Маска Красной Госпожи

У луны, как известно, есть характер. Есть интересы. Её бледное око любит следить за миром людей по ночам, ведь именно в ночное время происходят все самые необычные и волшебные события. Одна беда: всякий, за кем луна подглядывает, всегда об этом будет знать, потому как не может властительница ночного неба просто взять и выключить своё неяркое свечение.
В эту ночь оно выхватило из теней древний, высокий замок, окольцованный толстой стеной и глубоким рвом. А ещё – ведущую к нему дорогу, вымощенную белым мрамором. И карету, что гордо по этой прекрасной дороге катится. Её выкрашенные в багровый цвет бока во тьме кажутся почти чёрными, и оттого эффектнее смотрятся золотые эмблемы на дверцах и крыше: нагая женщина с косой шагает по пшеничному полю.
Это Рене Эскорца едет на бал.
Она опаздывает. Она считает, что даме её статуса позволено немного опоздать; главное – явиться на бал до полуночи, а не после. Однако время сегодня на её стороне: стрелка часов к двенадцати ползёт очень-очень медленно. Да и кони в упряжке попались сегодня добрые: без устали, без остановки везут леди Эскорца вот уже добрых полдня. Быть может, это заслуга её кучеров? У неё их целых три: все, как на подбор, молчаливы, и носят бесформенные мешковатые плащи. Но обходительны – жуть! И руку костлявую подадут, и подушечку подложат!
Но до прибытия остаётся ещё минут десять-пятнадцать, и пока что Рене сидит у окошка и любуется проплывающими мимо окрестностями. Какая, однако, в этих землях царит идиллия! Вот это мир! Здешние жители, верно, и войны-то никогда не знали: слишком далеко они от пограничных регионов с их бурной жизнью. Слишком хорошие они фермеры, чтобы подпадать под воинскую повинность. А разбойников тут, конечно, отродясь не бывало: принц Просперо и его предки хорошо известны своим крутым нравом в отношении бандитов. Стоит какому мерзавцу нос показать из своей конуры, как по его следом мигом помчатся люди принца с ищейками на поводках. Ах, как давно ждала Рене встречи с этим человеком! Девушку с церковным воспитанием сложно впечатлить, но о Просперо в столице ходят такие чудные легенды…
Рене удивлённо моргает, когда на глаза ей попадается группа домишек. Глаза за что-то цепляются. Что-то их режет. Она присматривается и понимает вдруг, что большая часть домов и не дома вовсе, а обгорелые руины. Что это? Снос старых хижин при помощи пламени? Случайный пожар?
Запах гари проникает в карету, а вместе с ним – сладковатый, гнилостный смрад. Рене в отвращении морщит нос.
- Мор, - зовёт она сквозь окно. – Что это за посёлок, не знаешь?
- Витмур, - скрипуче отвечает Мор. – Население сто двадцать девять человек. Было. Осталось тридцать два.
- Что с ними случилось?
- Ах, Красная Госпожа, вам стоит напомнить об этом принцу Просперо, - вклинивается Воин. Он не представлялся, но она видела его меч; огромный, зазубренный, и, кажется, не очень чистый. Рене не понимает, что Воин имеет в виду, но боится продемонстрировать собственную неосведомлённость и закрывает окно, решает пощадить своё обоняние. Женщина откидывается на спинку сиденья и прислушивается к мерному перестуку колёс по мрамору. Она достаёт зеркальце и проверяет свой наряд. Алое платье, скрывающее всё, что требовалось скрыть; гладкая маска, сегодня подкрашенная киноварью; кинжал в богато украшенных ножнах…
Стук колёс уже не единственный звук: к нему примешиваются голоса. Слабые. Отдалённые. Жалобные. У Рене холодок пробегает по спине: неужто это беглецы из сгоревшей деревни? Тут карета легонько подпрыгивает, колёса со стука переходят на хлюпанье. Эскорца подходит к окну и дрогнувшей рукой опять его приоткрывает.
И видит людей. Маленькими группками они слоняются вдоль дороги; местами и попросту лежат кучами, будто пытаясь согреть друг друга. Её взгляд метается между лицами, то там, то сям замечая уродливые струпья. Многие тянут руки к карете.
- Не беспокойтесь, Красная Госпожа, - трещит с козел Мор. – Они вас любят.
- Кто это? Что с ними не так? – вопрошает Рене, не в силах принять картину увиденного. Чем ближе они подъезжают к замку, тем выше становится концентрация людской массы. Толпы подвывающих, больных бедняков медленно идут к крепостному рву, но ни один не осмеливается броситься к прекрасной карете. Но они смотрят. Они смотрят на троих кучеров – и на Рене, и в глазах их горит любовь.
- Вам предстоит рассказать об этом принцу Просперо, - напоминает ей Воин. - Хотя он и так всё знает, конечно.
- Красная Госпожа! – восклицает кто-то, причмокивая губами. – Это Красная Госпожа!
