| РЕМУС ЛЮПИН
 
robin migné // источник
полукровка, ликантроп • деятельность на ваш выбор (НИИЧАВО, может быть?) • новая волна
• looks like a cinnamon roll but could actually kill you;
• план говно, я отказываюсь в нем участвовать, я брезгую;
• а что подумал кролик, никто не узнал, потому что он был очень воспитанный;
• одна клетка мозга на двоих, и та у ремуса;
Самоконтроль как смысл жизни, рациональность как осознанный выбор: Ремус до — вряд ли хоть чем-то отличается от сверстников, Ремус после — любой эмоции опасается как огня и предпочитает оставаться наблюдателем. Психотерапия как таковая в магическом мире непопулярна; критиковать его стратегию некому: вместо того, чтобы чувствовать, он анализирует и делает выводы.
Остается там, где можно смотреть со стороны и не принимать участие.
Из троих друзей он явно предпочитает Джеймса: в нем — все то, чего Ремусу так не хватает, включая любовь и умение собирать вокруг себя других. Десять процентов необходимой социализации получает сам, остальные девяносто достаются через Поттера, как через надежный
(безопасный)
проводник энергии и, по совместительству, буфер: между Ремусом и окружающим миром, полным хрупких вещей, которым он отчаянно боится навредить.
В тихом омуте, по традиции, водятся все разновидности чертей. Вытаскивать их оттуда — слишком страшно; Ремус предпочитает утрамбовывать поглубже и расставлять на берегу предупреждающие таблички.
Когда Блэк опять начинает баламутить воду, со дна поднимается черная грязь.
(все то, из чего, как люпин привык думать, он на самом деле состоит целиком)
Чужая агрессия — то, что Ремус не может ни понять, ни простить. Легкость, с которой Сириус проецирует на остальных дурное настроение, каждый раз вводит его в ступор.
Он привык запрещать себе. Одергивать. Препарировать: прежде чем желание вспыхнуть и вцепиться кому-нибудь в глотку станет сильнее всех остальных.
Блэк не запрещает себе вообще ничего.
Нет ничего удивительного в том, что эта разница встает между ними стеной.
Итак, к деталям: мы придерживаемся канона до всем известной даты, когда Поттеров должны были прикончить, а дальше с поправкой на то, что убит был их сын. И чуть позже — Питер, которого еще почти четыре года считали трагической жертвой войны.
Сириуса выпускают из Азкабана только в мае восемьдесят пятого, т.е. плюс-минус в реальном игровом времени. Джеймс и Лили давно в разводе, Ремус — по уши в работе (возможно, он и принимал участие в разработке последнего зелья для ликантропов); самое время для групповой терапии, или за неимением последней можно просто дать кому-нибудь в рыло.
Мы очень даже за неигровое общение, увеличение энтропии во всех возможных смыслах и сюжетный движ.
Пидорские шутки идут неотъемлемым бонусом.
Внешность можно поменять на что-нибудь нескучное, на филиале скам франс мы не настаиваем. мой пост Сложнее всего заставить себя вернуться.
Поначалу он еще пытается: на злости и чистом упрямстве, благо что и того, и другого у Сириуса через край. Потом оказывается, что устраивать шоу без аудитории — развлечение далеко не бесконечное. Еще чуть позже выясняется, что даже прирожденному таланту Блэка не под силу заебать дементоров, что бы там ни говорила МакГонагалл на пятом курсе.
(ладно, выражалась она немного по-другому, но смысл был тот же)
Воспоминания выцветают и блекнут, теряя всякий эмоциональный окрас. Какое-то время он еще прячется от реальности в собственных фантазиях — трудно отобрать то, что никогда не происходило, — но все-таки сдается.
У Сириуса хватает сил, чтобы бороться.
Просто нет цели, смысла и какой-либо мотивации: только одни и те же стены вокруг.
Постоянное, никуда не исчезающее осознание, что он останется здесь навсегда.
В животной шкуре все становится проще. Он кладет тяжелую голову на передние лапы и сворачивается в дальнем углу, где не так сквозит. Запахи сырости и плесени перевешивают любые тонкие материи, плотная свалявшаяся шерсть защищает от холода.
Вполне терпимо, чтобы протянуть еще месяц, или год, или десяток лет.
Или сколько он еще выдержит, прежде чем идея все закончить вытеснит все остальные: выдумывать способы самоубийства в совершенно пустой камере — одно из немногих оставшихся ему развлечений. За четыре года Сириус собирает целую коллекцию, из которой терпеливо вычеркивает совсем уж неоднозначные варианты.
Самым многообещающим кажется тот, где ему нужно еще чуть-чуть отощать, чтобы пролезть сквозь прутья решетки и наконец-то утопиться в северном море.
Звук шагов он поначалу принимает за галлюцинацию.
В первые недели каждый шорох казался чужой поступью; бешеной надежды хватило бы накормить целую армию дементоров — странно, что эти не вспухли от переедания.
