Москва никогда не спит. Эта фраза могла бы стать неплохим названием какого-нибудь стихотворения или, может быть, песни, м? Удивительно, что еще никто не посвятил свое творчество неугасающей жизни столицы Советского Союза. Ильяна пробыла в этом городе достаточно долго, чтобы его можно было сравнивать с родным Белградом; последний раз она была в Сербии еще до Первой мировой войны и к текущему времени там могло все поменяться. Однако все, что у нее сейчас было – это только воспоминания, постепенно рассеивающиеся из памяти с течением лет, и они отличались от того, что девушка видела в Москве в последние годы.
Город разрастался, застраивался; уже нельзя было увидеть его конца с высоты самого высокого здания. С наступлением ночи город не засыпал – загорались фонари и жизнь продолжалась. Бесконечные лабиринты дорог практически до самого рассвета были наполнены ревом автомобильных моторов и свистом резиновых колес, резко проскользивших по асфальту. Запоздалые гуляки сменяли «ранних пташек», первых торопящихся на работу и были легкой добычей для затаившихся в ночи хищников.
Однако в последние дни Ильяна выслеживала совсем не их. Точнее сказать, не только их. В последнее время сообществ вампиров в Москве сотрясла череда загадочных и пугающих происшествий: все началось с того чувства первобытного животного страха и всепоглощающей мощи, охватившее в миг всех сородичей. Кто-то в панике лепетал о наступлении Геенны и пробуждении патриархов, а новости о последующих бесследных исчезновениях представителей различных кланов только усиливали эти предположения.
Сородичи пытались было наспех покинуть территорию Москвы, как в этот момент город накрыло неизвестной природы поле, купол, что сдерживал любое сверхъестественное существо, которое попыталось покинуть его пределы. И теперь существа мира Тьмы были заперты, словно звери в клетке в ожидании, когда их пожрет неведомая сила, прячущаяся в темноте. Конечно, большинство из них пыталось судорожно обнаружить причину подобной аномалии и спасти свои не-жизни, в том числе и Ильяна.
С момента вознесения купола над Москвой, представительница Вентру успела пройтись по некоторым надежным источникам информации, которые сами оказались не богаты на сенсации, хотя иного она особо и не надеялась обнаружить. Но они дали девушке определенную порцию пищи для размышлений, с чем она и отправилась дальше патрулировать улицы города и искать, искать, искать.
Этот процесс был сравним с шахматной партией, ей нужно было только внимательно следить за ходом своего противника, улавливать необходимые знаки, замечать небрежно оставленные следы. Потом ей просто нужно будет разгадать своего рода код, шифр, решить загадку, которая наверняка окажется в этот раз посложнее простого послания от сородича клана Бруха. Особенно, когда следы ей спутывало присутствие невиданного доныне существа.
То была очень тонкая нить, едва уловимый шлейф абсолютно новой для Ильяны неестественной ауры, почти исчезнувшей, стершейся с улиц. Если бы не ее усовершенствованные способности восприятия, возможно, архонт не обратила бы на него изначально никакого внимания, но одна из ключевых особенностей Равидович заключалась как раз в том, что она умела улавливать подобные мелочи, которые иной сородич мог упустить. И Ильяна устремилась по следу этой ауры, столько же противоестественной, как и события, всколыхнувшие ее вид.

Путешественник сидел на сложившихся внутрь обломках каменной скамьи и не сводил глаз с реки, несущей беспокойные воды в темноту. Стремительно рождающиеся и умирающие водовороты, скалящиеся камни у самого берега, изломы земли вокруг и даже купол высоко над головой: всё было серым, будто последние угли катаклизма потухли и забрали с собой в небытие все краски.

Дальше берег ещё хранил след набережной с фигурным парапетом, но подобие обустроенности лишь делало картину более гнетущей. Река, некогда величавая и спокойная, больше не впадала в подземное озеро. Со страшным молчанием вода срывалась с изломанного края в пропасть, и Путешественник не отважился бы исследовать её дно. Не теперь, когда его лишили крыльев.

