— А ну не лапай, урод косоглазый! — рявкнул Кенуэй, когда один из погонщиков во время одной из кратких остановок потянулся внимательнее рассмотреть черневшие сквозь прорехи в рубахе татуировки.
Впрочем, лохмотья, что нынче прикрывали ему плечи, уже сложно было назвать рубахой, прорех в ней было больше, чем уцелевшей ткани, правый рукав оторвали напрочь, когда Эдвард пытался отбиться от ловчих, выпрыгнувших на него из-за небольшого скального выступа. Что ему, кстати, удалось, но удирающего, словно сайгак, моряка быстро нагнал конный, сбив его с ног ударом древка копья по предплечью. Эд тут же вскочил, несмотря на пронзившую руку боль, однако острие длинного и плоского наконечника копьеца у подбородка остудило его пыл. Всадник, весело скалясь, протявкал что-то на своей тарабарщине и двое, те, от которых ему удалось отбиться, заломили ему руки за спину, быстро и сноровисто перехватив запястья кожаным шнуром. Только лишив его возможности дать отпор, они наконец выместили на пленнике свою злость и обиду за недавнее поражение.

Шагая в длинной шеренге рабов — Кенуэй достаточно повидал их в своей жизни, чтобы теперь ошибиться, — он все думал, куда же его занес случившийся намедни шторм. Эдварду таких в своей жизни видеть еще не доводилось — не было никаких предпосылок, шквалистый ветер напал так внезапно, что они даже не успели зарифить паруса, марсель на фок-мачте сорвало к чертям вместе с частью такелажа, и практически в то же мгновение обрушились непроницаемая стена ливня и мгла. Эдварда захлестнула ударившаяся в левый борт волна, потащив за собой, крепко приложив ребрами о планширь. Парень стиснул на нем пальцы, как на пресловутой соломинке, но следующая волна завершила дело. Кенуэй еще видел, как бросился к нему на помощь О'Шей, как Хорниголд хватает его за плечо и утаскивает с верхней палубы, а затем пальцы соскользнули с покрытого лаком дерева; его закрутило, завертело, садануло еще разок о борт корабля и оторвало от этого крошечного напоминания о том, что мир не состоит только из беснующегося, ярящегося бесконечного океана.
Чудом Кенуэю, полуоглушенному, полузахлебнувшемуся, удалось разглядеть среди свинцовых волн обломок рея и догрести до него, примотав себя к деревяшке обрывками парусов. В голове еще промелькнула мысль — к чему все это? Не проще ли умереть сейчас, чем медленно иссыхать под солнцем среди горько-соленой воды после, если ему удастся пережить этот шторм? Но руки с обломанными ногтями уже вязали узлы...
Когда очнулся, желток солнца уже отлип от края горизонта. Четверть часа потратил на борьбу с крепежами, которые сам же и навертел, чуть не разрыдался, грызя разбухшие, прикипевшие узлы: как глупо и нелепо — выжить в открытом море во время шторма и сдохнуть от голода, не сумев освободиться от груза парусины и древесины. Миновало.
Все утро бродил по косе в поисках того, что можно было бы закинуть в брюхо, но голод не был настолько силен, чтобы начавшие подванивать крабы соблазнили Эдварда. К счастью, отдалившись от берега в поисках ручья, он нашел и разорил, выпив яйца, несколько гнезд крачек. Тут-то его и взяли.

— Я сказал, не лапай!
Эд пихнул коротышку, который по-хозяйски схватил его за локоть, тыча пальцем в узор на коже и скороговоркой что-то объясняя другому, такому же кривоногому и косоглазому. Надсмотрщики вообще были похожи на китайцев, Кенуэй знал одного — старый хозяин опиумокурильни в Портсмуте. Никто не знал его настоящего имени, называли просто Джо. Ну, в самом деле, почему бы не назвать китайца Джо, когда ему так идет?
Круглолицые, темнокожие, с вытянутыми глазами, он ехали на лохматых низких лошадках, впрочем, кажется, отличавшихся выносливость — за весь день им не встретилось ни одной речушки, чтобы напиться, но животных это, кажется, не беспокоило. В отличие от самого Кенуэя, жадно, с маниакальным выражением глаз наблюдавшего за тем, как пьет из меха один из всадников. Впрочем, среди местных тоже махровым цветом цвел расизм — тот, что повалил англичанина, был, как и его конь, явно другой породы — черты лица правильные, глаза кошачьи, нос горбатый, словно у турка. Но, черт возьми, не мог же он пересечь Атлантический океан всего за одну ночь!
Только ближе к закату караван добрел до поселения, где собирался остановиться на ночь по всей видимости. Выяснить, где именно он оказался, мешало абсолютное незнание аборигенами английского языка. Среди рабов были белые, как и он, но их целенаправленно разделили, не позволяя общаться. Одно можно было сказать точно — ландшафт на карибское побережье похож не был.
Оскорбленный его несдержанностью криворожий абориген грозно прикрикнул и саданул его арапником по плечу. Эдвард заставил себя улыбаться.
— Эй, парни, я хоть и не английский лорд, но даже для меня вы воняете как два старых обосравшихся осла, — миролюбиво, растягивая губы в широкой лыбе. — Господи, да вы же по-нашему не бельмеса...
Следующим словом моряк поперхнулся от града ударов арапником, он упал на колени, вжимая голову в плечи и опустив подбородок к груди, спасая глаза и зубы. Косоглазое рыло опустилось к нему, сияя удовлетворенной улыбкой.
— Асыбаисса, — прошипел ему на ухо караванщик, — мы не говорить твой ясык, патамуста он грясный, как ты, сабака!
Эд, в свои двадцать три по праву считавшийся если не королем, то уж точно маркизом кабацких драк, дернул верхней губой и резко боднул косоглазого в нос, с удовлетворением услышав, как хрустнули хрящи, добавил ногой — куда дотянулся, но тут его оттащили за врезавшиеся в запястья путы. Пнули в живот так, что захотелось выблевать кишки, вздернули на ноги — только для того, чтобы с оттяжкой залепить по роже кнутовищем, затем подхватили под локти и потащили куда-то вглубь поселения.
— Эй, Рыло! — надрывал глотку Кенуэй, гуднося из-за перебитого носа. — А твоя женушка такая же красотка, как ты? Или предпочитаешь ослиц?
Его спустили с лестницы, швырнув в какой-то подвал. Эд не торопился вставать на ноги, уткнувшись лбом в прохладную глину пола и хрипло посмеиваясь, несмотря на побои. Глаза не сразу привыкли к полумраку, но затем он увидел человека, внимательно следившего за ним из-за решетки, которой было разделено небольшое помещение. Кенуэй сплюнул кровавой слюной и ощерился в наглой, насмешливой ухмылке, так же ощупывая незнакомца цепким взглядом, после чего опрокинулся на спину и поднял ноги "свечкой", пропуская их сквозь кольцо связанных рук.
— О-ох-е-хех... — прокряхтел узник, вытягивая перед собой занемевшие кисти рук, и расплылся в идиотской счастливой улыбке, как будто вспоминая добрые деньки, — давненько меня так не лупили. Ну, — парень поерзал на спине, устраиваясь поудобнее на жестком полу, с наслаждением вытянул и скрестил ноги, — а тебя сюда за что бросили, дружище? И где вообще это "здесь"?
Эдвард не шибко надеялся на то, что его поймут и уж тем более ответят, но то, что караванщики понимали английский вселяло надежду. Тем более, сосед походил на европейца. Языкатый моряк острой необходимости в собеседнике не испытывал, способный болтать даже с щетками, пока драит палубу, однако узнать, в какие края его занесло, все было надо — побег в неизвестность нес дополнительные риски.