Она не понимает. Она пытается вспомнить, когда она стала Красной Госпожой, и что это значит, но память подводит. Остаётся довериться своим проводникам: несомненно, они довезут её до замка в целости и сохранности! И, быть может, она успеет ещё станцевать вальс с принцем Просперо. А потом можно и спросить, что, чёрт возьми, творится в его землях.
- Вы с ним уже встречались? – спрашивает она на всякий случай.
- Нет, - хором говорят все трое. – Он выпал на вашу долю, Красная Госпожа. Здесь властны вы.
Эскорца не помнит, над чем она властна, но на всякий случай соглашается. Робкие голоса отдельных членов толпы превращаются в гул. Они выглядят жалко: измотанные, измождённые, больные, покрытые с ног до головы бубонами и язвами, но они живые, и они славят её. Они – её свита. Её народ. И там, на маскараде принца Просперо, она будет говорить от их имени, как бы ей ни было страшно. Шум, поднятый толпой, сотрясает её от кончиков пальцев ног до макушки, но даже сквозь него пробиваются отзвуки далёкой музыки. Бал, верно, в самом разгаре!
Карета останавливается. Все трое кучеров по очереди спрыгивают с козел. Воин и Голод распрягают лошадей, Мор открывает дверь Рене и помогает спуститься наземь. Спустя мгновение три проводника уже сидят в сёдлах. Неутомимые вороные кони молча ждут, пока им снова дадут сигнал двигаться.
- Вы тоже получите коня, Красная Госпожа, - молвит Мор. – В подарок. На балу.
Она кивает, не зная, что ему ответить. Эскорца поворачивается к крепостному рву и слышит, как три всадника уносятся прочь. Мост поднят. Значит, замок не желает принимать сегодня Красную Госпожу?
Рене оборачивается к толпе. Тысячи искажённых болью лиц смотрят на неё. Чего они ждут? Приказа? Доброго слова? Всё её существо пронизывает вдруг животный ужас: а что если она не справится? Что если они принимают её за кого-то другого?
Что она здесь делает? Где оно, это здесь? Что за ужасы ждут её в замке принца Просперо?
- Мне нужно попасть в замок, - хрипит она, помня, что стрелка часов всё ещё неумолимо ползёт к двенадцати. – Мне нужно перейти ров!
Толпа больных дрогнула и хлынула вперёд беспорядочной гурьбой: лавина гниющего и смрадного мяса пронеслась по обе стороны от Рене и осыпалась в глубокий ров. Осыпалась – и пропала под толщей воды, как будто и не было этих людей. Но вслед за первой волной пошла вторая, а за ней и третья, и как бы ни был глубок ров замка принца, людей у него в стране жило всё-таки побольше.
Рене стоит на месте, еле дыша. Она поверить не может тому, что видит. Влажные от пота руки коснулись её тонких пальцев бесчисленное количество раз: кажется, каждый больной желал получить от неё напоследок благословение. Ей страшно оборачиваться, но в конце концов она это всё-таки делает – и ахает, когда глазам предстаёт чудовищная братская могила. Ров засыпан телами, а её армия всё ещё многочисленна.
Красная Госпожа ведёт их по телам первой лавины к стене. Она всё ожидает, что из-за парапета высунется взлохмаченная голова заснувшего на посту стражника, но этого так и не происходит. Гурьба её верных последователей собирается у подножия белокаменной преграды, и на сей раз им не требуется даже намёка: они лезут друг на друга, строят гору из фарша вплотную к замку. На сей раз запас человеческих тел иссякает окончательно, но до парапета верхушка горы достаёт. Подбирая юбки, Рене начинает своё восхождение по головам, давя каблуками уши, глаза и рты. Она прикрывает собственные очи и шепчет себе простенькую молитву, желая лишь того, чтобы это поскорее закончилось. И всё же проходит целая вечность, прежде чем она, усталая и вспотевшая, переваливается через стенной зубец. Мясная гора рушится у неё за спиной, рассыпается у стены мириадами искалеченных тел.
Рене разглаживает складки на одежде, поправляет причёску, гордо шагает вдоль стены к лестнице вниз. Спускается. Шествует чинно к входу во дворец, гадая, сколько сейчас времени. Музыка, весёлые голоса и живой человеческий смех становятся всё громче. Её сердце трепещет: что увидит она там, на балу? И как отреагируют гости на прибытие Красной Госпожи?
Никто не выходит ей навстречу. Она быстро идёт по выстланному золотой ковровой дорожкой коридору. Гротескные фонари на стенах превращают её тень в диковинных монстров, в призраков и чудовищ из самых страшных снов. Здесь стоит дивный аромат всевозможных явств. Ей вспоминаются слабые, изголодавшиеся тела, что проложили ей сюда дорогу. Они пахли мясом. И тут пахнет мясом. Эскорца останавливается, облокачивается на латный доспех, переводит дух и подавляет рвотный рефлекс.