Ничтожная потеря, по сравнению с тем, что у него забрала Селестия кроме них. Холод одиночества сводил путешественника с ума. Путавшийся в камнях ветер и струи реки соединялись в недобром шепоте, пророчествующем о том, что ему не найти сестру никогда.

Всего несколько недель назад путешественник бы посмеялся небылице, но теперь в груди ныло и тянуло место, где их с Люмин души соприкасались — неделимые даже в дни, когда один из них спал беспробудно после путешествия.

Раз за разом Итэр касался больного места и отказывался верить в гибель сестры. Он бы знал наверняка, случись непоправимое. А этой тянущей пустоте будет и объяснение, и исцеление.

Нужно только встать и идти. Никогда прежде собственный голос не был настолько невыразителен и тих. Ему пришлось повторить трижды, чтобы высечь что-то похожее на злость и подняться.

В этом месте обитали лишь призраки. Ему бы двигаться дальше, на поверхность, откуда видно отнявшую у него Люмин Селестию, но у Итэра не было крыльев, чтобы подняться к летучему острову. И ни у кого не было крыльев достаточно мощных, чтобы поднять его. Даже у богов.

Потому Итэр медленно обходил руины Каэнрии, всё дальше от королевского дворца, всё меньше ожидая за каждым поворотом встретить Дайнслейфа. Но он встречал других. Одни рыдали, склоняясь над пустым местом. Другие без смысла плыли по нескончаемой траектории туда и обратно, точно разыскивая что-то. Третьи с тошнотворным звуком пожирали самое себя.

В путешественнике не осталось и искры магии, чтобы им помочь, но иногда у него получалось. Некоторым из них не нужно было большего, чем несколько слов, готовности выслушать или нехитрого действия.

Другим он помочь не мог, но почему-то продолжал свой горестный обход, оправдывая себя тем, что в руинах ещё может сохраниться механизм, способный помочь ему на пути к Селестии. Пока не останавливался в изнеможении, как на том осколке набережной у бездонного водопада.

На плато за стенами города, где он в конце концов оказался, не могло быть даже обломков машин Рейндоттир. Но к тому времени Итэру уже было почти безразлично направление.

У меня от перманентного страха зубы даже сводит. Этот страх другой, странный такой для меня, дикий, необузданный. Он словно бы себе меня подчиняет, и мне на секунду это даже нравится, потому что пока я ощущаю страх — я жива. Что еще моя мать может выкинуть, если она итак уже растоптала меня в пепел?.. Она забрала мою магию, которая всегда была не просто маленькой частью меня самой, а слишком большой, чтобы не оказать на меня никакого влияния. Она смотрит на меня непременно высокомерно и строго, а я обычно в ее присутствии взгляд прячу, опускаю глаза ниже, чтобы она не подумала, словно я способна ей перечить.

Чушь. Не способна.
Я слабая.

Мне нужно отыскать в себе силы, чтобы теперь поднять глаза и посмотреть на Блум, чтобы признаться ей, потому что так будет... Верно. Мне это нужно. Невозможно делать вид, что ты всегда в порядке, когда буквально весь мир кричит об обратном, выставляя тебя на показ словно куклу какую-то фарфоровую. Я больше не кукла, не хочу ей быть. Внутри меня чувства, эмоции, жизнь, и я не позволю матери продолжить их уничтожать.

Блум вздрагивает, следит за мной взглядом, спрашивает, все ли у меня хорошо, а я в ответ могу выдавить из себя только дрогнувшую улыбку. Я смотрю на свои ладони, словно это поможет мне собраться с духом, не позволит еще сильнее провалиться под пучину тронувшегося льда. Мне по праву рождения положено управлять светом, а я думаю о воде, о жидкости, которая меня способна уничтожить. Я выдох делаю медленный, кажется, что я даже чувствую, как двигаются мои ребра в грудной клетке. Или это только иллюзия? Губы поджимаю, складывая их в ровную линию, пространно плечами пожимаю, мол, не знаю.