Мир замирает, когда монетка взлетает в воздух. Я чувствую, как она рассекает его, меняя судьбы мира. Ведь каждый шаг, каждое решение, которое мы принимаем, рвёт полотна судьбы. Они вновь восстановятся, как то всегда было — люди не заметят разницы. Глупцы и слепцы, никогда не понимают, что вокруг них только что всё изменилось. Один взгляд не в ту сторону — возможно, посмотри они в другую, приняли бы иное решение. Одно "да" вместо "нет". Скольких это затронет, а затем, словно цепная реакция, отправится дальше? Никто не думает о последствиях своих поступков, даже если уверен, что совершает лишь обдуманные шаги. Каждый верит, что всегда можно что-то изменить. Даже если парки, мойры и норны вновь переплели своё полотно. Ведь они видят суть — ту, где оно не крепко, буквально рвётся.
Правильное решение. Кто может подсказать его лучше самой Судьбы?
Сжимаю крепко руку, когда прохладный метал падает на мою ладонь. Ухмыляюсь только, разглядывая обожжённую сторону. Решение принято и оно неизменно. Я многими был — прокурором, мужем, преступником, маленьким запуганным ребёнком. Но всё это, так или иначе, вело  меня к единственному возможному предназначению. Презираю тех, кто натягивает мантии на жирные тела и голосит о том, что  совершает благое дело, набивая карманы под тихий шёпот виновных и крупные слёзы тех, кто нет. Но это другое. Я — судия, но повелению той, которой подвластны все грани наших жизней. Потому что я беспристрастен. Не слушаю ни лжи, ни уговоров. Ведь не мне решать, каков будет исход дела. Вопросы, что задаю, всегда конкретны. Мне не нужно знать, что говорят люди, в своих жалких попытках оправдаться или найти подходящие для себя лазейки. ОНА лишь вершит их судьбы. Так быть и должно.
Но это всё после — я не забуду, что за сторона выпала. Решение принято и не мне то судить. Я не имею мнения своего по тому вопросу, как и должно. Зачем, если ответ на заданный вопрос уже получен?
Жду всю процедуру, нудную довольно, но того требуют правила. Мы должны здесь получать лечение, но заперты вместо того в одиночных клетках, за крепким непробиваемым стеклом. Наблюдаем друг за другом, словно рыбы в разных аквариумах, лишённые способности общаться. Они думают. что так безопаснее. Словно, если я не перекинусь парой фраз с Бэйном, это может что-то изменить в продажном и вонючем городе, что ненавижу всеми фибрами своей души. Глупо, весьма. У нас на данный момент нет общих дел, хоть имелись в прошлом. Знаю, что будут потом — когда выйду отсюда на свободу. Мне обещают, что останусь здесь до конца дней своих, но вижу ненависть, что плещется в глазах. Они не спокойны. Не равнодушны. Знают о том, что будет, пусть не в самом скором времени. Моё заточение здесь было практически добровольным. Моя жена — единственная причина, почему я тут оказался. Ни детектив Гордон, ни всё полицейское управление Готэма, ни любые иные мотивы, не имеют к тому никакого отношения. Всё упирается лишь в личный выбор. И мой заключался в том, чтобы позаботиться о собственной семье. Знаю, что сделал бы лучше это, находись  сейчас рядом. Готэм — вонючая клоака, но и он, словно театр, давно раздал своим актёрам роли. И я в ней занимал одну из главных. Теперь же, когда меня не стало, шакалы стекаются и грызутся, создавая ещё больший хаос, чем был. Взяв то, что мне было нужно, я продолжал получать лишь то, чего хотел. Теперь же...Впрочем, даже забавно, сколько раз Аркхэм был разрушен и менялся. Когда я был прокурором, все они, местные обитатели, имели возможность общаться. Затем, короткое время, тут были клетки, обычные железные прутья, словно все находились в тюрьме, а не лечебнице, что призвана была помочь им. А теперь....Кажется, местная администрация учится на собственных ошибках. Мы — те, кто судом, словно это могло быть объективно, признаны были больными. Поломанные психики и сместившиеся набекрень мозги. Рядом со мной были Джокер и Мистер Фриз. Мы вряд ли могли считаться похожими. Но они... Им проще создать для нас целую больницу. А после, каждый раз, возвращаться к тому,  с чего начинали.
Усмехаюсь лишь, когда на меня надевают кандалы. Говорят, что мы больны, но столь жестоко обращаются. Как можно? Я мог бы создать им невообразимое количество проблем. Охраны на каждого больше, чем в любой тюрьме. Ведь мы — сочетание худшего из того, что породил этот мерзкий город. Лечебница для душевнобольных преступников. Одно лишь  её наличие говорит о том, что Готэм представляет из себя.

Не могу сказать, что идти удобно — руки скованны за спиной, а ширина шага ограничена браслетами на ногах. Столько человек рядом, держат оружие, словно ждут вспышки в любой момент. Мог бы. Отсюда трудно выбраться без подходящего плана, но вряд ли что помешает отправить на тот свет несколько охранников. Они так уязвимы, когда думают, что защищены. Когда приносят нам еду и выводят на прогулку. Когда думают, что инъекции, что вводят нам, работают так, как должны. Причиняют физические страдания, кислотой растекаясь под кожей и выжигая последнее, что оставалось там живое. Но это даже иронично. Боль превратила нас в тех, а остальных заставила бояться нашей природы. И всё же, они продолжали считать, что это может помочь. Впрочем, со мной даже ироничнее. Харви Дент давно заткнулся, со своей неуместной моралью, был лишь я. В моей камере не было зеркал, которые можно было бы разбить, использовав осколки, к тому же, давно не видел собственного отражения. Они держат его далеко от меня, словно лишь это — вид того, что мне предстанет, единственная причина для всего. Даже забавно. Разве хуже нас делает встреча с самими собой? Но я помню, кем стал. Помню, словно неясные тени прошлого, как выглядел тот, кого называли Аполлоном. Помню, как Джильда гладила меня по лицу, своими тонкими артистичными пальцами. Она так и не прикоснулась ко мне после. Кроме прощания. Я добровольно согласился отправиться сюда, если это заставило бы её меня меньше бояться. Так чего опасаются все вокруг? Желай я никогда не оказываться здесь, мне не пришлось бы этого делать. Слишком умён как для тех, кто хотел меня убить, так и для тех, кто пытался понять. Ничего личного по отношению к детективу Гордону. Но наше противостояние, не имей он козырей на руках, вполне могло стать его длительной головной болью. В конце которой не обещано ничего, в качестве избавления от страданий. Кроме гильотины.
Растягиваю губы в улыбке, когда вхожу в комнату для свиданий. Чувствую неравномерность без  всяких зеркал — одну сторону тянет куда больше. И всё же, это наслаждение — вновь не радовать никого своим ликом. Тем, кто находился со мной рядом, было плевать. Но отвращения обслуживающего персонала было недостаточно. Ах, да. Наших надзирателей. Постоянно подбираю им не совсем то определение.
— Детектив Гордон... Усмехаюсь, не сводя с него взгляда, пока меня усаживают на стул и прицепляют к столу и и стулу. Вижу, как рассматривает процесс и от того немного раздражаюсь. Наверное, считал своей победой то, что оказался здесь — в конце концов, именно в его досье будет указано, что отправил сюда Двуликого, обвиняющегося в сотнях тяжких преступлений. Какой же он всегда был молодец. Честный. Бравый. Смелый. Обладающий ещё тысячей подобных качеств. Которые никогда, вот уж жалость, не имели в этом городе никакой ценности. Кто-то однажды, как я, переставал наконец сопротивляться очевидному. Кому-то эту истину придётся постигнуть несколько позже.
Но истинное удовольствие во мне порождает то, что мы вдвоём знаем правду. Я не рассказывал её ни на суде, ни на комиссии, что меня сюда отправляла. Без ложной скромности признавался в преступлениях, что совершал, но не называл причин, по которым дал надеть на себя наручники. Милое личико копа напротив? Вряд ли. Старая дружба? Тоже нет. Это Харви с ним был близок, считался когда-то лучшим другом. Но Гордон был частью системы, а та предала его. Дент сопротивлялся. Мне это не нравилось. Пришлось выжечь напалмом всё то, что их  связывало когда-то. Мне не удалось  справиться с воспоминаниями — это сложнее, чем принять абсолютно прописные истины. Но победа заключается  в том, что значения никакого они уже не имели. Да, мы помним, что Харви Дент был  когда-то прокурором, самым честным из всех, кого знал когда-то Готэм. И даже то, насколько искренне он хотел сделать этот ненавистный город лучше. И про всё, что было связано с Джимом — тоже. Но он молчит. Тот  эффект, которого пытались добиться в Аркхэме, влиял только на него, судя по всему. Боль его разрушила, она же окончательно подавила. Но я...Мы сходимся лишь в одном — в любви к Джильде. Однако, на том всё заканчивается. Я не настолько безумец, как они думают. Понимаю прекрасно, что я и есть он, а он и  есть я. Но они говорят про раздвоение личности, не понимая, насколько же всё иначе устроено. Я же не собираюсь им в том помогать.