Впереди – тяжёлые двойные створки, к которым приклеен кусок пергамента с картой. План бальных помещений! Её глаза внимательно изучают схему. Первый зал – голубой, последний – чёрно-красный, “с часами”, как гласит пометка на полях. Рене чувствует: полночь близка, и знает, что встретить её она хочет именно рядом с часами. Времени мало. Ей всё ещё страшно, и она всё ещё не может вспомнить, что она тут должна сделать, но времени мало!
Она упирается руками в створки и резко толкает. Лазурная зала приветствует её десятками повернувшихся вдруг голов. Какие красивые наряды, какие чудесные маски; вон золотая рыбка в чешуйчатом платье, вон самый настоящий дракон! Слева от него, кажется, гадалка, справа – туземец с тропических островов; каждый костюм уникален, каждый непохож на другой! Но что-то этих людей объединяет. Их кожа здорова. Их полные, сочные губы измазаны в соусах и соках. Их пальцы унизаны перстнями.
В их взглядах стоит ужас. Но почему? Что могло напугать их, сгрудившихся у тёплого очага принца Просперо за этими высокими стенами? Спрятавшихся от того неведомого недуга, что поразил народ этой славной земли?
- Я – Рене Эскорца, - молвит она. – По приглашению господина По. Двенадцать ещё не пробило?
Они молчат. Они переглядываются. Шушукаются. Отходят подальше. Эскорца робко опускает глаза, изучает своё кроваво-красное платье. Никто в этой комнате, кроме неё, красного не носит – не угадала она со цветом. Даже сапоги красны от крови.
Кто-то смеётся.
- Я ждал вас, Красная Госпожа, - скрипуче заявляет высокий мужчина с бакенбардами. Маска ворона скрывает его лик. – И я же вас пригласил. Нет, железное горло часов не провозгласило пока полночь. Вы знаете, что вам делать.
Она знает. Она идёт вперёд, чувствуя, как отворачиваются взгляды. Они боятся её не меньше, чем она - их. Страх удаётся превозмочь, спасибо любопытству и ободряющему присутствию Ворона. Она идёт, оставляя на лакированном паркете кровавые следы. Рене следует в чёрно-красную комнату, метая на гостей из-под собственной маски испепеляющие взгляды. Они робеют, но они не приветствуют её. Гости не ожидали, что она тут появится. Красной Госпоже не предусмотрели места у стола.
За лазурным залом следует пурпурный, а за ним – изумрудный. Праздник увеселений, роскоши и живота! Музыканты, актеры, жонглеры, сказочники, фокусники, гадалки, путешественники, танцоры, жрицы и жрецы любви! Золото, серебро, медь, которая тут смотрится дешёвкой! Дивные механизмы, заводные игрушки, призмы! Вот он – бал-маскарад принца Просперо, остров веселья в море болезни и разгрома, спокойная гавань за неприступными стенами; здесь нет места печалям и заботам, нет времени оплакивать погибших и беспокоиться об эпидемии, здесь не ждут появления Красной Госпожи! Здесь пируют салатами, нутовой пастой и багетами с чёрной икрой, когда там, за окнами, люди жрут друг друга; здесь торжествуют закрытые уши и зажмуренные глаза. В Ба Синг Се войны нет!
Чётвёртый зал встречает буйством оранжевого и жёлтого тонов. Именно там ей навстречу выходит высокий, широкоплечий мужчина с длинными тёмными волосами. Он носит обычную театральную полумаску и тонкий, инкрустированный драгоценными камнями обруч.
- Я не знаю, кто ты такая, бестия, но ты покинешь мой дворец сейчас же, - изрекает он хмуро. – Я – принц Просперо, и я тебя не приглашал. Тебе место там, снаружи. С…теми. – с отвращением произносит он. Но Рене и не думает ему отвечать. Он хочет её отвлечь. Задержать. Она ускоряет шаг, а принц Просперо и не думает отходить в сторону…
Господин По, Ворон, бросается вперёд Эскорца и отталкивает принца. Рене вихрем проносится по освободившемуся проходу: из оранжевой залы в белую, а из неё – в фиолетовую. Она начинает понимать. Она, быть может, не знает, кто здесь находится в чьём сне, кому должно быть страшно, кто всё это начал и на ком всё закончится, но ей известно: часы вот-вот пробьют.
- Кто позволил? Кто пустил? – орёт принц Просперо, который мчится за ней. Его клинок красен от крови господина По. – Уходи обратно в ночь, странница! Тебя не приглашали! Ты здесь лишняя! Стой!..
Поздно! Рене врывается в чёрный зал и останавливается прямо напротив тяжёлых дубовых часов. Оконные рамы в этом помещении выкрашены в привычный и родной багровый цвет. Там, за неровным стеклом, идёт дождь: крупные капли лениво стекают по прозрачной поверхности.
Эскорца поворачивается к принцу Просперо. Он надвигается на неё с кинжалом. Его лицо раскраснелось от напряжения и злобы; даже глаза налились кровью.
Его останавливает удар маятника. Часы подают голос – и одновременно с этим затихают все прочие звуки. Музыка, человеческие голоса, смех, звон посуды – всё сходит на нет, как по мановению волшебной палочки.