Вру. Конечно, знаю, но почему тогда это гложущее ощущение, что стоит только признаться и все изменится, меня изводит? Возможно, потому что так оно и есть на самом деле?..  На пару мгновений меня даже ставят в тупик слова, будто я не считаю ее подругой. Она и все другие девочки — Муза, Аиша, Терра — у меня ближе подруг тут нет. Есть еще Беатрикс, но я не понимаю, что между нами происходит, мне оказывается проще ей обо всем рассказывать как раз потому, что мне совершенно не важно, увидит она во мне слабую девчонку, которая не может противостоять толком своей матери, или нет. А Блум и остальные, мне некого назвать друзьями больше, чем их. Я почти задаю ей вопрос вслух, хочу спросить, почему она так думает, но если позволю, то потом уже не начну разговор, ради которого сюда пришла.

— Я знаю, — губы поджимаю, языком чувствуя трещинки, — Знаю, — мне это нужно повторить, чтобы самой осознать. Ведь просить помощи — это не стыдно, так ведь? — Блум, — ее имя на выдохе произнести, в легкие набрать воздуха побольше, как отрезать себе путь к отступлению. Ну же, я не могу уже сбежать, просто потому что еще одна ночь, проведенная в спальне со своими мыслями едва ли не один на один — меня по ощущениям уже сведет с ума.

— Моя мать дала четко понять, что если я буду использовать магию света для своей невидимости, то у этого будут последствия. Я думала, что она не узнает, — смешок у меня вырывается непроизвольно. Я смотрю куда-то вперед, отводя от Блум взгляд. Ничего не могу сделать с этим всепоглощающим чувством стыда. Оно преобразуется словно в едкий воздух вокруг меня.

— Я ошиблась, — еще один вдох, теперь уже более медленный. Я поддеваю пальцами кофту, перекидываю волосы на другую сторону, чуть спускаю одежду ниже, чтобы Блум увидела на моей спине тот самый артефакт. Он должен меня контролировать, обучать дисциплине, мне не понять методы моей матери. Явно не сейчас, — Он не позволяет мне использовать магию. Совсем, — ведь не так уж и сложно, правда? Почему я тогда дрожу всем телом?.. Почему мне хочется поскорее опустить голову еще ниже, растаптывая уже собственнолично остатки своей гордости?

— Я теперь бесполезна, — какая из меня фея без магии? А принцесса, неспособна по мнению нынешней королевы даже соблюдать простые правила?..