— Нравится зрелище? Всё делают, чтобы я не создал проблем. И не способен был ни на какие действия, кроме как открывать рот для разговоров. Один охранник упомянул по пути, что детектив ко мне с интересным разговором, но расспрашивать я его о том не стал. Слишком много чести — вести диалоги с кем-то, вроде них. Всё предпочитаю узнавать из достоверных источников и составлять о том собственное мнение. Насколько же мне действительно станет любопытно.
Откидываюсь на жёсткую спинку неудобного стула, насколько возможно, не прекращая ухмыляться. Да, я был здесь и наверное, это порождало гордость в душе детектива. Воспользовался единственной моей слабостью, чтобы достичь собственных целей. Насколько он не походил на всех нас? Даже забавно, сколь крива правда, если смотреть на неё с разных сторон.
— Наверное, доставляет удовольствие видеть меня таким, детектив? Конечно же, мне интересно. Он — победитель в этой ситуации. Я в наручниках, а он восседает передо мной  и совсем скоро уйдёт. На свободу, которой у меня нет. Но я никогда не дам забыть ему  о том, что моё задержание — последний подарок Харви Дента. Будем считать, что по старой дружбе.
-  Старый друг в цепях. Благодаря бравой службе. Приятно считать себя победителем зла? В моём тоне нет ничего, кроме издёвки. Не утверждаю даже, что обо мне идёт речь. Но есть подозрение, что с Харви мы выглядим одинаково. И то, что он видит во мне, он должен видеть в нём. — У вас плохое понятие о дружбе, детектив Гордон. Он даже даже не пытался убить вас, когда мог. И у него бы получилось. А вы так... Говорю фальшиво-сочувствующим тоном, словно только о том и переживал целыми днями. Нет конечно. Джим Гордон — не моя история, а его. Мне ничего не досталось от этих взаимоотношений, кроме мерзкого чувства добровольного проигрыша. — Вы со всеми друзьями так, детектив? А я ведь слышал столько хорошего. Кажется, это понятие в вас извращено. Намеренно кривляюсь, наблюдая за реакцией Джима. Всегда старается быть скалой. Но как же это трудно, наверное, когда постоянно приходится делать нелёгкий выбор, идти против собственной природы. Впрочем, жалости от того к нему не испытываю. Всем пришлось. Этот мерзопакостный город никогда не позволит поступить иначе.

Не стоит обманывать себя тем, что Войту это решение далось тяжело. А главное - не могу его за это осудить, даже мысленно. Как бы не взывал к своему профессиональному "служить и защищать",  а не "карать во имя мести". Конечно же, это не правильно, кто спорит? И всё же...Представлять не хочу даже себя на его месте или Олински, когда их дети погибли. Слишком тяжело, словно пятнадцать тон чего-то тяжелого на сердце свалили. И даже думать не хочу, как повёл бы себя в подобной ситуации, с теми, кто был в том виновен. Знаю, что не в наших силах предполагать, что случится однажды, мы над тем не властны совершенно. И всё-таки, весьма эгоистично, отрезаю от себя все размышления даже об этом. Не хочу понимать, если даже малой части моего осознания достаточно для того, чтобы суметь простить Войта за два его решения из-за семьи. Но я, совершенно точно, никогда за свою жизнь, даже пробовать не хотел бы примерить его шкуру. Многое он делал неправильно, не так, как принято в нашем обществе и уж точно, совсем нехорошо для копа. Вот только, забывать не стоит никогда, что за значками всегда тоже люди, просто с большим набором ответственности, чем большинство. И каждый из нас, вне всяких сомнений, готов защищать свою семью, чего бы это не стоило. Нельзя так поступать, это любой скажет, взглянув со стороны. И все слова представителей ОВР о том, что кто-то, подобный сержанту, марает и нашу честь, слышал прекрасно. Да наплевать на их мнение и выглаженные костюмчики, за которыми души не прячется. Всё видят с позиции собственной безопасности - должны управлению доказывать свою пользу, а всем копам, работающим на земле - свою власть. Подумаешь, кто-то принимает непростые решения ради этого города, наполненного уродами всех мастей. Главное - им самим не измазаться. И конечно же, не могу отвечать за их биографии, даже не пытался никогда вызнать историю каждого. Вот только сомневаюсь, почему-то, что погибни ребёнок или внучка кого-нибудь из них, даже плечом бы не дёрнули в сторону чего-то незаконного. Может быть и сдержались бы, не знаю. Но у них и Войта методы всегда различались, это во-первых, а во-вторых, смелости у него побольше было, бросать системе вызов каждый раз. Все знаем, что любимчиком в отделе собственной безопасности не числится. А я уже устал объяснять им, каждый чёртов раз, когда появляются со своими предложениями, что могут развернуться и уйти. Не собираюсь сдавать сержанта, несмотря на все эфемерные обещания продвижения по службе. Мы - одна семья. Чего никак не могли понять представители ОВР. А свою семью принято защищать.
Усмехаюсь только, головой качая, когда слышу последние слова Риксона. И снова одна и та же тема, мотив которой не меняется с того самого момента, как я присоединился к этому отделу. "Он всех вас потащит на дно. У тебя Холстед впереди успешная карьера, не перечеркни её, защищая того, кто опасен для этого города. Прислушайся к собственной совести". Иногда слова переставляли местами, иногда менялись лица тех, кто это произносил. Но в общем-то, ничего нового, действительно цепляющего за душу. Могли бы хотя бы получше готовиться, прекрасно зная, как обстоят  со всем дела. Хоть кто-то за последние годы сообщил им хоть что-нибудь полезное? Последний был Джин, которого они крепко взяли за яйца, используя безопасность отца. С нами, вот только, у них подобных козырей не было. Буквально ничего, кроме бесплодных попыток надавить на совесть и обещания лучшей жизни. Никто в нашем отделе не работает столько же, сколько я. И когда Войт уйдёт, а я сдам сержантский экзамен...Не думаю, что готов получить это место такой ценой. Он нужен не только нам и этому отделу, но и городу. Не все решения сержанта были правильными, а методы чистыми. И всё-таки, мы понимали, чего ради это всё. А иногда и выбора не оставалось. Можно спать спокойно, если не нарушать правил. Вот только, вряд ли получится сделать это, зная тому цену. Когда очередная мразь на свободе осталась, потому что так действует система. Потому что ты не захотел связываться. Потому что ни за что бы не захотел таких же проблем, как были у Войта. Мы были разные с ним, на многое бы я не решился. И всё же...Не может быть в нашей работе быть простого выбора. Его не существует просто, когда речь идёт о чужих жизнях.
- На что потенциальный расчёт? Что мне настолько понравилось сейчас быть на месте Войта, что подам вам его на блюде, придумав то, чего не было? Ухмыляюсь только, в глаза Риксона заглядывая. Уже не официальное выяснение того, что я знаю, скорее остатки разговора просто, пока Рузека трясёт его коллега. Тому даже хуже, пожалуй, стальная хватка у леди. Впрочем, всё равно спокоен на тему того, чем всё закончится. Не думаю, что нажима хватит на Адама, с которым мы всё уже решили для себя. И сколько угодно ОВР могут говорить про лучшие мотивы, взывая к нашей гордости за профессию. Мы всё-таки понимаем, что происходит. И далеко не о безопасности этого города они заботились, пытаясь проглотить Войта, застрявшего костью в их глотках. А о сохранении собственных костюмчиков, предоставляя результаты своего труда. Сколько их уже слетело, с ним не справившись? Да и ко мне столько раз обращались, слыша одно и то же в ответ, что это правда уже вызывает удивление. Неужели опыт прошлых лет ничему не учил?
Поворачиваемся оба в сторону двери, когда она открывается и Адам появляется вместе с сержантом Никс. Выглядит она, к моему удовлетворению, весьма недовольно, с поджатыми губами. Полагаю, беседа прошла едва ли более продуктивно, чем у меня с её коллегой. Демонстрирую уместную вежливость, не проявляя особенно своих эмоций. Но вряд ли не догадываются, куда мы с Рузеком с удовольствием послали бы их сейчас. Взбесился я на стадии "Холстед, у тебя же семья, сын, ты не должен позволять себя тащить на это дно". Да, у меня была семья. Но во-первых, ненавидел просто, когда это использовали неважно, каким образом, а во-вторых...Да, у меня семья. А потому, я отлично понимал Войта и его поступок. Плохой психологический ход, весьма непродуманный. Может быть, лет пять назад, ещё смог бы осудить, в сомнениях пребывая, а теперь, ступив на место Войта хотя бы одной ногой...всё меняется, когда у тебя появляется свой ребёнок. И то, что сложно понять было до того, вдруг становится таким очевидным.
- Никто не приехал. Я уже сказал, что всем раздал поручения по нашему расследованию и они будут заниматься ими. Не надо тормозить работу всего нашего отдела, наслушавшись баек на улице, договорились? Намеренно всех удалил, кого куда, зная о том, что к нам с Адамом сюда из ОВР приедут. Не хотел, чтобы шныряли здесь или задавали неудобные вопросы хоть кому-нибудь. Тем более, никто из ребят и правда ничего не знал. Не стоило их вовлекать ещё и в это. Впрочем, ОВР и не старались, как ни странно. Знали почему-то, совершенно чётко, кому задавать вопросы об этом. Ссылались конечно на то, что мы с Рузеком первые прибыли на место преступления, но...Не знаю. Было в этом что-то ещё, в этой уверенности.
Правда, мишени для нападения выбрали неудачные. Никто из нас с Адамом не был новичком в этом отделе и подобные проверки проходили тысячу раз. Что в этот раз могло пойти для Войта не так? Впрочем, намекали, что я могу уже сдавать на сержанта, а Войт весьма неблагонадёжен, и если споткнётся, как и  должен...Бред. Не того они человека выбрали, чтобы грызть кого-то за возможные перспективы.
- Мы закончили? Вежливо улыбаюсь, смотря на представителей ОВР, выдерживая их раздражённые взгляды. Стервятники, ни дать, ни взять, предпочитающие кружить не над падалью даже, а над живым ещё существом. Вот только, пусть подальше от нашего отдела кормятся. Здесь точно им никто не подкинет пищу ни для ума, ни для желудка.
Молчим с Адамом, провожая их взглядом, сжимая руки на груди. Перестаю облокачиваться на стол, в показной расслабленности и только убедившись, что достаточно времени прошло с их ухода, поворачиваюсь наконец к Рузу.
- Как всё прошло? Предполагаю, что нормально, раз уж из отдела собственной безопасности ушли недовольные нами, но всё же. Давить пытались, но не скажу, что с перебором. В этом, как мне показалось, не было ничего действительно личного к Войту, к его деяниям, как бы не распространялись по мораль. Просто он для ОВР добычей был лакомой, вот и всё. Весь мотив для горящих сердец.
- Умеют они достать, этого не отнять. Вздыхаю только, пытаясь встряхнуться после встречи этой, не самой приятной. Не дал им ничего из того, что они хотели, но не значит, что хотел бы повторения общения. Уверен, что ещё не раз встретимся - дело по убийству того парня не закрыто, виновный не наказан. А значит, придерживаться они будут изначальной своей версии, про заказ Войта. С которой солидарны были и мы с Адамом. Разве что, не собирались раскрывать свои рты на эту тему.
- У них точно есть что-то вне обычных подозрений на тему Войта. Не могу объяснить, просто чувствую. Во-первых, знают про ситуацию с его внучкой, а во-вторых....Не спрашивали даже. Просто хотели себе дополнительных свидетелей словно. У тебя также? Могли и просто разные методы использовать, утверждать не могу, плохо представляя, что в голове каждого из них. Зато сложилось такое впечатление. - Так, надо подумать, пока сержанта нет, что дальше. Протираю своё лицо ладонями, стараясь сконцентрироваться. От шавок из ОВР мы отбились, с этой стороны они не подойдут. Но в каждом деле ведь есть свидетели и обстоятельства. А ещё - информаторы, рассказывающие о том, что действительно происходит на улицах. - Созваниваться с ним и разговаривать на такие темы не можем. Значит, будем решать сами. И вся информация должна быть подальше от наших, чтобы их в это не втягивать. Плечами только пожимаю, констатируя факт, как всё будет. Не произношу вслух то, что мы и без того оба знаем: это правда был заказ Войта, а мы сейчас собираемся стать соучастниками преступления, скрывая его. Вот только, оба уже сделали свой выбор. В тот самый момент, когда начали лгать ОВР. И не донесли о собственных мыслях.
- Не говорим, чем заняты, ни Ким, ни Хейли. Я серьёзно. Если спрашивают, куда отлучаемся, то по личным делам. Не стоит в это никого втягивать. Во-первых, вряд ли поймут, а даже если, это значило бы их подвергать опасности. Делать такими же соучастниками, если вдруг что пойдёт не по плану. Так что, мы с Рузеком в это добровольно ввязались, сделав свой выбор, нам за него и отвечать. Единственным, в этом смысле. Вот и всё, собственно.