Часы стучат. Стрелка указывает на полночь. За окном сверкает молния. Бесшумная, ибо даже гром не осмеливается нарушить мерный звон старых дубовых часов.
И с каждым металлическим ударом Рене понимает всё больше. Дрожащими руками она касается своей гладкой маски и снимает её. Смотрит на узор, который сама там начертала киноварью. На гладком стеклостальном лике – мертвец.
- Красная Смерть, - стонет принц Просперо. Краске пора бы сойти с его лица, уступить место чудовищной бледности, но этому румянцу не суждено уже покинуть эти жирные щёки. Нет, он угнездится там, он изрыхлит кожу и испортит кровь, он разрастётся оспинами и бубонами, он – знак Красной Госпожи!
Дрожащей рукою Просперо поднимает клинок к собственной шеей и одним точным движением взрезает себе горло. Дамы поднимают визг, мужчины вопят и плачут, начинается давка, но им некуда бежать. Укрытие превратилось в тюрьму. Рене Эскорца медленно возвращается в фиолетовый зал, а из него – в белый, где она находит зеркало. Там уже и она не может сдержать возгласа ужаса. Ибо с отражающей поверхности на неё смотрит лишённое плоти лицо, источающее мягкое розовое сияние.
Под её маской прятался призрак. Под алое платье она надела погребальный саван. Красная Госпожа!.. Красная Смерть, Алая Чума, Кровавая плеть! Она смотрит на себя и пытается вспомнить, когда она стала тем, кем пришла сюда. А вокруг умирают люди: время ускоряет свой бег на благо Красной Госпожи, даруя ей всё новых и новых миньонов. Только господина По щадит чума. Он садится в кресло в углу белого зала, достаёт тетрадку и принимается лихорадочно в ней что-то пером выводить.
А Рене ждёт. Она чувствует, что ещё не всё, и чувствует верно. Это история господина По заканчивается на затихшем замке, сдавшемся перед натиском Красной Смерти. Её ждет нечто иное…и верно: по телам весельчаков и гостей принца Просперо в залу входят трое старых знакомых. Они ведут под уздцы чёрную лошадь с кроваво-красными глазами.
- Приветствуем тебя, Четвёртая, - скрипит Мор.
- Пора в путь, Завоевательница, - вторит ему Воин. А Голод, как обычно, молчит. Только щурится.
- Это не я, - брякает Рене. – Это не могу быть я. Я не…не Красная Госпожа. Не Болезнь. Не Всадница. Это не моя роль.
Всадники смотрят на неё с подозрением. Рене пытается отыскать зацепку. Хоть что-то. Всё это не может быть правдой. Должен же найтись какой-то ориентир! Какая-то поддержка! Она копается в собственной памяти, роется в ней, ломая ногти о твёрдые камни и жёсткую глину, и наконец находит…
- Именем… - начинает Красная Смерть.

- Каерлан! – заканчивает Рене Эскорца, подпрыгивая в собственном спальном мешке. Холодный пот покрывает её с головы до пят. Девушка тяжело дышит, ощупывая руками лицо. Жива!
Пальцы скользят ближе к ушам. Натыкаются на шероховатость. Рене с трудом подавляет в себе крик. Лепра! Всего лишь лепра. Не Красная Смерть, косящая людей и вынуждающая сильных отворачиваться от слабых.
Всего лишь лепра.
Она сворачивается клубочком. События сна хочется поскорее забыть, но не выходит, пыткий разум Инквизитора очень уж хочет их обдумать от начала и до конца. Ещё четверть часа она так лежит, приходит в итоге к выводу, что Просперо всё сделал правильно, и с этой сладкой мыслью засыпает.

Этот день был невероятно тёплым для осени. Солнце ярко светило, от чего лес наполнился золотыми красками. Ветер шелестил листву, а птицы неустанно пели, так что закладывало уши. Среди обилия жёлтых и багровых листьев, что устилали землю, лениво передвигалась тануки, чей рыжий мех укрывал от чужого взора, сливаясь с окружением.
- Тануки-сан, тануки-сан, выйди поиграем! - запел звонкий детский голосок, до жути знакомый. Уши дёрнулись от неожиданности, а по телу пробежала приятная дрожь. Лениво повертев головой по сторонам, она так никого и не обнаружила. Воздух тоже был чист, наполненный запахом свежести, грибами и лесными ягодами.
- Не могу, я занята, я ищу, - протянула Акаруи и двинулась в сторону источника звука, вспоминая на ходу излюбленную песню. Каждый тануки знал её, порой люди пользовались этим, выманивая оборотней. Ведь так сложно было не ответить. Вот так потом и оказываются либо на обеденном столе, либо на человеческой шее в виде воротника. Аки знала об этом, но голос был таким родным, пусть и забытым, но где-то на задворках памяти о нём остались воспоминания. Лес замолк, птицы притихли, а ветер больше не ерошил шерсть. Но ничего из этого Аки не заметила, поглощённая мыслями. Где же она слышала этот голос раньше?