Наверняка у всех, кто оказывается на пороге смерти, случаются странные приходы. А может мне просто отбили ботинками голову достаточно для того, чтоб из нее вывалились воспоминания, о которых я даже не подозревал? Или я с голодухи и жажды легко поддался запаху наркотика, которым заполняются трещины пещеры, и выдумал все это?
Картинка слишком уж яркая, как будто прошло не двадцать без малого лет, а случилось на прошлой недели. Там были не армейские ботинки, а видавшие виды кроссовки и кеды. Там были не талибы, а мальчишки от семи до десяти лет. Одно общее - что эти зверье, что те. Глаза жестоки, ругаются агрессивно, бьют, куда попадают. Инстинктивно я закрывал голову, пытался прикрыть живот, но на что хватает тонких ручек пятилетнего ребенка? Мне, тогда еще новичку в детском доме, досталось по полной. Не знаю почему. Потому что мои родители умерли, а не бросили меня как остальных воспитанников? Трудно вспомнить тот возраст, но этот эпизод  доказывает обратное. Мне там было уже настолько больно, что я перестал плакать и звать маму, просто лежал на земле, моля о том, чтоб этот все скорее кончилось. Мысленно просил, но он услышал и пришел ко мне - мой погибший отец. Разогнал злостных мальчишек, взял на руки и куда-то унес. Иллюзия постепенно рассеялась, обнажая в моем спасителе детдомовского завхоза.
Теперь, зная в общих чертах как устроена человеческая психика, я понимаю, почему тогда увидел в Григориче отца. Я не понимаю другого: почему сейчас передо мной Вадим?
Угол обзора хреновый, особенно когда один глаз, очевидно, отек. Но сложно не узнать эту фигуру, что так резко выделяется своей дерзостью и непозволительной яркостью среди черномордых чурок. Очень похоже на очередной приход, когда одна нога уже занесена над разделяющей жизнь и смерть чертой, но тут как в голливудском фильме вовремя появляется герой. Из Вада герой себе ну такой: он больше похож на антогониста типажа Дольфа Лундгрена, который вроде и не совсем злодей, но очевидно, человек с очень серой моралью. И он точно не мой отец, который вернулся с того света еще разок, чтоб вытащить своего волчонка из полной задницы.
- Вад?! - то ли вопрос, то ли удивление, то ли предупреждение: мой сослуживец рискует оказаться на каменном полу рядом со мной, если не уделит пару секунд талибу за своей спиной.
Он двигается эффективно, резко, но не лишает невольных зрителей - из тех, кто еще может смотреть - показушности. Очевидно, что это действительно Вадим. Я провел в нашем отряде уже около полугода, чтоб узнавать по одной только манере рукопашки, кто из старших в спарринге. Вадим... он... ну, как минимум запоминающийся с первого раза. Будь он даже в маске, одетый как нинзя, я бы узнал его из десятка.
Но мне сейчас не до представлений. Даже будучи видением, Вадим заставляет меня забыть о боли во всем теле и кое-как собраться в кучу. А Вад настоящий - и вовсе поверить в то, что мне еще рано хорониться.
Отрицательно качаю головой, как будто это должно значить, чтоб Вадим кончал его побыстрее. У меня нет никакого желания оставаться этом месте даже ради того, чтоб посмотреть, как эти уебки истекают кровью словно бараны на Курбан-байрам, хотя давящийся камнями чурка - зрелище, воистину, воодушевляющее.
Сомнений в том, что это Вадим, а не очередной завхоз Григорич, не остается.
- Вад... - почти укоризненно прошу, пытаясь встать хотя бы на четвереньки, чтоб с них подняться. И откуда только силы? Мгновения назад - если ими мне не показались часы - я думал, что у меня нет ресурсов даже на то, чтоб полноценно дышать, но при виде сослуживца в буквальном смысле открылось второе дыхание и затапливающее измученное тело желание жить. Да, особо нет на это причины, да, меня никто с Афгана не ждет, да... да какая нахуй разница? Я как минимум не хочу сдохнуть в этой братской могиле, из которой только счастливчики выбираются. И то... калеками.
Кстати о других - их полно. Впервые могу оглядеться, навскидку насчитав еще пятерых, но это только в поле моего зрения и более или мнее живые. Наши ребята... все наши. Все хотят жить, чего бы им это не стоило. Но я отчего-то совершенно точно знаю, что Вад не станет рвать из-за них жопу. Не понимаю только, какого черта он и за мной-то пришел? Видно по глазам: он нашел того, кого искал. Ну и похуй, пусть. Разберемся потом. Шагаю к нему и понимаю, что одна нога не выдерживает. Спотыкаюсь, но упасть мне не дают. Хочу быстрее отсюда выбраться, хотя понятия не имею, что там за пределами этой пещеры, и как Вадим собирается отсюда валить с едва стоящим на ногах мной.

Стражник, который первым попался под руку Векс после разговора с Йеннен, точно относился к числу новобранцев.

Он выглядел растерянно, но пытался держаться с достоинством, мгновенно выпрямившись, приосанившись, стоило только ей обратиться к нему. Попытку можно было бы засчитать, если бы не броня, совсем не подходящая росту, тощему телосложению, и оттого саботировавшая все его старания. К тому же, казалось, он смущался одного только присутствия Векс, что, в общем-то, её не особо волновало, — так после освобождения Уайтстоуна на Вокс Макина реагировали почти все, а едва перешедшие возраст пубертата подростки с тягой к геройству и подавно.

Мальчишке было едва ли больше семнадцати. Брайрвудов стоило ненавидеть уже за то, что таких, как он, лишили детства.