[indent] Нельзя сказать, что дело Войта приобрело неожиданный поворот, удивляя сотрудников его отдела новым приходом шакалов из отдела внутреннего расследования. Скорее даже наоборот, было довольно понятным, что коллеги заинтересуются главой вновь после того, как напавшего на его внука обнаруживают мертвым. Ни я, ни Холстед дураками не были. Кажется, стоило один раз взглянуть на сержанта, чтобы заиметь подозрения в его участии этого убийства, однако… Что сам я думал по этому поводу? Я не стенал из-за сокрушительности преступления, не шел вразрез со своим внутренним копом. Черт, кажется на мгновение я даже негласно поддержал наставника за радикальность методов, но все-таки не это стало причиной того, что я решил встать на защиту Хэнка. Я был предан полиции, верил, да и верю до сих пор в систему, но не могу не признавать, что иногда она дает сбой. Как и любая другая. С этим я согласен не был. Моя внутренняя жажда справедливости была сильнее правильного поведения со стороны закона. А верность «своим» всегда шла бок о бок с безумием. Не зря что ли я подставил себя ради Антонио? Впрочем, не жалею. Повторись такая ситуация снова, я не стал бы ничего менять и с радостью подставил бы себя под удар ради спасения своего коллеги и друга. Я пошел бы на это ради любого члена своей команды, а потому ни разу не колебался, когда разговор с Джеем пошел о том, как нам поступить дальше. Расклад был ясен с самого начала, оставалось только пройти первый этап и понять, что ОВР известно об убийстве и о ролях Войта и них самих.
[indent] Мне не раз приходилось проходить через подобное. Процесс не из приятных, но мне ли привыкать? Стараясь держаться спокойно и уверенно, я присаживаюсь на твердый стул перед серьезного вида леди, и устраиваюсь на нем настолько расслабленно, насколько это возможно. Благо, эти двое появились в нашем отделе и на нашей территории, и каждый сантиметр рабочего пространства словно бы вселял уверенность в работоспособность затеи. Никто больше не попадает под удар, только двое нас, оказавшиеся первыми на месте преступления, и спокойствие остальных коллег добавляет мне чуточку самоуверенности, ни лишая рассудка, ни даря чувство неуязвимости.
[indent] - Офицер Рузек, Роберт Рузек ведь ваш отец? – низкорослая, крупноватого телосложения женщина с густыми каштановыми волосами переводит взгляд с папки на меня, моментально считывая мою реакцию, словно губка, впитывающая влагу. Не меняясь в лице, выдерживаю карий взгляд и отвечаю спустя пару секунд. – Так точно, мэм, - выбирая деловую форму общения, стараюсь не выделываться, не строить из себя мальчишку или подлизу, демонстрируя уважение и настойчивую холодность. – Его ведь обвинили в превышении полномочий. Лишили пенсии, полицейского звания и всех наград… - удар ниже пояса мог бы подействовать на того, кто не ожидал бы похожего хода, но я ни разу не удивился. – Да, мэм. Это я его сдал, - дергаю уголками губ, выражая отсутствие сожаления по этому вопросу. – Мой отец перешел черту и понес за это наказание. Но я не вижу связи между Бобом и Войтом, - пожимаю плечами, ощущая, как теряю терпение с этим цирком шапито, который устроила мне сержант Никс. – Один член вашей семьи уже оказался преступником. Вы же не хотите, чтобы Войт потащил и вас за собой на дно этой ямы, - да, следовало ожидать, что она так вывернет. Вытягиваю вперед ноги, делая вид, что не имею понятия, к чему вообще ведет женщина, сидящая напротив меня. – Я уже говорил вам, что не знаю ничего, что помогло бы вам копать под Хэнка и дальше. Ему незачем меня тянуть, я уверен, вы ошибаетесь на его счет. – Слова кажутся подобранными случайно, однако это не совсем так. Мне приходится извращаться, чтобы не дать прямого свидетельствования против виновности главы отдела и самому не попасться на игру слов. – Слушайте, я не знаю, что еще добавить. У нас сейчас полно работы, мы не сидим без дела. Есть два висяка, которые мы должны закрыть до возвращения Войта, так что... У вас остались еще вопросы? Если нет, дайте нам возможность помочь этому городу так же, как хотите помочь ему вы, - в последнюю фразу вкладывается капля фальшивой лести, в которую не верю ни я сам, ни моя собеседница. Сержант Никс поджимает губы, стоит мне подняться на ноги и дождаться от женщины вынужденной реакции. Выходя из помещения, мы с сотрудницей департамента полиции проходим длинный коридор, оказываясь в общем зале, который облюбовал Риксон, «маринующий» Джея. Лысоватый мужчина, судя по выражению лица, тоже в восторге не пребывает, не получая от коллеги никакой нужной ему информации, но я не спешу ликовать и переглядываться с другом. Нам с Холстедом нечего скрывать – вот, что должны чувствовать эти двое, хотя надежды в то, что они просто поверят и отступят нет никакой. Но игра началась, мяч уже на поле, и мы как сотрудники двадцать первого участка только что отбили первую попытку попасть в ворота. Пока только пробную, проверяющую силу противника, но показывающую, на чьей стороне оказываются временные напарники.
[indent] - Пытались надавить на меня делом моего отца, - отвечаю брату по оружию, стоит ему задать вопрос. – У них не вышло, - пожимая плечами я подвожу итог, складывая руки на груди и играя желваками. Методы у каждого свои, безусловно, но этот ход был грубым. У них не получится сыграть на наших слабостях, хотя попытка засчитана. – Как у тебя? – верю, что Холстед придерживался изначального плана, иначе к чему было вообще все это затевать, и нисколько не сомневаюсь в исполняющем обязанности сержанта в его отсутствие. – Да уж, - недовольно цыкаю, дергая левым уголком губ. – Как думаешь, у них что-то есть? – спрашиваю я старшего, переводя на него свой взгляд, и киваю, стоит Джею подтвердить мои опасения. – Думаю, пока они действовали аккуратно. Аргументы слабые, но, возможно, это сделано для отвлечения внимания или же, действительно, уточняли что-то через нас, - такая тактика тоже работает, особенно с теми, кто после первой встречи с копами считают себя неуязвимыми. Мы с напарником такими не были, но это лишь означает, что расслабляться не следует. – Думаю, для наших ребят будет лучше держаться от этого дерьма подальше. Их могут допросить, конечно, но не будем ставить их под удар, пусть ведут себя естественно, не вникая во всю эту канитель. – К тому же лишняя нервотрепка может сослужить плохую службу с делами, которые мы, правда, остались вести. – А на счет информаторов… - задумчиво почесав щетину, перебираю в уме всех тех, кто мне должен и выуживаю знакомое лицо и имя, - У меня есть один парень. Отсидел срок за мошенничество, отмывает деньги одной из банд. Он скользкий тип, но я спас его задницу от второго срока, так что с тех пор держу его на коротком поводке и не даю это забыть. Он живет как раз в том районе, где произошло убийство, и, поверь, на тех улицах не происходит ничего, в курсе чего не был бы этот парень. – Диксон всегда был довольно осторожным парнем. Строил из себя дурачка, прикидывался глухим на одно ухо, но всегда оставался в игре. Связываться  с ним по телефону было бесполезно, так как он никогда не брал трубку с неизвестных номеров и нарочито не записывал мое имя в свои контакты. – Я знаю, где его найти. Сейчас как раз вечер, не хочешь пропустить по бокалу пива? – подмигиваю, намекая другу на посещение питейного заведения, и хлопаю Холстеда по плечу.
[indent] - Эй, Ронни, как жизнь? – присаживаясь за барную стойку, сразу здороваюсь с барменом, имя которого только что подслушал. Нет, мы с ним не знакомы лично, но мое лицо вряд ли ему запомнится, ведь здесь полным-полно более примечательных отморозков. Заказываю нам с Джеем по бокалу светлого, и начинаю с коллегой непринужденную беседу на тему детских подгузников и своей чокнутой несуществующей жены. Проходит не более двадцати минут, как дверь бара открывается, впуская грузное тело с круглым носом, едва удерживающем вес больших роговых очков. Киваю напарнику, но с места не двигаюсь, позволяя Диксону занять свой высокий трон и заказать какое-то сомнительное пойло, которое всегда было в его заказе. Еще пять минут, и я киваю детективу, побуждая начать наше небольшое представление. Нужно подтолкнуть нашего информатора скрыться в уборной, а для этого нужно слегка пролить на него немного пенного и не вызвать желание сбежать сразу, как только моя физиономия окажется рядом с его лицом.