- Что ты ищешь? - раздалось позади. Обернувшись, Акаруи увидела перед собой дерево сакуры, возле которого стояла малышка тануки. Аки недавно проходила здесь и ничего кроме вялой травы там не было. Но разве это имело сейчас значение? Ведь перед ней была её сестра, Асакири.
Как и жизнь, цветение сакуры было быстротечно, и красные лепестки уже опадали на серую шерсть тануки с булькающим звуком, словно были из воды. Хотя день и был в самом разгаре, солнце стремительно пряталось за макушками деревьев, а вместе с ним уходило и тепло, заставляя ёжиться от неожиданного холода.
- А ищу я сливы и редиску, - Аки уже не пела, а шептала, глядя в карие глаза напротив, таинственно мерцающие в темноте. Прошло уже столько лет, и ни разу с того дня Кири не приходила к своей семье. Родители сказали, что и не должна. Мёртвые просто так не показываются живым, но они могут наблюдать. А сейчас она стоит словно живая, смотрит выжидающе.
- Может, тебе показать где? Я не жадная, - весёлый звонкий смех разрезал затянувшуюся тишину, и в этот миг тело сестры разлетелось многочисленными белыми бабочками. Они взмыли вверх, растворившись в густом тумане, который медленно опускался вниз, обволакивая землю. Акаруи растерянно всматривалась в густую серую пелену. Алые капли, что ранее бабочки смахнули со своих крыльев, стекали по её морде. На вкус они были солёными, с металлическим привкусом.

Стояла мёртвая тишина. Листья осыпались пеплом, а голые деревья отбрасывали мрачные тени. Громко чихнув из-за попавшей в нос пыли, Акаруи тут же услышала эхо. Только это не было похоже на отражённый звук, как будто здесь она была не одна и её передразнивали. Проглотив застрявший в горле ком, она слепо побрела туда, куда казалось бы улетели бабочки. Осторожно ступая по жухлой траве, рыжая тануки вздрагивала от каждого мелькающего ветвистого силуэта. Тонкий слух зверя улавливал шорох, изголодавшиеся деревья медленно тянули к ней свои корни, желая добраться до единственного живого в этом лесу. Тануки ускорила шаг. Видимо она оказалась на границе царства мёртвых и живых. А точнее уже давно её преодолела, не имея понятия, как выбрать отсюда в свой мир.
До уха донеслись противные скрипучие звуки и Акаруи с несвойственной ей прытью ринулась навстречу шуму. Возможно и не стоило торопиться непонятно куда, но выбор стоял между лесом, который кишел голодными ёкаями и скрипом, напоминающим о постройках людей. Надеяться на двуногих в мире мёртвых было глупо, но оставшись здесь, она рано или поздно стала бы обедом Дзюбокко.
Вокруг была одна лишь серая дымка, но совсем скоро впереди показались огромные красные ворота. Створки, которые качались из стороны в сторону, открылись, стоило в них врезаться, и Акаруи вывалилась из тумана уже в человеческом обличии.

В глаза ударил яркий свет. Играла весёлая музыка, народ в причудливых масках галдел. От дома до дома тянулись верёвки, увешанные фонарями тётин. Праздник был в самом разгаре. В детстве они всегда упрашивали родителей сходить посмотреть на человеческие развелечения, а заодно и полакомиться различными яствами, честно украдеными с прилавков. Правда сейчас Аки не была уверена, что видит перед собой именно души людей. Пускай они и выглядели так, но даже в царстве живых нельзя было сказать наверняка, а тут и подавно.
- Простите, вы не видели маленькую девочку? Серые волосы, карие глаза, плавные черты лица... - Акаруи сразу же обратилась к первой попавшейся кучке душ, стоявшей к ней спиной. На первый взгляд это были обычные дамы, одетые в светлое кимоно для торжеств, украшенное многочисленными узорами.
- А то лицо, оно было вот таким? - медленно и все разом они обернулись, поднимая свои маски и обнажая безликие лица, гладкие, как отшлифованный камень. Аки испуганно дёрнулась, отрицательно замахав руками и пятясь назад. Существа же остались стоять на месте, но их головы непрерывно следили за ней, неестественно поворачиваясь, тогда как тело замерло.
- Сочная слива, - гласил громкий бас торговца.
- Сладкая редиска, - вторил ему женский голос.
Аки, едва не спотыкаясь, направилась к лавкам, минуя странную компанию. Дорогу преграждали души, пришлось буквально протискивать сквозь толпу. То и дело они оборачивались, бросая скрывающие их лица маски. Лица, которых не было. Сердце гулко стучало, эти ёкаи её пугали.
Наконец выбравшись на более открытое пространство, Акаруи огляделась в поиске торговцев. Но вместо них в самом центре пустующей площади, по кругу которой были расставлены лавки в большинстве своём с едой, она заметила рыжеволосую девушку. Незнакомка, облачённая в короткое красное кимоно с белыми лепестками, сидела на коленях, покорно опустив голову и как мантру повторяя:
- Не хочу, чтобы из-за моей ошибки кто-то пострадал, я согласна с приговором.
