как древние знаки, несущие тайные послания.

Дыхание обдаёт влажное тело жаром. Твои руки уже стянули с неё почти всю одежду; её бедра чуть движутся в такт с тазом в сладкой истоме, когда твои губы прокладывают дорожку к самым стопам, словно ты исследуешь карту её тела. Чувствуя дрожь, ты сбрасываешь накидку и футболку, подаваясь вперёд на одних руках, нависая над ней и наблюдая, как её лицо расслаблено, а губы слегка приоткрыты, чтобы лёгкие могли набрать больше воздуха.

Медленно опустившись, ты целуешь её в губы с жадностью, словно это последний глоток воды на земле, словно это последний кусок еды перед казнью.

Каждый поцелуй — это не просто любовь
Л ю б о в ь — это мы.

Лаборатория окутана атмосферой стерильности, словно в ней таится холод, пронизывающий до глубины души с каждым вдохом. Кендра задумчиво проводит языком по зубам и щелкает — этот звук, отзываясь от белоснежных стен и хромированных поверхностей, наполняет воздух звенящим эхом. Последний человек покинул это место около десяти минут назад, но сёстры Янг, как обычно, остаются до заключительного аккорда. Особенно это касается Хелен. Она — любимая дочь, прилежная ученица и гордость их матери, обладающая блестящими перспективами в мире науки. Хелен словно воплощение совершенства, с её аккуратно собранными волосами и неизменно безупречным стилем, контрастирующим с неряшливостью тех, кто ловит вдохновение в хаосе.

Кендра наблюдает, как сестра погружена в изучение сложной формулы, охваченная научным азартом, но в то же время в её сердце возникает тревога. Почему такая красивая и умная женщина, как Хелен, слепо отдает свою жизнь служению матери и науке? За многие годы Кендра так и не удосужилась увидеть хоть одного достояного среди ухажёров Хелен. На первый взгляд, она могла бы стать предметом зависти многих, но её любовь к экспериментам оказывается более сильной. Возможно, мимолетные романы когда-то и были, но серьёзных отношений так и не завязывалось. Мимоходом Кендра вспоминает, как незадолго до этого в коридоре её сестра встретила очередного коллегу по работе. Но вмешавшись в разговор, Кендра заметила, как Хелен отстранилась и вернулась к своим исследованиям, не желая задерживаться на пустых флиртах.

Кендра продолжает наблюдать за сестрой сквозь приоткрытую дверь, видит светлую макушку сестры, склонившуюся над столом, усыпанным множеством пробирок и графиков. Кендра никогда не могла понять, почему Хелен, обладая всеми данными, отказывается взглянуть на мир вне лабораторных стен.  Быть может, мимолетные романы и были, но никаких серьезных отношений. Возможно, Хелен умеет скрываться лучше, чем Кендра. Честно говоря, Кендра никогда не пряталась нарочно, ставя под удар слухи, которые, как ни странно, иногда доходили до их матери, вызывая её ярость. Теперь, когда ей за тридцать, мать пугающе бессильна что-то сказать. Нормальная мама тревожилась бы, что её дочь до сих пор не замужем и не подарила внуков. Но Мелисса была одержима наукой и рассматривала своих детей как подопытных кроликов. С тех пор, как у сестёр появились способности, Мелисса перешла все границы, навязывая опыты, тесты и бесконечные тренировки. Однажды Кендра так истощила свои силы, что её организм оказался в критическом состоянии. Но это не остановило Мелиссу; она лишь раз заглянула в палату к старшей дочери, чтобы пожелать скорейшего выздоровления и как можно быстрее вернуть её к работе.

— Зато ты знаешь свой предел, — произнесла Мелисса на пороге, прежде чем исчезнуть в коридоре, оставив за собой чувство заброшенности и недопонимания.

Кендра вздыхает.

— Мисс идеальность снова работает больше всех, — бросает Кендра, входя в лабораторию, охваченную сумраком вечера. — Если ты надеешься, что твои усилия кто-то оценит, то у меня для тебя плохие новости, сестричка.