в каждом из нас есть тьма. тягучая, что патока медовая, липкая, что самая прочная клейкая основа, и горько-сладкая, что самый запретный плод. пряная. с привкусом мяты и мелиссы. она оседает на языке и нёбе, не дает даже малейшей возможности сглотнуть [и избавиться от наваждения]. тьма всегда манит ярче и существеннее, нежели свет. во тьме скрывается тайна. она щиплет, колет, будоражит. паутинка цепляется сначала за краешек одежды и по миллиметру отвоевывает пространство. завлекает. тьма всегда слаще. порой она даже приносит удовлетворение. и неважно, чем оно будет вызвано - возмездием ли, местью или элементарным человеческим эгоцентризмом [читать - сумасшествием] - главное, эффект будет достигнут. вся сила человеческого разума в том, что мы научились отличать то, что хочется от того, что нельзя. чем сильнее искушение, тем сильнее борьба с ним. говорят, бог не посылает нам того, через мы не сможем пройти [никогда не была абсолютно верующей], что борьба всегда должна заканчиваться победой, только вот он, видимо, забывает, что у каждого из нас свои пределы допустимого. свои границы, которые истончаются с каждой новой битвой [с миром, с обстоятельствами, с самим собой].

мои границы трещали по швам несколько раз, и каждый раз все заканчивалось не так как того хотела я. на восстановление каждый новый раз уходило все больше времени // нервов // антидепрессантов // сил. кукольный домик стал рубиконом. именно за теми стенами я вконец запуталась в том, что реально, а что нарисовано умелой рукой кого-то изве. стала подобно марионетке верить в то, что видят глаза, и напрочь опровергать доводы рассудка. в финале почти абсолютно разучилась балансировать на тонкой грани, называемой здравым смыслом. дрожащие пальцы, покрасневшие глаза [наполненные невыплаканными слезами], выпирающие ребра - кукла перестала быть красивой картинкой, превратившись во что-то пугающее и до хруста костей напоминающее ночной кошмар. прежняя спенсер хастингс оказалась погребена где-то глубоко под фундаментом тех чертовых стен, что стали настоящим личным адом для всех обманщиц.

в жизни каждого из нас есть такой человек, который не поддается логике, законам и принципам. и ты вроде отлично понимаешь, что нет с ним будущего // семьи // счастья. только боль [жгучая и давящая], бесконечные ночные разговоры и приступы какой-то неконтролируемой животной страсти [от которой сходишь с ума]. ты гадаешь, любовь ли это, дружба, просто привычка, впитанная в кровь. не находишь ответов, и дойдя до крайней черты непонимания - отпускаешь [в надежде все решить одним действием]. и начинаешь думать // верить, что забыла, удаляешь всё номера, смски и фотографии… чистишь телефон // плеер // ноутбук от напоминающей о прошлом информации [музыка, фильмы, просто картинки]. стараешься продолжать жить. по-другому. выстраивать кирпичик за кирпичиком новую реальность, и окрашивать ее в другие тона [в абсолютно противоположные тем, что были, когда вы были вместе]. смотришь другие фильмы, слушаешь другую музыку, ходишь по другим улицам // городам, но в какой-то момент приходит понимание, что ты все также продолжаешь бороться. отчаянно и старательно не сдавая ту крепость, что находится внутри тебя. он - как омут. этот запах еле уловимый, эти руки с тонкими пальцами, эти усталые карие глаза... и знаешь ведь, что еще чуть-чуть - и все, но тем не менее, идешь до конца, до последнего шага. пока возможности возвратиться назад уже не будет. психотерапевт говорит, что для полного излечения мне необходимо найти что-то такое, что будет служить якорем... якорем в ту жизнь, где спенсер хастингс была прежней. где не давила на плечи тяжесть темного отчаяния, горькой беды и опасности постоянных смертей. где жизнь была другой. что-то, что будет возвращать // не отпускать канаты здравости и держать на плаву. что-то, за что я захочу держаться [ведь не желая этого всегда буду противиться]. и роясь в памяти в какой-то момент поверила, что кавано может стать таким якорем [только вот понимание пришло слишком поздно, и от того налаженные устои снова зашатались].

ивонн была прекрасна в своем исполнении // появлении // цели и действии. она стала тем самым народным подорожником для правильного офицера, желающего обзавестись семьей, детьми, домом и псом [и неважно в каком порядке будут стоять эти понятия]. но в то же время для меня она стала тем самым пусковым механизмом, что запустил систему невозврата. а я слишком... любила его, чтобы доставить боль. пыталась смириться с кольцом на пальце мулатки, с будущей счастливой жизнью новоиспеченного семейства [и зареклась никогда более не пересекать наши с ним прямые. выбросить этот якорь к чертям собачьим на растерзание {пусть даже понимала, что другого не найду. была готова пожертвовать}]. хотела не думать о том, что ее появление спутало все карты. хотела, но не могла. внутри не смогла погасить уголек той темной-черной натуры, что тихим шепотом напоминала о том, что этой красивой девушки не должно быть в моей жизни. гнала это все. в кои то веки таблетки глотала по расписанию [чтобы потом не пожалеть о своих мыслях].

от комнаты веет пустотой. и холодом. в какой-то момент даже кажется, что там, за окном гораздо теплее, чем здесь. взгляд касается стен, вещей и мебели, пробегает молнией по периметру и останавливается на закрытых стеклах окна. унять дрожь в пальцах удается лишь крепче ухватившись за плотный пластик коробки с настольной игрой. - хорошо, обещаю делать это как можно реже, возвращаясь взглядом к своему собеседнику даже пытаюсь улыбнуться. не выходит. слишком напряжена. и потому, когда он уходит на кухню в поисках чашек // чая // чего-то еще, больно сжимаю одну ладонь в кулак [впиваясь острым маникюром в нежную плоть]. сумка аккуратно опускается на диван, туда же и коробка с игрой, сама же подхожу к окну, слегка замедленно пробегаю вдоль рамы [будто о чем-то думая // вспоминая] пальцами. щелчок, и створка стеклопакета впускает струю вечернего ветра внутрь. там снаружи на улице мигает фонарь, и на несколько секунд "зависаю" на этом монотонном речитативе. шаги за спиной выводят из транса, от чего слишком резко вздрагиваю.