Акаруи не видела её лица, но голос узнала. Что она вообще тут забыла? Хотелось подбежать, поднять девушку с колен и вразумить, чтобы бежала отсюда. Но тут раздался скрежет метала о каменную кладку. Народ расступился, пропуская сероволосую девочку в белой юкате, волочащую за собой мешок в котором, судя по звуку, было оружие по типу мечей. Длинные волосы, неухоженные, словно пакля, опадали непослушными прядями на лицо. Глаза уже не отражали свет, потускнев. Её ноги постепенно осыпались пеплом и вскоре она уже парила над землёй, оставив позади теперь ненужные ей гэта.
Поравнявшись с осуждённой, Асакири бросила мешок, от чего ножи оттуда звонко разлетелись в стороны. Девочка кротко кивнула и к ней со всех сторон подбежали женщины с чёрными волосами, почти свисающими до земли, и множеством когтистых рук. Было в них что-то паучье и невозможно было отличить одну от другой.
- Монстр-р-р, - противно тянули они, хотя сами из всех собравшихся были меньше всего похожи на мирных и безобидных. Человеческого в них было мало, только лица. Ну они хотя бы у них были, в отличие от других. За считанные секунды многорукие существа словно саранча окружили не сопротивляющуюся жертву, подхватив на бегу разбросанные скальпели.
Крик, полный боли и отчаяния оглушил Акаруи. Куски кожи с противным хлюпаньем падали в лужу крови, растёкшуюся по площади. Ноги словно налились свинцом, невозможно было сдвинуться с места. Аки рухнула вниз, обратившись зверем и закрыв уши лапами. Зажмурилась, не в силах видеть всё это. Чувство беспомощности овладевало ей.
- Я ждала... мне было так страшно... почему ты не спасла меня? - плачущий голос Кири раздался в её голове. Акаруи открыла глаза и посмотрела на сестру. Но на лице той не было ни капли грусти, она хищно улыбнулась и, подняв с земли только что снятую кожу, обернула её несколько раз вокруг шеи. Капли крови стекали на белоснежную ткань, расплываясь алыми пятнами.
- И ей ты тоже не помогла, - девочка взмахнула рукой и на площадь выкатили огромный котёл с бурлящей в нём водой. Из толпы один за другим выходили безликие люди, бросая в воду различные овощи. Воздух наполнился ароматом набэ, осталось лишь добавить мяса по вкусу. Видимо монстры тоже это поняли и уже волокли освежёванное тело.
- Мы наконец-то воссоединимся, - девочка по ребячески сжала руки и покружилась, довольно и беззаботно смеясь. Остановилась, задумчиво посмотрела на Акаруи и тут же подлетела к ней. Подняв её, она направилась к котлу. Сестра вытянула руки и Аки оказалась прямо над кипящей жижей. Пузыри надувались и взрывались, разлетаясь горячими каплями в стороны и обжигая подушечки лап.
- Кири, - дрожащим и молящим голосом воззвала Аки к сестре, но та смотрела сквозь неё. От рук девочки отлетали куски её собственной кожи, глаза вываливались из глазниц. Асакири разваливалась на глазах, словно переваренное мясо.
- Осталось ещё шестеро, - произнесла она перед тем как её руки отвалились и Акаруи с криком, полным ужаса, упала в котёл.

Но боли не последовало и вместо горячей воды, обжигающей кожу, чувствовался холод. Тануки открыла глаза. Чёрные тучи затянули собой и без того тёмное ночное небо. Дерево под которым она уснула, уже лишённое листьев, никак не укрывало от моросившего дождя.
- Ещё шестеро, - дрожащим и охрипшим голосом прошептала Акаруи. Мама, папа, ещё одна сестра и трое братьев, что ещё живы. И которых она больше не увидит, потому что застряла здесь, в Мистерии. Аки тревожно вглядывалась в темноту. Интересно, а мёртвых сдерживает граница миров?

Вдох. Выдох. Глаза закрыты. Сначала ладони касаются суховатой от беспощадного солнца травы, а затем и спина чувствует щекотку сквозь тонкую посеревшую от пыли рубашку. Снова вдох, выдох. Где-то над ухом жужжит шмель, пробегает маленькая птица в метре от девушки, скрываясь в выцветшей траве от парящего в воздухе хищника. Закинув руки на лицо, как бы пряча глаза от солнца, синевласая проваливается в дремоту, то выходит из нее. Провожать солнце в закат не было сил. Жара отняла все, что Рунария накопила и теперь надо снова пополнять запасы энергии сном. Девушка просто устала идти. Где бы она не останавливалась, душе, гнилой с редкими светлыми проблесками надежды, нигде не было места.
Мерное дыхание убаюкало синевласую до наступления темноты. Полянку, на которой она удобно устроилась медленно накрывал туман, становилось прохладней и птицы поочередно заканчивали свои песни.
