вещи так и не были разобраны.
они стояли неоформленной кучей из туристических рюкзаков, пакетов и сумок в коридоре, словно специально, чтобы постоянно спотыкаться о них, расшатывая и без того ненадежную конструкцию. больше недели уже прошло. черное сукно постепенно украшалось слоем светло-серой пыли, кто-то (выбор был крайне мал) попытался нарисовать на самой большой поверхности пальцем хуй, но вышло скорее нечто похожее на стрелочку в сторону туалета. штапич не стал смахивать - татарка дорисует потом, она творческая, со второй попытки точно получится. выходило вполне иронично. хуевая инсталляция хуевых отношений - иначе и не назовешь. он пнул ее мимоходом, так же случайно как и предыдущие раз двадцать. разбирать ничего так и не стал, только добавил новые предметы, в виде своего свернутого в рулон спальника, пары ботинок и еще одного рюкзака. так оно почти в полный рост, так оно даже почти как точный размер того болота, в котором штапич и застрял по самое горло.

[indent][indent] - та-а-ат, - протянул он, проходя по длинному коридору. - тат. дома?

дома. после того, как отрядную хиппи выписали из больнички, дома она была регулярно. самочувствие: дерьмовое, настроение - еще более дерьмовое. телефон отключен, окна зашторены. рай унылой алкашки в завязке. на тумбочке бутылка "боржоми", одеяло на голове, разноцветные косички в хаосе разложены по подушке и депрессивно воют на посторонний шум. татарке такой быть не идет ну совсем ни разу: музыка не гремит на всю хату, на полу не разбросаны разноцветные тряпки, с кухни не распространяется удушливый запах травки, нет даже какого-нибудь недообоссанного тела на ковре в зале, что воняло бы похлеще бомжа и точно числилось в списке пропавших. пропащей была только татарка, никак не реагировавшая ни на психа с ключами от чужой квартиры, ни на то, что кровать уныло прогнулась под весом еще одного тела.

[indent][indent] - пщщщ-пщщщщ. заря вызывает татарку. прием. - штапич потормошил хрупкую тушку за ногу, устраиваясь поудобнее, так, чтобы лопатками упереться в стену и наконец-то длинно выдохнуть. невидимая рация точно барахлила, потому что с другого конца кровати раздались только тихие хрипы недовольства. вот так и не поговорить даже. а варианты были. например поделиться новостями о найденной семье, на которую всем уже было посрать; о мальчике, валявшемся на камне почти голышом, словно не только заплутал в лесу, но еще и в нем встретил насильника; о том, что митя шел на поправку удивительно быстро (штапич видел новости в твиттере). о кукле. о кукле тоже рассказать хотелось. не для того, чтобы выслушать поздравления (ну их нахуй), и не потому что больше тем у них не было, а потому, что до сих пор не верилось. вот если вслух сказать - может так станет реальнее. если позвонить прямо сейчас и услышать голос на другом конце - может быть тоже. штапич из списка не сделал ничего, да и рассказывать татарке о своих любовных успехах уж точно не стоило, не сейчас, пока она развалиной пряталась под одеялами и пыталась склеить себя обратно. за плотными шторами все еще продолжался бесконечный сумеречный вечер, постепенно накатывала усталость и нервное истощение. они так и просидели втроем черт его знает сколько времени: влюбленный псих, опустошение и татарка.

не осуждайте тех, кто собирает бездомных кошек
бинтует отказников, не дожидаясь врача.
мы хотим, мы пытаемся быть однозначно хорошими.

но не у всех получа-
ется.

так, как штапич собирался под вечер следующего дня, он, честно говоря, еще никогда не собирался. ну, разве что на свадьбу, да и то там больше была заслуга сердобольной матушки, которой не хотелось чтобы ее сын пред всеми родственниками (особенно алискиными) выглядел как говно. матушка вовремя отгладила брючки и рубашечку, проследила чтобы дорогой сыночек наконец расчесался, на дорожку побрызгала вместо святой водички каким-то одеколоном, который михаил видел тогда в первый и последний раз в жизни. но на этот раз стараться пришлось самому. с другой стороны и утюжить он ничего не собирался. зато одежду откопал чистую, не пришлось пользоваться даже унисекс-шкафом от хозяйки временно оккупированной квартиры. за окнами была весна, теплый ветерок обдувал давно неубранные комнаты, у штапича среди разворошенных сумок, теперь занимавших весь коридор квартиры (прощай, инсталляция) нашлись ни разу не надеванные на поиски штаны.