  слишком наивно было предполагать, что визит будет ожидаемым и желанным. все же я, наверное, самый последний гость, которого тоби хотел бы увидеть. медленно прокручиваю это в голове, и от того делаю шаг назад. отступаю и даже пытаюсь построить пути "побега". выискиваю минимальное расстояние, рассчитываю углы, пытаюсь держать концентрацию [и не замечаю, что перестаю дышать]. да, надо было предупредить, узнать, или хотя бы написать, а не врываться вот так в личное пространство после потери близкого человека [коим самой стать так и не удалось]. - значит меня можно отнести к категории нежданных гостей, которых хочется быстрее спровадить. тогда зачем чай? можешь просто сказать, что занят, я пойму и уйду... не буду терзать тебя своими играми и своим присутствием, на выдохе озвучила то, чего боялась. но внутри же теплится надежда, что не скажет // не сделает этого. десять секунд прямого взгляда и потом самой не справиться, - отвести в сторону и вниз к сумке. - когда ты последний раз выходил на улицу? между прочим, там сейчас неплохая погода. немного ветрено, конечно, но ... пытаюсь завести тему ни о чем, чтобы не раздавить себя тишиной. - свежий воздух необходим организму..., последнюю фразу почти обрываю на полуслове. попытка включить былую спенсер, борющуюся за здоровый образ жизни, за правильное поведение, за разумные поступки со звоном разбивается о собственное же им противоречие. - пусть не улица, так хотя бы окно. надеюсь, ты не против?..

Времена меняются. И несут собой новые обязательства. Не всегда возложенные на нас против воли — сложно заставить меня то сотворить, чего я против буду. И всё же...Наверное, я взрослею, хоть никогда не был достаточно юн. Как и Кощей. Как и мир вокруг нас, что не становится мудрее. Лишь злее, собственным опытом руководствуясь, а смертные... Впрочем, друг мой, на заре лет когда встретились, тоже таковым был. Мечтал о силе и власти, что затмят очи всех обидчиков его, не брезговал самой чёрной и  грязной работой, и сызмальства достаточно мудр был для того, чтобы понимать — всё, что желаешь, необходимо брать силой. Я помню, когда мы встретились однажды, у реки Смородины, где ступил он на землю ту, что охранял я. Разорвать бы, сжечь пламенем лютым, а после похоронить на дне реки огненной, где ни в жизнь бы не обнаружили его тела. Да и кто бы искал? Чародей-наставник, что к магии приобщал, открывая тайны этой вселенной? Люд простой, что забыл уже давно о существовании его? Ну, бегает юнец, приказы мага известного выполняет, как подмастерье его выступает. Да вроде бы, оба зла не делают никому, к чему внимание обращать на него? Знаю, сколько  мыслей кипело тогда в голове юного Микулы — другой судьбы он жаждал, не на подмостках у мудрого старца выступать. Да только один бы позлился, да оставил эти мысли, ни духу, ни смелости не хватило изменить всё. А Кощей...
Да, пожалуй, это имя мне давно привычнее. Знал и другим, как люди вокруг называли, кем крещён был. Отдан в услужение магу, защитнику людскому, да служил тому с детства верой, да правдой. И может быть, так бы оно и продолжалось. Но коль буря в горячем сердце зародилась, так не остановить её уговорами одними. Сам чародей на опасную тропу шагнул — мальчишке рассказав о бессмертии, о бесконечном всесилии. А доступа к тому дать не собирался. К чему было бередить разум фантазиями подобными, коль к действиям подтолкнуть не хотел? Сам же в судьбе своей виновен был. Были и минуты раскаяния, и мыслей лишних, и сожалений — трудно убить того, кто с детства растил тебя, словно отец родной. Да только шанс на вечную жизнь для многих всё списывает. И друг мой, во времена те лихие, исключением не стал. Не слишком много лет прошло — не для меня уж точно. Да и ему теперь годы было не отсчитывать. Своего добился в тот раз, прошёл этот путь тернистый. И жить ему теперь столь же, сколь и мне — вечность целую. Не так уж плохо вышло, на самом деле.

Помню и встречу нашу первую, и как удивлён был, что из смертных кто-то забрался в эти земли. Я, вечный страж Царства Мёртвых, гостей к Чернобогу не пускал. Тех лишь, кто жизнь свою отдал, душе чьей суждено было пройти через переход этот. Юн тогда был тоже, сродни подростку наверное, если в человеческий возраст переводить. Но смертным быть мне никогда не приходилось, сложно было подсчитать. Однако же, не чувствовал разницы сильной, когда встретил незваного гостя у реки Смердящей, жаждущего отыскать тут то, что ему принадлежать не могло. Многое в этих землях было, за мостом, последней границей перед Чёрным Царством, да только, боялись сюда люди ступать, место своё зная. Путь найти сложно сюда было, но возможно вполне, при определённой доле хитрости, да помощи тех, кто тайны ведает, окунуться стоило в озеро поблизости, чтобы в землях моих появиться. Вот только  выхода, при том всём, не обещал никто. Шумели чёрные лебеди в волнении, когда незваный кто заявлялся сюда, за погибелью собственной. И уж конечно, никогда я в том ему отказать не мог.
Но с Кощеем, смертным тогда ещё вполне, иначе всё вышло. Сам не знаю, почему не разъярился от вторжения в собственные земли, да смерть ему не объявил. Делать нечего было особенно — герои и те сюда не стремились без особенной цели, чтобы меня одолеть. К тому же, легко потревожить Навь, да только последствиями разойдётся по царству земному. К чему люду обычному лишний раз рисковать было, да бесов заставлять злиться?
Так и разговорились в тот раз, вроде бы. Я  — от любопытства сильного, столь юный человек отчего в этот мир вторгается, ему чуждый, он — по собственным мотивам, так полагаю. Неплохо ему жилось у чародея, да только же, разве заменит старик, пусть и мудрый, но остальных всех? Пусть даже друга, одного единственного, кто поймёт все мотивы твои, да то, что на сердце болезненной раной раскрывается? Многое в голове было тогда у Микулы...имя его кажется чужеродным, хоть произносил раньше тысячи раз, но не всё вслух мог сказать ему. О помыслах своих тёмных, да о том, что жить не собирается также — точно нет. Лишил бы его маг тот знаний своих, оставив за порогом, вот и всё, чего добился бы откровенностью своей. Так что, правильно всё сделал, лишь мне открывшись, кто никогда его затей не осуждал. Напротив, помочь был готов, собственных интересов не лелея, интереса лишь ради. Ну и потому что сошлись мы с ним, как друзья добрые, несмотря на то, что характеры были несносны. Полагаю, что влияли друг на друга хорошо даже, в определённой степени. На многое я был готов, да того не делал, без влияния друга единственного. Кощей же... Только это имя его теперь. Что выбрал, то я и уважил, иначе не называю. Пленник собственных страстей, заложник желаний. Многое они для него значили. Да разве же мне то было осуждать? Не было у меня никогда и никого его ближе, чтобы заботиться хотелось. Женился недавно, вроде бы...Да там другое совсем. Главная красавица на Руси, которую иначе, как Прекрасной не называли. Конечно же, подобную упустить не мог — кому досталась бы ещё, раз не мне, в очередном напоминании, кто я есть, о чьём существовании помнить им надо? Приходили добры молодцы спасти, лелея глупость свою, да только так их кости на дне мрачной реки и остались. То мне принадлежит, чего я желаю.  А уж своё никогда не отдам.