Ей снился сон. Маленькая вытоптанная тропа, справа лес, слева болото. Красные бабочки с черепами на спине шумно пролетают мимо. Их размеры сильно превышают стандартные, а потому они больше походят на птиц. Пасмурно, но у дождя не было сегодня в планах одарить сухие земли спасительной влагой. Руна никак не могла сойти в этой дороги, все бродила по кругу, время от времени встречая знакомые знаки в виде пня, куста с гнездом маленькой птички и платка, что она повесила на ветвь березы, когда заподозрила, что ходит кругами.
Вампиршу внезапно накрыло ощущение, что за ней наблюдают. Она обернулась и не увидев никого пошла дальше, заранее зная, что вернется обратно, но все же смотря по сторонам с еще большей внимательностью. Вдруг что-то упустила в первые десять раз? Но чувство не отпускало. Девушка прибавила шаг. Деревья замелькали чаще, знакомых мест становилось постепенно все больше. Первый не заставил себя долго ждать и вампирша бросив усталый взгляд на пень, ускорила шаг и прошла мимо. В спину ей вновь кто-то смотрел. Обернувшись на всякий случай вновь, но не останавливаясь, Рунария нервно шмыгнула носом и пошла уперто дальше. Взгляд её не упускал ни единой щелки мимо плотно выросших деревьев, но не находила никакой зацепки. Раздраженная девушка перешла на бег. Неприятное чувство уже прожигало ей спину, хотелось от него убежать, спрятаться, скрыться со всех глаз, будь то бабочка или птица. Это место уже просто насмехалось над ней.
Она остановилась так резко, как смогла. Её взгляд приковало белое лицо в тени леса. Лицо было не естественным, скорее походившее на маску. Синевласая сделала шаг навстречу своему видению, но заслышав чьи-то шаги рядом обернулась и не увидела никого рядом, как и мираж между деревьев. Встряхнув головой, Рунария пошла дальше. За все время такое случилось впервые, но это не удивительно, столько ходить кругами, привидеться может все что угодно.
Чей-то взгляд не заставил девушку долго ждать. Это ужасное чувство, паранойя, когда чувствуешь на себе одну и туже навязчивую идею и куда бы не пытался спрятаться, уйти просто не удастся. Вампирше опять захотелось бежать. Это больше походило на игру собственного воображения, ибо одно дело было повстречать бесов ночью, а другое посредине дня. Только красноглазая могла поклясться, с ума она не сошла и все это было взаправду.
Рунария побежала после того, как на глаза показался знакомый куст с одним исключением. Гнездо было полностью разорено. Бедная птица трепыхалась из последних сил на земле. Девушка зачуяла неладное. Лесные духи определенно играли с ней. Дыхание сбивалось, за спиной очередной раз почудились чьи-то шаги, переходящие на бег и стоило Руне обернуться, все видение в миг теряло свою силу. Зато появлялась маска. В этот раз она была ближе. Вампирша могла разглядеть её лучше, если бы ей предоставили такую возможность.
"Да сколько можно, хватит!"
Синевласая в бешенстве остановилась, пытаясь отдышаться от бега. Место, где она плутала по кругу погрязло в оглушающей тишине и лишь чей-то шаг, медленно переходящий в бег разрушал предвестника бури. Когда шаги неестественно ускорились, красноглазая готовилась повернуться и в тот момент, когда неизвестное существо было за спиной, обернулась.
Ничего.
Внезапно старая сухая ветка липы сломалась и начала падать вниз. Девушка обернулась на звук и её сердце остановилось бы, если бы могло биться.
Эта маска была прямо у её лица. Из глазниц вытекала чья-то кровь, рта не была изначально, как и тела.
Синевласая хотела отойти, но не могла пошевелиться. Невидимая рука схватила её за горло и вампирша начала задыхаться. Она чувствовала руку, но не могла дотронуться до неё, чтобы хоть как-то себя спасти. Голова закружилась, ноги потеряли силу. Тело крылатой начало обмякать и падать, а вместе с ним упала и маска. Рунария сразу проснулась.
Хватая ртом воздух, девушка все так же лежала на поляне, за исключением плотного тумана, из-за которого виднелся город. Все еще тяжело дыша, вампирша ущипнула себя за ногу и почувствовав боль, а значит и веру в происходящее поднялась с травы и уставилась в очертания города.
«Что за дела тут творятся…»
Горло, кстати, саднило. Было ощущение, что его действительно кто-то сильно сжал. Шаг за шагом вампирша отдалялась от места сна, замечая по дороге несколько изменений. Первое – это погода. Небо заволокли темные тяжелые тучи. Это не должна была быть гроза, но тем не менее Рунария радовалась городу-призраку. Как минимум крышу над головой найти она там сможет. А во-вторых тишина, как и во сне, несколько оглушала. Даже в городе стояла безупречная тишина. Свет был тусклый. Свечи в фонарях догорали, на улицах изредка проходили местные жители. Стоило ей пересечь черту и войти в город, чувство преследования вновь ударило со всех сторон. Почти как в том сне.