Несмотря на смущение и плохо скрываемую суетливость, юноша оказался сообразительным малым, быстро и с каким-то чрезмерным рвением зафиксировавшим все её просьбы, которые ограничивались, в основном, "найди и передай". Недавнее покушение наделало шумихи там, где и без того было слишком громко, и вопрос охраны в свете этого встал особенно остро. Замок и территория вокруг него были вне её компетенции, оставаясь основной частью забот Перси и её брата, но Векс всё равно помогала, чем могла.

— И ещё кое-что. Ты не видел Вакс'илдана?

По сконфуженному взгляду стражника стало понятно, что понятия не имеет, о ком толкует ему Векс. Запоздало до неё дошло, что за этот короткий срок, несмотря на статус местных живых легенд, имена членов Вокс Макина успели выучить далеко не все. С именами близнецов же дело всегда обстояло гораздо сложнее. Не только из-за сходства.

— Один из друзей твоего лорда. Выглядит как я, — снисходительно улыбнувшись подсказала Векс, небрежно махнув ладонью рядом со своим лицом. — Только хмурый, в чёрном и без титек.

Юноша вспыхнул и выпалил на одном дыхании:

— Он и лорд Персиваль направлялись в библиотеку около часа назад.

— Спасибо, ты чудо, — она подмигнула, и мальчишка, покраснев ещё гуще, поспешил раскланяться.

Когда он отвернулся, улыбка свалилась с её лица мгновенно, словно её никогда там не было.

Путь до библиотеки занял меньше пяти минут, и Вакс действительно оказался на месте, правда, уже в одиночестве. О том, что он забыл в полуразрушенной заброшенной библиотеке и о чём они говорили с Перси, Векс и не гадала. В Уайтстоуне не было других тем, кроме разгребания последствий короткого, но разрушительного правления Брайрвудов и культа их недобожества.

— Говорят, вчера тебя разыскивала сестра, — произнесла она нарочито лениво, подходя к нему и заглядывая через плечо, не особо заботясь о такой мелочи, как личное пространство. — Просила передать, что ты редкостный говнюк и что если ты продолжишь её избегать, она надерёт тебе уши.

Подкрадываться и пытаться подловить на задумчивости, как она порой делала, Векс не стала. Для этого она всё ещё была слишком зла. Устало-зла, если быть точнее, поэтому и агрессия вышла пассивной.

У Пса не было однозначного мнения по поводу… да поводу всего на этом проклятом свете. Кроме того, что он однажды убьет брата. И он не хотел это мнение иметь. Не хотел ничего доказывать никому, ни окружающим, ни самому себе. Так было уже долгие годы.
Драгоценный королевский зад подопечному мальчишки берегли от всего, что могло преподать хорошую трепку и жизненный урок. Правда, стоило ему исчезнуть нехарактерно для него из поля зрения телохранителя, как его тут же цапнули за руку. И пусть бы учился не размахивать своими руками лишний раз и бравировать, выставлять себя тем, кем он не является. Но урок здесь преподнесут только Старкам с их слишком зубастыми волками да подвернувшемуся под горячую руку принца мальчишке-простолюдину.
Псу было плевать. Плевать, потому что все, что ему нужно было – много выпивки, не так много еды, кров и чтобы оставалось чем платить девкам из борделя.
Клиган, впрочем, даже по-своему привязался к Джоффри. Как большой и сильный Пес к непутевому котенку, злые «мя» которого и пустое размахивание когтями игнорировал, цепляясь только за суть в его словах и иногда поддерживая нехитрые беседы. И с безразличием выполнял любые приказы, не желая лишний раз задумываться о правильности своих моральных выборов.
Страх в глазах мальчишки и явная мольба о жизни не заставили руку Пса дрогнуть. Быстрая и милосердная смерти лучше мучительной жизни. Сандор не походил в этом на изувечившего его тело и психику брата. И даже гордился из-за этого собой.
Он перекинул тело через плечо как обычный мешок с мукой. Раздобыл прежде лопату, чтобы соорудить нехитрую могилу.
И тут… встретил саму невесту принца. С явно покрасневшими от многочисленных пролитых слез глазами.
И остановился, криво усмехнувшись нетронутой огнем половиной лица, никак не пытаясь расшаркиваться, как делали бы те, кто называют себя рыцарями, и не пытаясь скрыть, что он, как и они, просто-напросто убивал по приказу всех без разбору. Правда, некоторые добрые рыцари еще и предварительно жестоко истязали и насиловали жертв, как треклятый братец.
Девчонка напоминала ему себя прежнего, давно умершего вместе от взаимодействия с огнем в камине. Жизнь прожует Пташку и выплюнет в самое Седьмое Пекло. Рано или поздно.
Пусть смотрит. Смотрит на Пса и его изуродованное лицо. Смотрит на тело простолюдина, имя которого Пес даже не знал. Пусть видит, что из себя представляет ее дражайший жених. Пусть учится. Пес, не признаваясь в этом даже самому себе, попытался проявлять о ней таким извращенным образом заботу.
- Паршивая выдалась неделька, не правда ли, Пташка? – в ироничных подражаниях Пса этикету яда было больше, чем в закромах дорнийцев.