Улыбка Кендры становится игривой, когда она берёт стул и садится на него верхом, как маленькая девочка, пытающаяся привлечь внимание взрослого. Она знает, что сестра не в восторге от лишних разговоров во время работы, но рабочий день подошёл к концу, и настало время для личной жизни, которой сестёр лишили. В конце концов, у Кендры все-таки есть Аксель.

— Мне нужно с тобой поговорить, но не здесь.

В Фобосе повсюду готовые подслушать уши и маяки, указывая на каждого, кто делает лишнее движение, поэтому Кендра твёрдо решает не обсуждать ничего важного в стенах лаборатории. Это словно в ловушке, где за каждым углом поджидает непрошеное внимание. В сущности, сложно найти место, где можно быть уверенным, что тебя не слушают. Но сейчас другого выхода нет — сёстрам необходимо поговорить.

Если бы тебе сказали много лет назад, что ты будешь коротать жизнь в церкви, ты бы точно представлял это не так. Интерьеры католических церквей можно сравнить с живой симфонией, где каждый элемент играет свою уникальную партию в создании атмосферы святости и глубины. Центральный алтарь, как сердце храма, бьется ритмом молитв, украшенный резьбой и иконами, словно драгоценный камень, сверкающий в лучах небесного света, отражая божественное присутствие. Балдахин над алтарем, как облако, символизирует святость, окутывая священное пространство и создавая ауру мистического покоя. Распятие Иисуса Христа, как вечный напоминатель о жертве, висит в воздухе, наполняя церковь глубоким смыслом и служа мостом между земным и небесным. Статуи святых и ангелов, словно стражи веры, наблюдают за прихожанами, а витражи с библейскими сценами, как красочные окна в другой мир, пропускают свет, создавая атмосферу волшебства и таинственности, где каждый луч света становится символом божественного откровения. Купол, украшенный фресками или мозаикой, напоминает небесный свод, соединяющий землю и небо, как чакры, связывающие физическое и духовное. Лавки для прихожан, как уютные гнезда, приглашают к размышлениям и медитациям, погружая в состояние внутреннего покоя. Крестильня, оформленная в виде купели, символизирует очищение и новое начало, а орган на хоре звучит, как голос ангелов, наполняя пространство небесной музыкой и вызывая состояние транса. Стенки и потолки, покрытые фресками, рассказывают истории из Библии, словно живые книги, приглашая верующих погрузиться в священные сюжеты и раскрывать тайны вселенной.

Тут было очень похоже, но всё атмосфера была другой.

Интерьер Церкви Святой, почитающей Землю, пронизан духом природы и символикой, словно живое полотно, на котором рисуется гармония с окружающим миром и высшими силами. В центре зала возвышается величественное изваяние Женщины, олицетворяющей плодородие, как древнее дерево, укоренившееся в богатой земле, вокруг которого собираются маленькие алтари для даров — цветов и свечей, искрящихся, как звезды на ночном небе, освещая путь к внутреннему просветлению.
Стены, оформленные из натуральных материалов, словно обнимают посетителей, создавая защитное пространство, где фрески, изображающие сцены из природы, шепчут о вечных циклах жизни и тайнах вселенной. Пол, выполненный из необработанного дерева или камня, приближает к земле, а в некоторых местах растет мох, как мягкий зеленый ковер, приглашая к медитации и глубокому самопознанию.
Мягкое освещение от свечей окутывает пространство теплом, создавая уютную атмосферу, как утренний туман, обнимающий лес, и наполняя сердца ощущением священного единства. Скамейки или подушки расположены в круге, символизируя единство участников, словно дары природы, собранные в едином круговороте жизни и энергии. Уголки для медитации обустроены мягкими коврами и растениями, создавая уединенные оазисы для размышлений, где можно соприкоснуться с высшими истинами.