Теперь Сириус не реагирует вовсе, даже когда чуткий собачий слух угадывает не только ритм походки, но и ее обладателя.
Поттер.
Здесь.
Он не знает, сколько прошло месяцев или лет.
Очевидно, достаточно, чтобы свихнуться и начать принимать желаемое за действительное: до тех пор, пока в поле зрения не появляется серебристый олень, Блэк упорно смотрит в стену и отказывается поворачивать морду.
Только кончик пыльного хвоста пару раз дергается из стороны в сторону — когда привычная промозглая сырость уступает теплу патронуса.
— Джеймс, — с тем же успехом у него в глотке могла бы сидеть каркающая ворона; Сириус поднимается на четыре лапы, чтобы через мгновение коснуться пола коленом, одергивает съехавшую с плеча тюремную робу
(еще немного, и эти полоски останутся узором на шерсти)
и с непривычки слегка пошатывается.
Голова кружится то ли от голода, то ли от резкой смены облика.
— Отлично выглядишь. Если, конечно, в моду вошел трупный фэшн, — он подходит ближе, щурясь от света.
Джеймс кажется скроенным из кусочков битого стекла.
Если протянуть руку сквозь прутья решетки, можно порезать пальцы о его лицо.
пост джеймса В какой-то момент повседневная рутина начинает напоминать бесконечные попытки заткнуть множество пробоин в стене — на одну новую заделанную приходится еще десять свежих; очередное неприятное событие настигает в первый день в комнате для тренировок будущих авроров, когда их просят вызвать своих Патронусов.
Блеклого облака света хватает разве что на то, чтобы спрятать его растерянное выражение лица от остальных стажеров — все то, на чем заклинание процветало раньше, пропитывается ядом и теряет всю свою силу.
Записанное в его суть не дает окончательно превратиться в комок самобичевания и нытья; Джеймс с оленьим упрямством заделывает одно и берется за следующее — привыкает к процессу настолько, что едва ли реагирует на очередной неприятный сюрприз. Последние, по большей части, порождаются собственной головой, ментальное вмешательство со стороны не устраивает его как концепт, потому он и болтается свободными вечерами то по комнатам дома, то куда занесет порыв полезной для душевного равновесия прогулки.
За все годы если кто и находится с желанием озвучить мысль в духе «а мы же говорили», то передумывает еще до завершения реплики — по лицу Поттера можно почти заподозрить его готовность сделать исключение в личной неприязни ко всему, что касается темной магии.
Участливость окружения довольно быстро сходит на нет: победа в войне несет в себе больший вес, чем цена, и едва ли кому-то будет сложно заключить сделку с совестью в ситуации, где беда коснулась всего пару человек.
Все, конечно, им сочувствуют — и никто, естественно, не ожидал, но у них — теперь уже у него — вся жизнь еще впереди.
Джеймсу эту мысль почти удается переварить.
Длинные тени разлетаются в стороны еще до того, как Патронус полностью формируется перед ним; сияющий рогатый силуэт как личный повод для гордости — ставить на себе крест он все-таки категорически отказывается.
В конце концов, сюда же смог прийти.
Азкабан соответствует всем своим художественно-мрачным описаниям; тот, кто сможет это место закрыть, определенно заработает себе пачку политических баллов. Джеймс подозревает, что с визитом несколько опоздал: шутка ли, столько лет в такой компании — и перспектива отсутствия ответов его внезапно вполне устраивает; останется только самостоятельно закрыть эту дверь и постараться больше никогда не вспоминать о её существовании.
Дернувшееся в углу камеры темное пятно все предположения разом перечеркивает.
Уголки рта непроизовольно дергаются — все забытое и перечеркнутое на мгновение высовывается наружу и также быстро исчезает за действительностью: Джеймсу даже не приходится стараться себе что-то там напоминать.
Сириус — один сплошной осунувшийся костяк, не позврослевший, а постаревший на все десять лет; перманентно скалящаяся злость напоминает о себе, едва имя скрипучим эхом отскакивает от стен. К собственному недоумению, Джеймс не находит в себе ни морального удовлетворения, ни намека на какую-то положительную эмоцию — только разрастающееся сожаление о собственном нахождении здесь.
Разобраться со всем он мог наверняка и без этого.
— Задаю тенденции, — хотя пошатывающаяся возле решетки фигура куда больше соответствует теоретическим стандартам.
Было бы странно, если нет.
Вопрос, ради которого все это и затевалось, можно заложить в одно единственное слово.
Вместо этого Джеймс резко выдыхает и говорит:
— Ты и здесь смог приспособиться.
Очевидно, что он этому нихрена не удивлен.
— Хотя на последней своей фотографии в «Пророке» ты был несколько крупнее.
Сдерживаемое годами с энтузиазмом сочится сквозь приоткрытую щель, когда он почти лениво склоняет голову к плечу.
— Плохо кормят?
| |
