— Я не понимаю, как такое могло случиться с моей дочерью! — Мать говорила по-змеиному тихо, почти шипела. Она застала Филиппу на пути к общежитию, остановила где-то между студенческим и преподавательским крылом, и даже не дала возможности им обеим скрыться в комнате от посторонних глаз. Теперь редкие студенты, проходящие мимо, то и дело глазели на них, едва ли не сворачивая шеи по пути. — Мы с отцом вкладывали в это столько сил и средств, и теперь ты говоришь мне, что оказалась в слабой группе?! — Она повысила голос, и теперь любой, проходящий мимо, мог услышать, о чём они разговаривали.
Филиппа знала, для чего это. Её мать любила представления и питала слабость к «публичным поркам»; в её глазах это выглядело как нечто прекрасное: таким образом она публично стыдила объект своей злости и считала это хорошим уроком, чтобы в будущем человек не совершал тех же ошибок. И с Филиппой это, как правило, работало — ей становилось нестерпимо стыдно перед людьми, которые на них глазели и слушали, открыв свои поганые рты, пока её прилюдно унижали. Но не в этот раз.
В этот раз её почти трясло от злости оттого, что её собственная мать не могла сделать и пары шагов, чтобы просто закрыться в комнате и спокойно поговорить. Филиппа вдруг отчётливо увидела в этом её трусость — она словно боялась, что, окажись они один на один, и она просто сдастся и проиграет; не сможет выиграть спор, сдаст позиции, окажется в уязвимом положении. Чего она, конечно, никак не могла допустить, ведь её целью было покарать и унизить, доказать всем свой статус и превосходство. Филиппа внезапно, — впервые за всю свою жизнь, — отчётливо увидела это в её взгляде, но притом ощутила такое невыносимое бессилие, зная, что ничего не может с этим поделать, что ей вдруг резко захотелось разрыдаться. Упасть перед ней на колени и спросить: «Что?! Что ещё я, чёрт возьми, должна сделать, чтобы ты смотрела на меня не как на объект твоих грёбаных амбиций, а как на твою дочь?!»
Вместо этого она лишь опустила взгляд резко заслезившихся глаз и попыталась обхватить себя руками за плечи, словно в попытке успокоить.
— Мам, давай не здесь, — сказала тихо и хрипло, чувствуя на себе все эти чёртовы любопытные взгляды и желая лишь поскорее убраться из этого коридора.
— А что?! Тебе стыдно? Очень надеюсь, что стыдно! Столько потраченных сил и времени, и всё впустую! На эти деньги мы могли бы купить целый коттедж, если бы ты вдруг сразу сказала, что тебе не интересна вся эта чепуха с танцами!
«Так чего ж не купили?» — мысленно огрызнулась Филиппа. Она терпеть не могла, когда мать начинала попрекать её потраченными на её образование деньгами, и в то же время понимала, что ничего не могла с этим поделать. В конце концов, мать ведь права — они действительно потратили целое состояние, водя её по всевозможным танцевальным секциям, школам, мероприятиям, конкурсам,
которые были нужны только им.
Она вдруг вздрогнула от этой мысли. В голове чёткой чередой пролетели последние годы её жизни: то, как мать старательно пыталась выпихнуть её на сцену любыми силами, как она жадно хваталась за любые кубки и медали, и с каким остервенением пыталась протолкнуть Филиппу во всяческие дорогие лагеря, где могло бы объявиться телевидение. Как сдержанно и сухо она улыбалась, когда Филиппа занимала призовые места — словно так и должно было быть, словно это — её заслуга, а не заслуга её дочери. Как своим взглядом и короткой похвалой она требовала всё больше и больше, постоянного прогресса, и каждый раз ей, как будто бы, становилось нестерпимо мало.
Филиппе вдруг захотелось наорать на неё. Сказать, что она, чёрт возьми, никогда и не спрашивала у неё, а чего она вообще хочет. Сказать, что слова воодушевлённой четырёхлетки «я тоже хочу танцевать» — вовсе не показатель единственно верного ориентира по жизни, на который можно было тратить все свои грёбаные силы и средства. Сказать, что они хотя бы были счастливы, когда у них не было всех этих денег, которые можно было бы тратить на сраные кружки, группы и танцевальные конкурсы.
— Ну, что ты так смотришь на меня? — уже тише спросила мать, замечая её взгляд. — Я задала тебе вопрос, так будь добра ответить на него.
Филиппа улыбнулась.
— Конечно, мам. Мне очень стыдно, — сказала она, поднимая на неё взгляд исподлобья. — За тебя.