Среди этого интерьера ты выглядел как кусочек пазла: расслабленные брюки, мягкая обувь, струящиеся полы длинной накидки, которые тихо шелестели при каждом шаге, множество украшений из камней и железа, а кучерявые волосы спадали ниже плеч. Ты шагал между скамьями, замечая хрупкую девушку, с интересом разглядывающую статую. Внутри возникло желание рассказать ей о том, кто изображён в этом произведении искусства, объяснить его значение и поделиться тем, что происходит вокруг. Запах благовоний уже не был таким резким; он оседал в воздухе лёгкой дымкой, сладостью сандала. Листья за окнами тихо шептали в сумерках, напоминая о том, что ещё один день подошёл к концу. Ты продолжал говорить, словно сам с собой, и это было для тебя привычно. Каждая служба, каждая медитация — это разговор с собой, со своими чувствами, эмоциями и страхами. В каждом слове ты находил фрагмент своих мыслей, перекатывал его в голове, размышлял и переосмыслял. Твой спокойный, обволакивающий голос напоминал людям делать глубокий вдох — многие, погружаясь в размышления, забывают дышать. Это было так странно, на первый взгляд.

Небо окуталось сумерками, и в зале воцарилась магическая темнота, лишь свечи создавали мерцающие островки света. Дрожь огня успокаивала, а потрескивание фитилей убаюкивало.

Может, посмотрим на звёзды?
Как только ты пришёл сюда, почти каждую ночь сидел на крыше, глядя на небо в полном одиночестве. Небо — единственный кусочек прошлой жизни, который у нас остался, хранящий воспоминания и помогающий двигаться вперёд. Тебе хотелось дать этой девушке такую же опору, чтобы она нашла её в себе; не в тебе, не в вере — в себе.
Ты чувствовал, что звёзды не просто светила на небесах, а были древними хранителями знаний, которые могли открыть путь к внутреннему просветлению. Каждый светящийся объект был как манифестация души, отражённой в бескрайности вселенной. Ты хотел, чтобы она поняла, что её собственная светимость может быть такой же яркой.

— Если бы я хотел тебя убить, то я бы столько не разговаривал, душа моя, — с улыбкой произнёс ты, потянувшись, как кот, и расслабленно двинулся по знакомой тропе, вновь шелестя полами накидки. По дороге ты собрал волосы, стянул резинку с запястья и собрал их в хвост, желая, чтобы вечерний ветер обдувал лицо и открытую кожу, а перед глазами были только звёзды.

Лестница, ведущая на крышу, была старая, но ты отремонтировал её, как мог. Конечно, в первую очередь это было сделано для себя — ты не пушинка. Всё должно быть безопасно, ведь каждая ступенька была как шаг на пути к самопознанию. Она напоминала старые пожарные лестницы в домах, где через каждые несколько ступеней находился небольшой пятачок, ломающий направление лестницы. Ты легко перешагивал через ступеньки, не обращая внимания на свои размеры, и с лёгкостью поднимался наверх.

— Не боишься высоты, родная? — непринужденно бросил ты за спину, поворачиваясь, чтобы понять, нужно ли подать руку. Нет, ты чувствовал, что это не требуется. Между вами оставалась дистанция, которую ты не смеял нарушить. Ты оставался рядом, чтобы, если девушка с непривычки оступится или испугается, она могла найти физическую опору в тебе.

— Меня зовут Тайлер, можно просто Тай, можно Белл, можно как угодно, — продолжал ты, садясь на крыше. — Когда ты шла сегодня в церковь, ты и не думала, что можешь просто посмотреть на звёзды, правда? Звёзды — это не просто светила, это мандалы, соединяющие нас с космосом, напоминая о том, что мы часть чего-то большего.