Впрочем, всё хорошо шло, а на душе спокойно не было. Многие годы мы с Кощеем рядом были — не только плечо к плечу, о чём бы речь не шла, сборе дани с княжеств или развлечений совместных, но и в прямом смысле. Перебрался ко мне во дворец, как только с чародеем покончено было — места здесь были спокойнее для него, обучение своё продолжать, да и люди не лезли. Хорошо нам было вдвоём, интересов общих много было, места — тоже, не теснились. Простор здесь был для него, с чертями рядом, да чего только не росло. И земли не простые, горестями, кровью, да тёмной силой омытые. Жить бы тысячелетия, да не жаловаться. Да только не то в последнее время происходит, чувствую же, хоть вслух мне того не говорил. С Василисой того обсуждать не буду — мнение её меня ни в каких вопросах не интересовало, а вот с Бессмертным теперь уже поговорить стоило, пожалуй. Не делает ничего, чтобы злость мою или недоверие вызвать, да долго слишком друзьями близкими были, братьями почти, чтобы не чувствовал я нехорошего. Тоже события не торопил, встречаясь с лёгкой отстранённостью, но и самому много времени с тем разбираться не было — женился только, нужно было опробовать супругу, да к новому статусу своему привыкнуть.  Да только и об остальном всём не забывал.
— Что не так? Не приветствую даже брата названного, в зал входя. Вижу, что сидит на одном месте, да не двигается, кости чьи-то разглядывая, но вопросов лишних не задаю. В дела его магические не лез никогда, ни к чему было. Знал, что подстрахует, если вдруг проблемы какие-то возникнут, да и сам без того знает, как лучше. Так что, копаться в том всём желания не было. Не чужда была мне магия — в лебедях чёрных, что на озере безмятежно плавали, сила моя заключалась...дополнительная, на всякий случай. Не отрубить мне всех голов было, пока хоть один из них жив, да и их прикончить проблемой сложной было. Но углубленно в эту сферу не влезал — даровано природой было, а не знаниями. Не было нужды колдовать, физической силы хватало, чтобы дела свои разрешать. Являлся в истинном облике когда, того люду простому достаточно было. Что они со мной сотворить могли, недовольство демонстрируя? Не было у них сил на то. А вот Бессмертный с Василисой — другое. Колдуют постоянно, что-то делают, то себе во благо, то мне, то во зло кому. Сильно не лезу узнавать, говоря откровенно, чем занимаются. Мне жить не мешает это никак и на том спасибо.
И не было у нас с Кощеем ссор, чтобы с того начинать, да только терпение моё длинным никогда не было. Ловил на свадьбе отстранённый взгляд, да слишком натянутую улыбку, хоть был единственно важным гостем среди всех десятков. Но тогда конечно же, вопросов задавать не стал — понятное дело было, что удивлялся друг подобному повороту событий. Да и мотивов моих не понимал — коль жить могли с Прекрасной за так, к чему было на себя обязательства возлагать? Всё равно же поздравлял, громко и с чувством, всё неплохим казалось. А после, без доводов веских, показалось вдруг, что всё наперекосяк пошло. Не делает ничего плохого — всё также вместе пьём, по душам говорим, ближе друг друга никого у нас.  А чувствую всё же, словно туман между нами вклинился, за которым видения размываются. Объяснить сам  того не могу, да только ощущение, что оскорбил где Бессмертного ненароком.
Вижу, как взгляд на меня поднимает, от костей на ткани разложенных отрываясь, не понимает вроде бы даже, говорю о чём, да только вопрос мной уже задан. И ответ на него получен мною может быть только от него. Хорошо всё, так пусть так и скажет, допытывать больше не стану, ему я верю. Нет, так прямо пусть заявит, в какой момент между нами стрела вклинилась, какими мыслями разум его омрачён. Никогда не лгали друг другу, да зла не делали. Ни к чему было и дружбу нашу пылью серой покрывать.
— Странно ведёшь себя. Останавливаюсь от него неподалёку, пространства личного не нарушая, чтобы не помешать чему. Без понятия уж, чем тут занят был, пока я не явился. Несколько часов меня от силы дома не было, пока княжества навещал, а ощущение, что тучи сгустились прямо посреди замка. Василисы рядом не было — не могли поругаться. Да вроде и язык общий найти сумели, друг друга сильно не трогая.
— Если задел чем, то так и скажи. Не нравится мне подобные разговоры вести — сроду их между нами не было. Да только неопределённость душит ещё сильнее. Ощущение, что к испытаниям каким вдвоём готовились, а я его одного позади оставил. Не предал бы я брата своего. А иным его и не считал. И о том, что не сильно любитель Кощей в мысли свои кого посвящать, я тоже в курсе. Но мне-то доверять может, как никому на этом свете белом. Лучше уж сейчас выяснить, что не так, о чём мысли колобродят, чем затем отвернуться друг от друга. Нет в этом мире всём у нас никого ближе, не девицу же иль злато не поделили, на принадлежащее друг другу никогда не покушались. Не видел я упорно причин, по которым он сторониться меня в последнее время начал.

And the violence causes silence
Who are we mistaken?

[indent] Нужно ли вообще говорить о том, что за последние несколько часов Клэр успела добрую сотню раз проклясть весь этот чертов город и каждого жителя в нем? Разбитые витрины и окна жилых домов, брошенные автомобили, кучи горящего мусора, ошметки человеческих тел, валявшиеся прямо на тротуарах и полчища кровожадных тварей, что некогда были вполне нормальными людьми. Не таким она представляла свое возвращение домой. Хотя, если уж на чистоту, младшая Редфилд и не приехала бы в Раккун-Сити [столь ненавистный еще с детских лет], если бы не исчезновение брата. В один прекрасный день Крис просто перестал выходить на связь, тем самым посеяв в сердце младшей сестры тревогу, что множилась и распространялась по телу, подобно смертоносному вирусу.

[indent] Не было ни малейших сомнений в том, что во всем происходящем виновата славноизвестная корпорация с весьма говорящим названием. Амбрелла и впрямь, словно зонт, накрыла город, но не защищала его, а обрекала на верную смерть. Власти, осведомленные в деятельности корпорации, отворачивались спиной, притворяясь глухонемыми слепцами. Даже те, кто клялся "служить и защищать", не сумели исполнить свой долг. Клэр собственными глазами видела то, что осталось от полицейского департамента; видела, что стало с шефом Айронсом и, по жестокой насмешке судьбы, стала карающей дланью для безумца. Пускать пулю меж глаз бездушному существу, что ведомо лишь животными инстинктами, куда проще, чем отнимать жизнь человека. Жаль только, что не пришла раньше, до того, как бедняжка Кэтрин испустила последний вздох.

[indent] А дальше... Клэр не может точно сказать, в какой именно момент в ней вновь взыграл героизм, толкая на очередной необдуманный поступок. Шансы выбраться из города и без того к нулю приравниваются, а она еще и девчонку за собой тащить решила. Разве не глупость? Возможно. Но... Бросить ребенка на растерзание изголодавшимся монстрам - значит окончательно утратить себя. И не будет тому оправдания.

[indent] - А если он нас найдет? - Глаза девочки на мокром месте, голос дрожит, а тонкие пальцы крепче сжимают ладонь рыжеволосой. Клэр невольно поджимает губы: заверить Шерри в том, что её мутировавший папочка до них не доберется, она не может, но и пугать еще больше тоже не вариант, от слова совсем.
- Даже если и так, я не позволю ему тебя забрать, - божественная уверенность, если, конечно, закрыть глаза на тот факт, что Биркин, за считанные секунды, способен разорвать её на сувениры, а уже после,  избавившись от единственного препятствия, отделяющего его от дочери, заполучить заветный кулон.

[indent] Открывая очередную дверь, Редфилд мысленно взывает ко всем богам, чтобы характерный скрип не привлек крайне нежелательное внимание. Кроме Уильяма, в комплексе полно зараженных сотрудников, которые моментально явятся на шум. Держа пистолет наготове, девушка первой проходит в кабинет и, убедившись, что он пуст, коротким кивком подзывает Шерри. Разбросанные по полу канцелярские принадлежности, разбитые пробирки и ворох рассыпавшихся документов свидетельствовали о том, что кто-то покидал это место в спешке. А вот свежие кровавые разводы на белоснежной стене и темно-алая вязкая лужа утверждали, что этому кому-то все же не удалось сбежать. Покопавшись в ящиках письменного стола, Клэр находит электронный пропуск на имя некого Томаса Уилсона. Хочется верить, что он открывает все двери, без исключения.

[indent] - Шерри, - рыжеволосая присела на корточки перед девочкой, - Ты должна послушать и сделать все, как я скажу. Оставайся здесь и не издавай ни звука, не выходи, что бы не услышала. Я найду выход и вернусь за тобой. И вот, - сняв с запястья часы, она вручает их новоиспеченной подопечной, - Следи за временем. У меня есть пятнадцать минут.

[float=left][/float] [indent] Пожалуй, юной Биркин стоит отдать должное: она не плакала, не закатывала истерик и не создавала лишних проблем. Сложно вообще представить, что ей довелось пережить до того, как Клэр нашла её, перепуганную до полусмерти, в полицейском участке.

[indent] Мерцающее аварийное освещение давит на психику, рисуя на стенах замысловатые тени и вынуждая девушку раз за разом останавливаться, в ожидании того, что сейчас из-за угла покажется очередная неведомая зверушка. Откуда-то сзади доносились приглушенные стоны и скрежет: мертвецы, заточенные в лабиринтах лаборатории также, как она, искали выход, но целью их явно было не спасение. Стараясь не задерживаться, Редфилд спешно проверяла каждую дверь, в надежде, что удача, наконец, улыбнется ей, но, вместо спуска к железнодорожной ветке, натыкается на пустые кабинеты, пока...

[indent] - Стой на месте!
Впереди показались две фигуры в спецформе. Отдавший команду, женский голос не сулил ничего хорошего. Клэр подчинилась, но пистолет не опустила. Впрочем, вряд ли они видели в ней угрозу.
- Вы еще кто такие?