иногда хаякава смотрит на меч и думает о том, что он может быть использован не против демонов — против него самого. когда-то, заключая контракт, он согласился на то, что меч заберет часть есть жизни. когда-то, когда он заключал контракты, все выглядело не так пиздецово, как сейчас. а теперь аки думает только о том, как сохранить жизнь всем — на себя уже насрать.

насрать с момента, когда руки лишился, когда семья в детстве умерла. хорошо ли жить одной лишь месть? кишибе всегда говорил, что нет. он его учил не терять рассудок — а если потеряешь, то и демонов перестанешь бояться, но аки. он не позволял себе этого. и именно потому огребал в драках, именно потому один за другим уходили его напарники. он и от дендзи был бы рад избавиться по началу — пришел тут, облизывается на все и за макимой ухлестывает хвостом. он раздражал аки на уровне клеток собственного тела, а потом.

а потом притерлись, стали вроде даже близкими друг-другу. но каждый раз аки забывает о том, что дендзи рос совершенно иначе — он пришел сюда не от безысходности, его не вело чувство мести. дендзи шел за тем, кто его погладит по голове и даст поесть. а аки дал ему еще и крышу — пауэр тоже, если так подумать. она никак не вписывалась в его мировоззрение и желание уединенности, но теперь..

теперь все иначе. теперь у них кошмары одни на всех, теперь пауэр боится темноты и аки приходится быть таким же сильным, как и раньше, потому что стеб за человечность он точно не переживет. а хотелось бы, если честно. хотя бы потому, что он не может понять простого — как выбираться из этой ямы, куда сам себя загнал.

— жуй овощи давай, — он совершенно беззлобно подпихивает обратно овощи, а после ужина встает. жутко хочется курить. снова. и пауэр тянет играть дендзи и это значит, что у них все по-старому. исключая ноющее чувство в груди, которое он никак не может угомонить. страх расходится щупальцами, давит, заставляет чувствовать себя так, словно он тонет.

— окей, — он больше ничего не говорит, лишь слушает шум воды и звон посуды. и все внутри него содрогается, когда дендзи снова подает голос. ах, да. они не договорили, а аки признался в том, что не хочет их потерять — это и правда было бы самым тупым поступком, который он мог совершить. но ему, почему-то, отчаянно все равно.

на войне ведь нет места сожалению, правда?

— и вовсе я не раскис, — дергает плечом здоровым, заставляет рубашку слегка дернуться, потому что там больше ничего нет. как и внутри аки. — это будет совершенно иное, дурака ты кусок, — он не может признаться в том, что не доверяет: ни кишибе, ни макиме. так его учили. хотел бы он сказать, что да, конечно — это все будет прекрасной идеей и затеей, но.

— кишибе едва ли удастся одолеть его, ровно как и макиме. тебе, быть может, да. но меньшее, что я хочу — потерять вас обоих. — ему хочется припечатать как же ты не понимаешь, но это действительно не возымеет никакого эффекта. до дендзи кричи-не кричи, не дозовешься. он ведь уверен во всем; кое-как снова вспыхивает огонек и поджигается сигарета. аки затягивается дымом, что разъедает легкие, и усмехается.