Звонкий удар пощёчины эхом разлетелся по всему коридору. Зеваки, до этого просто шедшие мимо, начали замедляться, словно увидели самое интересное шоу в своей жизни. Голова Филиппы дёрнулась в сторону и тут же принялась краснеть, но Филиппа не подняла руку, чтобы потереть удар и скрыть его от остальных.
«Да пошли вы все. Нравится шоу? Отлично, тогда смотрите», — зло подумала она, смаргивая непрошенные слёзы.
— Так и знала, что однажды ты вырастешь и убьёшь меня! — тут же принялась причитать мать, картинно хватаясь за сердце. Это выглядело так наигранно, что Филиппа лишь поджала губы и стиснула зубы. — Как можно говорить такое собственной матери. Да если бы не мы с отцом, тебя бы здесь вообще не было!
— Тогда надо было лучше предохраняться, но что сделано, то сделано, — прошептала Филиппа себе под нос, и кроме неё, к счастью или к сожалению, этого никто не услышал.
— К твоему сведению, — продолжила мать уже тише, выпрямившись в спине и неожиданно спокойно. — Мы с отцом обсудили эту ситуацию и решили, что ты больше не будешь учиться в этой школе.
Филиппа вздрогнула всем телом и резко подняла полный ужаса взгляд на мать. Нет. Они не могли лишить её этого!
— Ни я, ни отец не намерены тратить ни копейки на образование, которое тебе не нужно, раз уж ты даже не пытаешься стараться. — Мать поджала губы, окидывая её с ног до головы каким-то странным взглядом. — Все твои карточки будут заблокированы сегодня вечером. Позвонишь отцу, когда соберёшь вещи, и он отправит за тобой водителя... Конечно, если не решишь оставаться и жить на стипенднию.
Мать сухо улыбнулась. Сердце Филиппы так бешено билось в груди, что она практически не слышала ничего вокруг, а в голове билась лишь одна мысль: «Я не могу вылететь отсюда сейчас. Не сейчас, Аллах, пожалуйста. Только не это!» Видимо, заметив её панику и ужас, мать впервые за долгое время как будто бы смутилась и смягчилась. Её острые черты лица вдруг стали мягкими и гладкими, и она шагнула чуть ближе, сжимая плечо Филиппы.
— Я знаю, что тебе больно, но, поверь, мы хотим для тебя только лучшего, — тихо сказала она, поглаживая её плечо большим пальцем. — И мы бы не стали этого делать, если бы видели, что тебе это действительно нужно. Но если танцы — это, в конечном итоге, не твоё, то мы просто постараемся найти занятие по душе, ладно?
«Не моё? НЕ МОЁ?! Я потратила на них всю свою жизнь! Я...»
Больше ничего не умею.
— Мам, пожалуйста... — тихо и хрипло. — Я хочу заниматься танцами...
Мать наклонилась к ней ближе и неуверенно улыбнулась.
— Так докажи это, — сказала она просто, после чего резко развернулась на каблуках и направилась к выходу из школы.
Филиппа привалилась плечом к стене, тяжело дыша. Холодный ужас сковал всё тело, стоило ей только представить, что она вернётся домой, позорно проиграет, так и не сможет добиться того, чего так отчаянно хотела. И даже не узнает, а хотела ли вообще. Нужно ли ей это было? С самого начала. Нужны ли ей были эти танцы и победы, или она просто следовала желанию родителей, даже не задумываясь над тем, чего хочет на самом деле? Ледяной страх, который сковывал её тело, когда она думала об отчислении подсказывал, что — да. Нужно было. Может быть не так, как это видели родители, и может быть не так, как требовала от неё мать, но ей всё ещё нравилось заниматься танцами, и она хотела остаться несмотря на Айлин и её дебильное решение распределить Филиппу в слабую группу. Теперь, когда у неё была свобода, и выбор действительно был её собственным выбором, — без всяких оговорок и без всяких «но», — Филиппа вдруг задумалась... А чего она вообще хочет?
— Ты в порядке? — Толстяк, имя которого Филиппа всё время забывала, подошёл к ней с такой осторожностью, будто она по меньшей мере могла бы откусить ему голову. Она тяжело сглотнула ком в горле, но так и не нашла в себе сил, чтобы ответить, а потому просто растерянно кивнула. — Я просто хотел сказать... Твоя мама, она... Не права. Ты офигенно танцуешь. Я думаю, мисс Шен отправила тебя к нам не потому, что ты плохо стараешься, а потому что, ну...
Филиппа наблюдала, как краснею его щёки, и вся обратилась во внимание. Как странно. Раньше она бы просто ушла, но теперь ей как будто нужно было услышать хоть какие-то слова поддержки. И она с нетерпением ждала, что же скажет этот толстый мальчик, имени которого она, к своему стыду, даже не смогла запомнить, потому что была слишком увлечена... собой.