кукла. кукла наконец прилетела. наше радио шумело, транслируя на хату би-2, в кармане было пять косарей (похуй что последних), когда штапич шел от метро, то успел заскочить за букетом цветов. хрупкий бы точно оценил такой душевный порыв из белых роз. и алиска бы оценила, конечно. ей тоже белые цветы нравились.

адрес он знал. предупреждать о том, что собирается в гости, не собирался. наверное всему виной вот такое вот охуенное чувство страха, когда нет ничего ужасного в том, чтобы ночью гулять под кабанье хрюканье, осознавая что где-то могут и волки бродить, а сообщить о том, что девушке стоит ожидать гостей - уже перебор. да ладно. он же имел право, верно? уж поцелуй-то давал возможность завалиться хотя бы в подъезд. штапич, чего уж там, не был против даже застать куколкиных родителей дома, представиться по форме, чтобы заслужить себе плюсик в рейтинге, и когда нажимал на дверной звонок, был вполне готов тянуть лыбу.

к чему он не был готов, так это к тому, что уютный свет квартиры высветит не тонкий женский силуэт, а вполне себе мужской и определенно знакомый. жор саныч.
[indent][indent][indent][indent][indent]за
[indent][indent][indent][indent][indent][indent]е
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]би
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]сь

[indent][indent] - здорово, - как-то максимально, насколько смог, нейтрально, протянул псих. - кукла где?

еще можно было спросить: "а кукла выйдет?" или "а потрахаться-то успели? чего одетые такие?" букет уныло свисал бутонами к лестничной клетке, штапич под стать им уныло облокотился спиной о стену подъезда. ну, собственно, хотел тут постоять - вот и стой, да? голос куколки прекрасно было слышно даже отсюда.

[indent][indent] - ну, что стоишь? позови ее хоть.

к чести их ахуевшего ахуенного председателя, кроме ответных приветствий говорить он не стал ничего. да и сказать им было в общем-то нечего.

***Текст поста***

***Текст поста***

вещи так и не были разобраны.
они стояли неоформленной кучей из туристических рюкзаков, пакетов и сумок в коридоре, словно специально, чтобы постоянно спотыкаться о них, расшатывая и без того ненадежную конструкцию. больше недели уже прошло. черное сукно постепенно украшалось слоем светло-серой пыли, кто-то (выбор был крайне мал) попытался нарисовать на самой большой поверхности пальцем хуй, но вышло скорее нечто похожее на стрелочку в сторону туалета. штапич не стал смахивать - татарка дорисует потом, она творческая, со второй попытки точно получится. выходило вполне иронично. хуевая инсталляция хуевых отношений - иначе и не назовешь. он пнул ее мимоходом, так же случайно как и предыдущие раз двадцать. разбирать ничего так и не стал, только добавил новые предметы, в виде своего свернутого в рулон спальника, пары ботинок и еще одного рюкзака. так оно почти в полный рост, так оно даже почти как точный размер того болота, в котором штапич и застрял по самое горло.

[indent][indent] - та-а-ат, - протянул он, проходя по длинному коридору. - тат. дома?

дома. после того, как отрядную хиппи выписали из больнички, дома она была регулярно. самочувствие: дерьмовое, настроение - еще более дерьмовое. телефон отключен, окна зашторены. рай унылой алкашки в завязке. на тумбочке бутылка "боржоми", одеяло на голове, разноцветные косички в хаосе разложены по подушке и депрессивно воют на посторонний шум. татарке такой быть не идет ну совсем ни разу: музыка не гремит на всю хату, на полу не разбросаны разноцветные тряпки, с кухни не распространяется удушливый запах травки, нет даже какого-нибудь недообоссанного тела на ковре в зале, что воняло бы похлеще бомжа и точно числилось в списке пропавших. пропащей была только татарка, никак не реагировавшая ни на психа с ключами от чужой квартиры, ни на то, что кровать уныло прогнулась под весом еще одного тела.

[indent][indent] - пщщщ-пщщщщ. заря вызывает татарку. прием. - штапич потормошил хрупкую тушку за ногу, устраиваясь поудобнее, так, чтобы лопатками упереться в стену и наконец-то длинно выдохнуть. невидимая рация точно барахлила, потому что с другого конца кровати раздались только тихие хрипы недовольства. вот так и не поговорить даже. а варианты были. например поделиться новостями о найденной семье, на которую всем уже было посрать; о мальчике, валявшемся на камне почти голышом, словно не только заплутал в лесу, но еще и в нем встретил насильника; о том, что митя шел на поправку удивительно быстро (штапич видел новости в твиттере). о кукле. о кукле тоже рассказать хотелось. не для того, чтобы выслушать поздравления (ну их нахуй), и не потому что больше тем у них не было, а потому, что до сих пор не верилось. вот если вслух сказать - может так станет реальнее. если позвонить прямо сейчас и услышать голос на другом конце - может быть тоже. штапич из списка не сделал ничего, да и рассказывать татарке о своих любовных успехах уж точно не стоило, не сейчас, пока она развалиной пряталась под одеялами и пыталась склеить себя обратно. за плотными шторами все еще продолжался бесконечный сумеречный вечер, постепенно накатывала усталость и нервное истощение. они так и просидели втроем черт его знает сколько времени: влюбленный псих, опустошение и татарка.