Очевидно, что если ты пережил конец света, то в сознании формируется понятие хрупкости привычного мира. Ты, наконец, понимаешь и принимаешь тот факт, что окружающая тебя реальность может рухнуть по щелчку, от одного нажатия кнопки, из-за претензии человека на превосходство над природой.
Так почему Рауль позволил себе поверить, что хуже не будет? В какой момент, он решил, что теперь будет жить и строить светлое будущее в этом ожившем мире то ли Фоллаута, то ли еще какой-то псевдонаучной фантастики? Скажи ему кто в студенческие годы, что все мечты о научных прорывах, о разработках более совершенных инструментов и методов операций обернутся примитивной борьбой за выживание, то Рауль бы рассмеялся. Что может отбросить человечество так далеко назад в развитии? Тогда он не представлял себе этого. А полученный со временем ответ глубоко разочаровал. Да, он боролся всю свою жизнь, но все равно верил в гуманизацию, в снижение насилия, в победу разума. Наивный дурак. Впрочем, за его верой стояло собственное стремление к познанию и совершенствованию. А что было в головах тех людей, что решились изменить природу? Что как не тщеславие и гордость?
Однажды, в компании друзей, рассуждавших о пределах человеческих возможностей, кто-то из собеседников заметил: «Чтобы сбить спесь, снять с человека его корону самопровозглашенного «царя» природы и хозяина планеты достаточно усвоить одну простую мысль: если человечество вымрет, то   растения сотрут следы его существования и будут расти дальше. А если исчезнут все растения — человечество не проживет и дня.» Вот так просто можно опуститься с небес на землю, вернуться в реальность из иллюзий всемогущества и вседозволенности. Но планета выбрала другой путь чтобы напомнить людям их место. Она решила мстить. Катаклизмами, катастрофами, эпидемиями.
Папка с пометкой «Совершенно секретно» лежала перед глазами уже несколько минут. С августа в ней прибавилось листов, но не появилось ответов. Не стоило допускать мысль о том, что худшее позади. Обманчивая, опасная иллюзия.
Да, они быстро среагировали, поместили зараженных в изолятор, максимально ограничили доступ к больным и информации. У Рауля, как у человека-врача, появились «смены» по наблюдению за пациентами, как будто и без этого забот было мало. Какой от него прок? Он же не вирусолог.
Первые несколько страниц Рауль пролистал почти не глядя, устало потирая переносицу. Их содержание он знал наизусть: усталость, головные боли, нарушение сна. Все это было у половины его пациентов из числа резонантов. И что теперь? Хватать всех с улиц и сажать в изолятор? Заявление управления города о контроле над ситуацией в данном контексте звучало издевкой.
Контроль — это тоже иллюзия. Что действительно им было жизненно необходимо так это ответы. Но в папке, которую Рауль перечитал от корки до корки несколько раз, их не было. Час убитого времени и можно выдвигаться: сегодня его вызвали в лабораторию лечебного центра не по графику. Возможно, появились какие-то подвижки? Или хотя бы теории? Пока они не составили даже полный анамнез, не провели все запланированные тесты, не обнаружили точные границы между стадиями… Ещё так много работы и так мало времени.
Пропускной режим в лабораторию напомнил Раулю кпп в Фобосе. Не самая приятная ассоциация. По опыту он знал, что секреты опасны, а тайное рано или поздно становится явным. И чаще всего именно поздно. Для пациентов точно… — вздохнул Рауль, оказавшись в лаборатории первым. Он не знал чего ожидать: анализа взятых материалов, обследования пациентов или врачебного консилиума, но раз встреча с другими специалистами была назначена именно в лаборатории — стоило все же подготовиться. Для него угроза вируса была минимальной, а потому маски и перчаток должно хватить. Возможно, стоило надеть очки. Только нужно тщательно вымыть руки. На этой процедуре Рауль почему-то завис: в голове замелькали картинки из прошлой жизни, интернатуры в госпитале. Несвоевременный приступ ностальгии. Он снова и снова намыливал руки, смывал пену, задумчиво наблюдая как она исчезает в водостоке, тщательно вытирался полотенцем и начинал заново. За этим повторяющимся ритуалом он не услышал открывающейся двери.