Сама не знаю, как же так всё получилось. Что за страшный "привет" от самой судьбы-матушки, которая так посмеялась надо мной в этот вечер. Какой-то миг и все события набрали просто бешеную скорость, мелькая обрывками и фрагментами 'картинок'. Значительно после - тоже. До сих пор помню жуткий визг тормозов, что разрезал воздух. Только вот не знаю, не помню точно, моих или чужих. Яркая вспышка сбоку, от машины, что вылетала с полосы встречного движения на полной скорости. Словно и не было никакого ограничения в городе. скоростного режима, который всем соблюдать стоило бы. В любое время суток. В большом иль в малом потоке машин. Словно и не существовало никаких правил, которые подобным образом нарушены были в тот миг. Я не успела среагировать толком. Резкая боль была мне на то доказательством, как и скрежет металла, разлетевшееся в дребезги стекло. Подушка безопасности не помогла совершенно. Кажется, даже, нанесла только больше ущерба, врезаясь в грудную клетку, когда подаренное мужем авто стало превращаться просто в смятый металл. В бесформенную груду железа, а меня в покалеченную 'куклу', в жертву обстоятельств, что ещё дышала, до приезда спасателей. Как сквозь туман слышала голоса случайных свидетелей, что остановились помочь. Они бы не смогли достать меня сами, но помощь вызывали. Слышала и вой сирены скорой, которой было тут уже нечего делать. Иронично и даже забавно, что в этой моей смерти прошу винить не мужа, а какого-то случайного козла, которому, от всей своей души, пожелала не дожить до нашей следующей встречи. Может и грубо, но кто просил его становиться причиной страшного дтп, в котором я умерла?
И не важно, что уже ближе к ночи непременно оживу. Ему-то того не знать. Как и многим людям, что стали свидетелями аварии, о которой, непременно, ещё и сюжет снимут. Мне, конечно, не мелькать на экранах после, чтобы объяснять, как же я "выжила", коль уж факт смерти зафиксирован был, но приятного все равно мало. Пусть кукла и заклинание не позволят мне окончательно упокоиться, пока цел подарок матушки, да только кто мне мои нервы компенсирует? А болевые ощущения? Не только те, что при столкновении ощутила, но и после уже, когда вновь с супругом окажусь на одном ложе? Не смешно это, каждый раз возвращаться девственницей и всё заново ощущать. Только в этот уже раз даже Горыныча не обвинить толком. Даже, поди, не подозревает, что с супругой могло произойти. И кто знает, когда узнает. На тот свет меня отправил не он. Не с него и спрашивать за это. Неужели никто не объяснял, что "не можешь - не берись"? Или права ему подарили вместе с машиной, забыв сие поведать и уточнить? А ведь из принципа потом узнаю, что с ним стало. И если всё так же буду ещё зла, а он вполне себе не в гробу, то ждёт его участь незавидная. Конечно, не такая как девиц, которых Горыныч порой в своих объятиях сжимал, мне назло. Те очень даже неплохую теперь композицию составляют, на дне пруда, русалки недоделанные. Но фантазии моей и на этого урода предостаточно будет, коль уж виноват в событиях, что и машину угробили мою, и меня саму в путешествие на тот свет отправили. Недолгое, правда. Только разве это оправдывает его? А если бы не в мою машину вылетел? Если бы за рулем была не я, что живет уже несколько тысячелетий, а простая девушка, которой подобного столкновения и не пережить? Впрочем, о том думать мне тогда и не с руки было.

В себя прихожу от холода, что буквально до костей пробирает. Словно кто окно открыл, в пору зимнюю, да так и не закрыл толком. Сквозняка только не хватает. Впрочем, от последнего бы и не отказалась, кривясь от запаха странного и неприятного. Незнакомого дня себя. Резкий, сбивающий столку. Ну, и куда я угодила?
Версия, конечно, появляется значительно раньше, чем глаза открываю. Не забываю я обстоятельств, при которых в темноту провалилась. Смерть очередная настигла, да только не её я добыча. Не в этом мире ещё. А значит в этом веке пусть мне в самый что ни наесть морг. Дом умерших, покуда их тела не передадут родственникам, если таковые найдутся. Моих, конечно, им уже не сыскать среди живых, но вот мужа может и оповестили. А может и нет ещё. Не знаю я порядков этого места. Да только не нравится оно мне уже, когда всё-таки в себя прихожу и глаза открываю. Помещение, что видало свои лучшие годы давно уже, в котором, к счастью, из живых только я. То-то было бы криков и шока, если бы кто из местных работников был ещё на своем месте рабочем, а я бы села. Впрочем, о том сейчас тоже особо думать не хочу.  Ежась от холода окидываю себя взглядом, прижимая к груди не то простынь, ни то ткань какую-то, которой меня и накрыли. Не мешок и на том спасибо, наверное. Только вот не радует меня тот факт, что очевидно очнулась я уже после того, как надо мной 'поработали'. На мысли такие наталкивает отсутствие одежды. Ещё бы холод ни ощущала. Это мёртвым плевать, да местным, быть может, что явно в своей одежде пребывают. А мне как быть? Не могу же я так выйти к ним. Да и покинуть стены этого заведения тем более. Делать-то чего теперь? Может и ведьма я, да только перемещаться не умею, как и одежду из ничего достать. Придется уж как-то иначе. По-старинке. Главное, чтобы никто не додумался заявиться, чтобы проверить трупы. Всё ещё не представляю, как объяснять факт того, что в себя пришла. С такими повреждениями, как были у меня, неожиданно не воскресают. Обычно. Только знать простому люду не стоит, что не обычная я девушка. Так что, лучше бы мне поскорее попалась моя одежда. И телефон. Вот последнее, быть может, даже более актуальное. Знаю, кому позвонить стоит, да известить, если ещё не в курсе случившегося. Надеюсь, что Горыныч в зоне доступа, а не отправился опять к кощею или на работу. Для него, в принципе, оба варианта подходящие в такое время.

Поиски вещей успехом не увенчались, но все же удается обнаружить чей-то халат, брошенный на стуле. Относительно даже чистый. Не пылаю особым восторгом, но это лучше, чем разгуливать почти в чём мать родила. Тем более, что теплее не становится. Телефон, впрочем, тоже нашёлся, пусть и стационарный. Главное, чтобы на том конце провода был отвечающий.
— Ну же. Горыныч, возьми уже трубку, — телефон супруга знаю наизусть. Не то чтобы специально разучивала, нет. Просто так сложилось. Звонила ему, бывало, часто за день. Так и запомнились цифры. Наверное именно так. Не задумывалась даже до сего момента о том, но не могу не похвалить себя за подобное. А то пойди теперь найди собственный смартфон. Вероятнее всего так и остался в искореженной машине, если и сам не разбился тогда. Но вещи это наименьшее из потерь, пожалуй.
— Трубку только не клади! — Гудки наконец-то сменяются до боли знакомым голосом. Недовольным, пожалуй. Змей в принципе не очень любил, когда его тревожат. Особенно, если еще и незнакомый номер. Но тут-то уж должен мой голос узнать и признать, раз ответил на звонок, не отбивая и не скидывая сразу. Не может же за столько столетий не признавать собственную супругу. 
— Ты мне нужен. Я в морге, — очевидно, не таких слов он мог ожидать от меня. Наверное, попытайся я себя сейчас поставить на его место, посмотреть на ситуацию с позиции того, кому вот так позвонят, в ночи, решила бы что розыгрыш какой неудачный. Только вот не первый год вместе. И даже не первый век. Горыныч любит говорить, что у меня совсем беда с мозгами, но даже при таком мнении едва ли решит, что я так прикалываюсь. Впрочем, мне кажется, что слышу в трубке не то кашель, не то смешок, который постарались завуалировать.
— Не смешно, — сама не знаю, зачем пытаюсь супругу это объяснить. Горыныч и насмешка надо мной почти неразделимы. Тут же такой повод вырисовывается. Но кому ещё, в самом деле, мне звонить было?!
— Потом поржёшь, слышишь? Скоро вернутся работники, а у них бывший труп разгуливает по помещению. Сам представляешь, какая
будет реакция? Горыныч, забери меня отсюда! — осознаю, что начинаю поддаваться панике. Мне совершенно не нравится ситуация, в которой я оказалась. И чем больше я в ней пребываю, тем тревожнее становится.
— И захвати что-то из моих вещей. Они куда-то дели мои вещи. Если, конечно, они вообще выжили после аварии. Милый, ну пожалуйста. Тут холодно и неприятно, — последнее добавляю уже более ласковым голосом, надеясь, что даже супруга проймет и он всё же не бросит меня в этой странной и до ироничного смешной ситуации. Точнее, такой она может показаться ему, но точно не мне. Ни грамма веселья не испытываю. Только злость на того придурка, что вновь просыпается внутри, а ещё желание оказаться как можно дальше от морга, с его обшарпанными стенами и противным запахом. В своём доме. В горячей ванной. Последняя мне определенно не повредит после всего случившегося. Всё же какое-то время после аварии буду ещё ощущать дискомфорт. Сколько костей встало на свои места за сегодня? Кто ж знает. Искать здесь еще и заключение мне как-то не хочется.