не осуждайте тех, кто собирает бездомных кошек
бинтует отказников, не дожидаясь врача.
мы хотим, мы пытаемся быть однозначно хорошими.

но не у всех получа-
ется.

так, как штапич собирался под вечер следующего дня, он, честно говоря, еще никогда не собирался. ну, разве что на свадьбу, да и то там больше была заслуга сердобольной матушки, которой не хотелось чтобы ее сын пред всеми родственниками (особенно алискиными) выглядел как говно. матушка вовремя отгладила брючки и рубашечку, проследила чтобы дорогой сыночек наконец расчесался, на дорожку побрызгала вместо святой водички каким-то одеколоном, который михаил видел тогда в первый и последний раз в жизни. но на этот раз стараться пришлось самому. с другой стороны и утюжить он ничего не собирался. зато одежду откопал чистую, не пришлось пользоваться даже унисекс-шкафом от хозяйки временно оккупированной квартиры. за окнами была весна, теплый ветерок обдувал давно неубранные комнаты, у штапича среди разворошенных сумок, теперь занимавших весь коридор квартиры (прощай, инсталляция) нашлись ни разу не надеванные на поиски штаны.

кукла. кукла наконец прилетела. наше радио шумело, транслируя на хату би-2, в кармане было пять косарей (похуй что последних), когда штапич шел от метро, то успел заскочить за букетом цветов. хрупкий бы точно оценил такой душевный порыв из белых роз. и алиска бы оценила, конечно. ей тоже белые цветы нравились.

адрес он знал. предупреждать о том, что собирается в гости, не собирался. наверное всему виной вот такое вот охуенное чувство страха, когда нет ничего ужасного в том, чтобы ночью гулять под кабанье хрюканье, осознавая что где-то могут и волки бродить, а сообщить о том, что девушке стоит ожидать гостей - уже перебор. да ладно. он же имел право, верно? уж поцелуй-то давал возможность завалиться хотя бы в подъезд. штапич, чего уж там, не был против даже застать куколкиных родителей дома, представиться по форме, чтобы заслужить себе плюсик в рейтинге, и когда нажимал на дверной звонок, был вполне готов тянуть лыбу.

к чему он не был готов, так это к тому, что уютный свет квартиры высветит не тонкий женский силуэт, а вполне себе мужской и определенно знакомый. жор саныч.
[indent][indent][indent][indent][indent]за
[indent][indent][indent][indent][indent][indent]е
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]би
[indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent][indent]сь

[indent][indent] - здорово, - как-то максимально, насколько смог, нейтрально, протянул псих. - кукла где?

еще можно было спросить: "а кукла выйдет?" или "а потрахаться-то успели? чего одетые такие?" букет уныло свисал бутонами к лестничной клетке, штапич под стать им уныло облокотился спиной о стену подъезда. ну, собственно, хотел тут постоять - вот и стой, да? голос куколки прекрасно было слышно даже отсюда.

[indent][indent] - ну, что стоишь? позови ее хоть.

к чести их ахуевшего ахуенного председателя, кроме ответных приветствий говорить он не стал ничего. да и сказать им было в общем-то нечего.

Лиличка с утра — дурная. Наговорила колкостей ни в чем не виноватой Галине, вздумавшей позвонить с каким-то маленьким вопросом, а потом разом обиделась на весь мир, на путающиеся бретели платья, на запропастившееся куда-то бра, на неспелый авокадо и растекшийся желток и счета не было мелким бытовым неприятностям, обрушившимся на бедную Лиличку в эту дурную субботу. Иная стойкая натура сумела бы противостоять невзгодам судьбы и стиснула бы зубы покрепче, перетерпела стойко, но Лиличка себя к героям никогда не причисляла, поэтому просто отправила голосовое мальчику, который был записан у нее Гермесом. Он как античный бог, мог соткаться из воздуха где угодно и привезти терпкий арабский гашиш в любую точку мира. Возможно на сандалиях у него были крылышки, но видела его Лиличка только в кроссовках. Вероятные крылья на спине (а что может быть на спине у существа, готового спасти от невзгод?) скрывали дутые куртки или мохнатые худи, смотря по сезону. Лиличка толком и имени его не знала, как-то обходились они без имен.