— Мне показалось, что ты слишком зажата. У тебя офигенно получается, когда ты танцуешь, и с техникой всё классно, но ты как будто стесняешься себя, что ли.
— Разве я похожа на человека, который себя стесняется? — тихо и устало выдохнула она, хрипло рассмеявшись.
— Прости, это просто мне так показалось. Не хотел тебя обидеть!
— Я не обижаюсь.
Толстяк смущённо потупил взгляд в пол и тяжело вздохнул.
— Будет не круто, если ты уйдёшь. Мне и другим тоже нравилось смотреть, как ты танцуешь. Хоть ты ни с кем и не общаешься... Но всё равно. У тебя так классно получается! Вот... Это я и хотел сказать. Извини если задел там или побеспокоил.
— Спасибо... Что поддержал, — сказала она, и, не дожидаясь его ответа, зашагала к себе в комнату. Филиппа редко говорила кому-то «спасибо», и оттого это ощущалось втройне странно. Наверное, толстяк стоял у неё за спиной в полном замешательстве, но она даже не хотела оглядываться, чтобы убедиться в этом. На сегодня ей уж точно хватило впечатлений и около-панических атак.
«А ведь если бы не он, то паническая атака могла бы случиться... Интересно... Она все считают меня снобом? Он сказал, что я ни с кем не общаюсь. Как будто это что-то плохое. У меня просто нет времени общаться. Как же тупо, боже!»
Мыслей в голове было слишком много, и под вечер Филиппа просто начала сходить с ума. Всё случившееся за последние две недели свалилось на неё, как снежная лавина, и когда казалось, что хуже уже быть не может, — оно становилось хуже. Филиппа из раза в раз прокручивала в голове слома матери, слова Айлин, даже слова толстяка, и под конец ей хотелось просто орать. Открыть форточку, встать на подоконник и наорать на весь этот долбанный мир, потому что сваливать на человека столько дерьма всего за две недели — это, чёрт возьми, несправедливо.
Но вместо этого она решила выбрать тот путь, который всегда помогал очистить голову от лишних мыслей раньше. А именно — направилась в танцкласс в надежде, что там никого не будет, и просто убиться в тренировке. К несчастью, её надеждам не суждено было сбыться: уже подходя к студии, Филиппа услышала звучавшую оттуда музыку, и молилась лишь тому, чтобы занявшим танцкласс была не Айлин. Проходя мимо спален других студентов, она думала, что если вернётся назад, то в самом деле просто свихнётся, а потому сдаваться и просто уходить по факту того, что в танцклассе кто-то есть, она уж точно не собиралась.
К счастью, в студии была только деревенщина, которую, кажется, звали Ками. В голове Филиппа давно уже окрестила её Поттером, но в последнее время они сталкивались довольно редко.
«Малфой и Поттер будут тренироваться в одной студии, какая ирония... И вообще, почему я Малфой? Никогда даже не задумывалась об этом. Интересно, а Поттер в курсе, что Гарри и Драко половина Хогвартса шипперят?.. М-да, я определённо поехала головой, если думаю о такой херне».
Она потёрла переносицу и вздохнула. А потом шагнула наконец в студию. В голове тут же всплыли слова толстяка: «Хоть ты ни с кем и не общаешься...»
— Привет. — Филиппа даже выдала подобие дружелюбной улыбки и чуть склонила голову. — Ты сейчас только ошибки закрепляешь, а не тренируешься. — Она встала совсем близко, а затем бесцеремонно передвинула ногу Ками и обхватила её руку своей. — Видишь. Твоя нога не должна двигаться отдельно от корпуса, как будто ты металлоискателем золото выискиваешь.
Она отошла в сторону, давая деревенщине самой выполнить связку правильно, а затем задумчиво постучала пальцем по щеке. За последнее время на неё свалилось столько проблем, что прямо сейчас погрузиться в чужие, чтобы забыть о своих, ей казалось ну просто великолепной идеей. Правда, она не знала, как сказать это вслух, потому что никогда этого не делала. Жар подступил к грудной клетке, когда она набрала в лёгкие воздух, а затем пробрался выше, к подбородку и в особенности к щекам.
— Если хочешь... Я могла бы... Ну, типа, помочь тебе с тренировкой. Я просто знаю эту связку, не подумай, что я зазнайка.
«Аллах, что хрень я несу?! "Не подумай, что я зазнайка". Да я Грейнджер! Тьфу, блин».
— Короче, — ещё сильнее смутилась она. — Я могу помочь тебе. Во-о-о-т.
Она отвела взгляд в сторону и сложила руки за спиной, слегка раскачиваясь с носка на пятку.