"Удивительно, как в Комитете людно и душно сегодня", думал Айо, лавируя среди неулыбчивых, застегнутых на все пуговицы  командиров, рядовых бойцов и прочих служащих с нашивками групп поддержки на униформах. Бывал он здесь нечасто, но пока не был выплачен кредит доверия, приходилось подавать запросы на вылазки за ресурсами и отмечаться у профайлеров. Если бы Фрэнсис любил менее суетливую жизнь, то по прибытию в город просто заперся бы где-нибудь в медлаборатории или сидел бы спокойно в клинике, вел приемы, проводил операции и ни о чем большем не помышлял — такая рутина мало чем отличалась бы от той, которой Фрэнсис был занят до и во время катастоф. Однако, на месте ему не сиделось. Он хорошо знал Неваду, он имел представление о том, какие больницы и госпитали штата должны были успеть обеспечить себя до того, как прервались цепочки поставок и логистических маршрутов. И, хотя у него не было намерения официально присоединяться к оперативным группам в качестве штатного медика, в профайле значилась его готовность присоединиться к боевым и небоевым экспедициям и вылазкам в качестве временной поддержки. А значит, свою лояльность необходимо было постоянно доказывать, подтверждать, в нем словно все еще искали двойное дно, скрытые намерения и мотивы, которые не смогли обнаружить при первичных проверках. Здание Комитета обеспечения безопасности было, пожалуй, средоточием алчущих истины. Те, кто нового доктора не знал или знал шапочно, смотрели настороженно, с подозрением, а те, с кем Фрэнсис уже успел поработать, встречали открытый взгляд хирурга с холодным недоверием. Произносили дежурные фразы, натянуто улыбались и медлили пожимать протянутую для приветствия ладонь. Будто ждали негласного распоряжения откуда-то сверху — вот этот уже свой, можно расслабиться и не скалить клыки в предупредительном "дернешься, глотку перегрызу". Фрэнсис никогда не питал надежд на то, что раз в Руби у него были знакомые, которые не проявляли к нему открытого недоверия, то и с остальными всё сложится гладко. Людей выдавали глаза, выдавал язык тела, слова, сплюнутые вовне сквозь зубы. Как и Фобос, Церера была маленьким государством в государстве, и если простые люди, те, кто пришел под защиту большой силы и пытался сохранить и преумножить под ее эгидой и покровительством свою маленькую жизнь, не особо задумывались, откуда взялся новый врач, то наблюдая за военно-политической элитой города, Фрэнсис пришел к заключению, что от Фобоса их отличает только нашивка на лацкане. Вирус недоверия в разной степени точил каждого из них, бескровым миццелием ветвился под кожей, мятным кружевом клубочился под сердцем, эфирными нитями стягивал разум, отравлял его и искривлял перспективу, но Фрэнсис не мог их в этом винить. Жившие некогда под одним солнцем, под одним флагом и с одним гимном, а теперь разведенные по разные стороны баррикад и вынужденные проливать братскую кровь, стрелять в друзей, родных и любимых, люди потеряли ориентиры и отчаянно нуждались в новых. Каждый переживал внутреннюю бурю, погибал в ней и возрождался, избегая смотреться в зеркала чужих глаз, пугаясь и не узнавая отражений. Война, словно беспощадный кузнец, ковала из каждого детей нового времени, и никто не мог выбирать, какую форму примет после обработки. В колючей бездне всеобщего безумия люди искали свой маяк, сбивались в стайки с такими же потерянными и не спешили делиться местом у скудного костерка хрупкого сердечного равновесия.
Размышляя обо всем этом, Айо петлял по коридорам к выходу на служебную парковку. В коридорах крыла военного командования нервной дрожью мигала одна из ламп, и ее неровный пульс выдавал тревогу, повисшую в воздухе со дня новостей о неизвестном вирусе, который занесли в Руби еще в августе. В карантин больных поместили сразу же после выявления первых симптомов, но, судя по небогатым промежуточным результатам продолжающихся исследований, вирус никак не могли побороть. Или хотя бы понять, что это такое и почему поражает только резонантов. Население города, конечно, заверяли, что ситуация под контролем и бояться нечего, однако, все усилия по изучению вируса и поиску вакцины пока работали лишь на сдерживание распространения болезни. Теорий появления вируса было несколько, но на текущий момент не было никаких доказательств в пользу той или иной из них. Ни первичного штамма, ни нулевого пациента, ни каких-либо материалов из руин научно-исследовательских баз проекта терраформирования Невады. Ничего. В каком-то смысле, отсутствие ожидаемого результата тоже результат, но иногда Фрэнсис думал о том, что они все просто не там ищут. Они ищут знакомое, а нужно искать аномальное.
Правда, что именно считать той самой, правильной аномалией, следом, способным привести к созданию вакцины или хотя бы к пониманию природы инфекции, когда блуждаешь в потемках и ни одного, хотя бы тусклого проблеска света вокруг? Слишком много вопросов и слишком мало ответов.