— Мадам!
— Рыцарь!
— Позволите слово молвить?
— Дозволяю.
— Выглядите мадам, охуительно, я сражен в самое сердце.
Лиличка протягивает ему деньги, не сходя с места, он тянет руку к ней, в пальцах зиплок, сотворение мира по-питерски. И обменялись.
— Мадам, — каштановые кудри падают ему на глаза и Лиличке хочется его причесать, но она себя одергивает, а потом думает, что это он специально, наверное. Чтобы хорошие девочки тянулись поправить пряди, а он ловил их за руки, — дозволите раскуриться в хорошей компании?
— Заходи, — вздыхает Лиличка, подумав три секунды — прямо в комнату. Только у меня фольги нет, вообще ничего нет.
Разводит руками.
Он хлопает по рюкзаку:
— Все в наличии, не извольте беспокоиться.

Потом они курят терпкий пластилин, через пипетку и Лиличка смеется его важной и дурной болтовне. Лохматый малолетний дилер, уходя забирает с собой невзгоды утра и оставляет ей немного тепла и на три тысячи гашиша. И дальше день сплошная бархатная нега, она читает в ванной, читает на подоконнике и читает на полу, перебирает свои бусы, выключает телефон, чтобы не писали, слушает музыку и снова валяется на полу. Так куда интереснее смотреть на люстру, там можно найти под кроватью потерянное кольцо, так можно воображать себя в Австралии, где все задом наперед.
Она вспоминает про старую идею переделать платье и обыскивает дом не вставая и даже не садясь, убеждается, что платья нигде нет, но увлеченная этим воображаемым путешествием отправляется в реальное: распахивает шкаф и вынимает платья, меряет одно за другим, меняет синий бархат и красный шелк на веселый ситец, гладит плотный, как кожа атлас, перебирает складки органзы, пока не становится холодно, а платья отчаянно лень вешать обратно. Она переваливает кучу по зернышку на кресло, и теперь оно выглядит как покончившая с собой в середине оргии театральная труппа — весело и неряшливо.
Когда солнце садится просто в чулках и бра становится холодно, поэтому она надевает свитер, который остался от кого-то, кто с ней тут был. Большой и коричневый свитер. Мужчину Лиличка забыла, а свитер любит, должно быть во искупление. Можно по свитеру гадать о мужчине.
Широкие плечи, высокий рост — больше свитер ничего не сообщает, зато по середину бедра Лиличка в тепле.
У нее дома оранжевые лампы сегодня. Умные лампочки могут стать алыми, фиолетовыми или розовыми, но Лиличке хочется теплого оранжевого и чтобы пел Джим Моррисон. От его голоса темнота за окном становится цельной, непроницаемой, от оранжевого света теплее.

А потом звенит звонок и поднимает ее с кровати, на покрывале остается оттиск: примятый ворс. Она вечность ищет туфельку, потом прыгает в коридор, надевая ее на ходу, а потом распахивает дверь и улыбается. Весь день в ее квартире копилось тепло. Его принес лохматый кот в карманах дутой куртки, его отыскала по ящикам и среди платьев сама Лиличка, и вот оказывается зачем был это полный безделья день, чтобы света набралось побольше.

— Конечно, живая, — говорит Лиличка и за запястье перетягивает ее через порог, — и ты живая, жрица. Не хватит двух, у меня есть еще десять.
Она отступает на шаг и как утренний дилер говорит:
— Мадам, выглядите вы охуительно! И я даже не шучу.
Она забирает бутылки и ведет Катерину за собой в переполненную Моррисоном и оранжевым теплом комнату, в которой кровать, кресло, столик и шкаф, гирлянды на полу кучей свалены и огромное окно, в котором стоит глянцевая темнота: все немного кинематографичное.
Ноутбук застенчиво мерцает на подоконнике и поет про странных людей.
Раз — Лиличка ставит одну бутылку на столик.
Два — вторую.
А потом разворачивается и обнимает холодную и мокрую гостью, так, как будто с утра ее ждала.
Она и ждала, только сама не знала.
— Наебениваться будем молча или с разговорами? Я тебе сейчас найду сухое и теплое. Имей в виду, ты можешь никуда отсюда не уезжать, у меня есть вторая комната, которую я не отпираю почти никогда.
Смотрит из-за плеча и улыбается:
— Раздевайтесь леди, вы в зачарованном царстве, тут нельзя болеть простудой.

в личку, по требованию