— едва ли мне долго жить осталось.

...Помещение кофейни встретило тишиной. В конце концов, еще только расцвело. Гидеон зевал без остановки, но все равно давно привык рано вставать и рано приходить сюда. Хотя папино заведение работает всего несколько дней, юноша вообще привык рано вставать за годы волантерской работы, которой пытался замолить свои прежние грешки. Уборщик там и сям, выгульщик собак, поддержка для пенсионеров по типу приюирать, постричь газон у дома, принести продуктов и лекарств. В общем, честно и искренне работал, не покладая рук, и старался быть хорошим мальчиком и приносить пользу обществу.
Правда, ему все равно упорно казалось, что в этом городе его едва терпят и что с каждым днем этого терпения становилось все меньше. Если пару лет назад после окончания учёбы в школе экстерном отношения с жителями Гравити Фолз были вполне нормальные и спокойные, то за последний год все снова пошло наперекосяк, и парень никак не мог понять и вспомнить, где и что он сделал не так. По этой причине он даже настоятельно отговорил отца делать большую вывеску с его, Гида, физиономией, как в детстве: "никто не пойдет в нашу кофейню, если будут знать "издалека", что я работаю у тебя! Ты прогоришь из-за меня!". Поэтому кофейню нарекли "дом родной" и никаких, упаси господи, лиц. Гидеон даже отказался пока что носить бейджик, хотя однажды ему явно пришлось бы - когда появятся еще работники, которых надо было бы поискать.
А тут еще с самого открытия в кофейне, по всей видимости, завёлся полтергейст, который постоянно портил продукты, щипал посетителей и швырялся вещами. Посетители косились на парня и явно подозревали, что он опять добыл себе волшебный амулет и с его помощью телекинезом их достаёт. Отнюдь, разумеется: ему хотелось бы радовать их любимыми напитками и создавать уютную атмосферу. Но все шло наперекосяк, и он всерьез задумался о том, чтоб уволиться и до конца жизни засесть в своей комнате, чтоб никому не мешаться, раз его присутствие приносит людям неприятности. И отцу было бы лучше нанять других работников, которые не будут входящим проклятьем.
И все же пока он старался бороться со своими упадническими настроениями.
Так что вот он - заходит в просторное кафе, пахнущие разными сортами кофе, пряностей и выпечки, отправляется в раздевалку и надевает форму, проверяет запас продуктов и затем уже переворачивает таблицу на двери, демонстрируя факт того, что кофейня открыта.
Где-то до середины дня было тихо: одна лишь Венди, которая приехала на каникулы. Поразительно, но она к нему относилась вполне дружелюбно.
- Привет, мелкий. Ты вообще не спал что ли? Видок у тебя болезненный. Хоть бы сам стаканчик бодрящего опрокинул. Нальешь мне двойной эспрессо? - она взлохматила его и без того всклокоченные светлые волосы и подмигнула, надувая пузырь из жвачки.
- Привет. Спал... часа четыре. Может и опрокину, да. Сейчас сделаем. Печенья, булочек? - он улыбнулся, стараясь делать это как можно более бодро, но судя по выражению лица рыжей девушки - получалось не ахти.
...Вскоре она ушла, и он действительно позволил себе самому стакан кофе покрепче, надеясь, что это поможет ему не отпугивать следующих посетителей своим внешним видом. Однако через несколько минут снова звякнул дверной колокольчик, но не успел Гидеон взглянуть на входящего, как метла, стоявшая у стены, взлетела и пнула его под зад, заставляя подчкочить на месте и облить себя содержимым собственным стаканом, вскрикивая.
- Зд-дравствуйте! Добро пожаловать! - громко заявил парень, рассеянно глядя на вошедшую девушку, которая казалась ему весьма знакомой. - Каковы ваши пожелания? - он снова нервно улыбался, надеясь, что гостья не заметит пятно на его фартуке и синяки под глазами, один из которых уже подергивался в подобии тика.