Айо не проронил ни слова и тогда, когда опергруппа собралась у одного из грузовиков в ожидании командира и брифа. Ограничился лишь дежурным приветствием, представился и молча скользил взглядом по напряженным лицам бойцов. Фрэнсис знал, что военные терпеть не могут гражданских в составе групп, отец в минуты благостного настроения любил рассказывать байки в стиле "а вот был у нас как-то случай с одним штабным идиотом...", поэтому заранее настроился на то, что никто не будет болтать с ним по душам и выяснять, какого хрена он делал в Фобосе и какого хрена сейчас делает здесь, в Церере в целом и в Руби в частности. Вероятно, каждый из членов команды предпочел бы ограничиться дистанционным сопровождением по радио-или видеосвязи или же вовсе положиться на знания штатного медика, и Фрэнсис покусывал губу в размышлении, не связано ли его участие с Фобосом. Хотя, что он мог там узнать? Наверняка все известное ему известно и разведчикам Цереры, или даже поболее того, ведь никто из этих помешанных на жестком диктате силы и контроля параноиков даже близко не подпускал гражданских к боевым вылазкам. Ты хирург, твое дело травмы лечить, вот и сиди в медцентре делом занимайся, и не суй нос в чужой вопрос. Впрочем, Айо не спорил ни тогда, когда получил предписание явиться на место сбора группы, ни сейчас не имел никакого желания пытать командира ненужными вопросами. На первый взгляд задание казалось плевым, однако, его грызли сомнения.
Появление Стивена на парковке застало Фрэнсиса врасплох. Конечно, он предполагал, что друг работает не только из удобного и мягкого кресла кабинета советника, и что в невадских пустошах у него тоже есть объекты собственных интересов, но чтобы принять участие в боевой вылазке? В подготовке оперативников командира Андерса, который докуривал сигарету и время от времени мрачно косился на Айо, хирург не сомневался, но черт возьми, Стивен!
— Рад видеть, советник Лефрой — с улыбкой приветствовал его Фрэнсис, правда, карие глаза смотрели Стивену в лицо неулыбчиво и пытливо, — Какого хрена ты здесь делаешь? — вполголоса прибавил он, не особо надеясь услышать ответ. Андерс уже начал инструктаж, но Айо рассматривал советника, перебирая в уме возможные причины его участия в операции, и ни одна не казалась ему достаточно рациональной. В последнее время отношения с ним были напряженными, диссонировали практически каждой нотой словно расстроенное пианино, и возможность поработать в поле представлялась Фрэнсису хорошим поводом не думать обо всем, что происходит, и как это можно исправить, и можно ли вообще что-то исправить. Собственной работы тоже было предостаточно, она грозила замкнуть на себе, но он подчинялся обстоятельствам, ведь другого выхода ни у кого сейчас не было.
Из размышлений его вывело упоминание Остина.
"Это же едва ли не город-призрак с парой-тройкой частных реконструкционных проектов, какой у Фобоса там может быть интерес? Даже аэродром рядом в мирное время занимался обслуживанием только частных самолетов малой авиации, ключевая инфраструктура устарела лет на двадцать еще до всего этого, если не больше. Странный выбор."
— Командир Андерс, сэр, — наконец произнес Айо и посмотрел командиру прямо в глаза, — Объект интереса находится слишком близко к подконтрольным Фобосу территориям. Если мы хотим уйти живыми и живыми добраться домой, я бы предложил обойтись без пиротехники. За любой сколь-нибудь значительный груз медицинских препаратов и оборудования будут биться насмерть, и если заметят фаершоу у границ, то погоня будет беспощадной и выпустят нас обратно только двухсотыми. Риск велик и не стоит того.
"Проще сделать тихо", хотел было продолжить он, но замолчал, лишь бросил еще один взгляд на Лефроя и полез в грузовик. Мысль о том, что его участие в операции кроме всего прочего еще и удобный предлог проверить Фрэнсиса в боевых условиях, пришла в голову намного позже.