Девушка брела по пустынным улицам иногда заглядывая в окна маленьких домов и видела, как жители за ней следят из-за плотных штор. Все бы ничего, но красноглазую смущало что-то в увиденных ею людях. Что-то было не так с глазами.
Гуляющий по дорогам ветер поднимал старые сухие листья и бережно перекладывал их на другие места. Здесь было все другое. Даже время года, а точнее скорость, с которой все менялось.
Вслед за тучами пришел ветер посильнее, как бы заменяя своего меньшего брата. Стоило тому пролететь по улицам, как деревья в миг потемнели и сбросили листья. Будто яд проникал в корни деревьев.
На Рунарию смотрело все больше людей. Шторы отодвигались все чаще и темные глаза впивались в плоть девушки, норовя прожечь её насквозь. В компании с тишиной, атмосфера была очень неприятной. Особенно, когда её ударили в плечо. Мимо прошел человек по направлению к началу, где красноглазая вступила в город. Дорога была полностью свободна, но человек не смог пройти мимо не задев, яро показывая свое недовольство.
Синевласая резко развернулась и крикнула в спину уходящему человеку. Вернее, ей показалось, что она крикнула.
«Эй, вы не извинились!»
Желаемого эффекта не последовало, хоть мужчина и замер на месте. Вместо этого как по сигналу в каждом доме отодвинулись прячущие хозяев шторы и взору девушки пристали …
«Мертвецы…»
Это действительно были мертвые люди. Ладони они прижали к стеклу, лицами максимально приблизились. Им не удавалось выйти из своих домов, но желание поглотить синевласую читалось в глазах.
Рунария поняла, что её смущало в их взгляде немного позднее, когда, воспользовавшись отвлекшейся девушкой, неизвестный мужчина быстро подошел к незваной гостье так близко, что вампирша испуганно отскочила.
Глаза мертвяков были рисунки на веках. У каждого. Будь то ребенок, женщина или старик, все выглядели одинаково.
Внутри что-то щелкнуло, и девушка кинулась со всех ног прочь. Улицы начал застилать снег. Руна бежала без оглядки, все чаще врезаясь в местных, а те, в свою очередь, молча меняли ход и шли за ней. Она бежала, падала на скользкой дороге и возобновляла бег. Красноглазая оглядывалась несколько раз, сквозь снег было совсем непросто разглядеть толпу мертвяков, а еще сложнее было пробираться через впереди идущих. Но она знала, что все идут за ней. Вернуться к началу просто не было возможности.
Рунария выбежала на какой-то бугор. Тяжелое дыхание и холодный воздух обжигали её горло. Тело дрожало от холода, а ноги оставляли вместо своих отпечатков красные, как кровь следы.
Тихо вскрикнув, девушка отступила и каждый её шаг сменял красный отпечаток от её обуви. Под холмом толпились мертвяки. Они не поднимались к Рунарии, но спуститься ей не давали даже возможности. Паника завладевала попаданкой с каждой минутой сильнее. Снег продолжался, накрывая красную землю уютной вуалью. Вампиршу просто оглушала тишина. Все, что она хотела сказать, либо издать хоть малейший звук, все уходило в мысли. С губ не срывалось ни звука, словно кто-то зашил ей рот.
«Прекратите!» - взмолилась Рунария когда снег сменил дождь. Кровь лилась с неба заливая девушке глаза и уши. Идеально белая насыпь снега в миг меняла цвет невинного белого сначала на розовый, затем на кроваво-красный. Дождь усиливался, не давая вампирше вздохнуть, о даже шума дождя не было слышно. Все было не реально, не по-настоящему.
Мертвецы исчезали с каждой неудачной попыткой синевласой вздохнуть и вместо них возникали те самые белые маски, что приснилось ей на поляне. Возможно это было вовсе не сном?
Упав на колени и примкнув головой к земле, девушка поняла, что все те люди, были убитые ею существа. Ради еды, или же ради забавы. А может и по приказу. Безликие души сейчас хотели забрать их убийцу с собой.
Кровь облепило тело Рунарии, кислород никак не поступал в легкие, хотя она дышала.
Этот призрачный город живых не отпускает. Все то, что вампирша встретила и опробовала из любопытства будет мучить её до последнего, пока крылатая не оставит свою гнилую душу на растерзание призракам. Кому нужно тело, когда есть еще душа? Её можно мучить дольше, чем тело.
Перед красноглазой всплывали видения, крики, стоны и очень много пролитой крови. Одержимая бесами девушка убивала всех на своем пути с самые темные времена этого мира и сейчас просто пришло время платить по счетам. В тот же миг в её ногу воткнулось что-то очень острое. Руна смогла пробить тишину своим криком, на её голос вдали кто-то завыл. На поляне не осталось и пятнышка чистого снега. Дождь заливался ей в рот, глаза полностью ослепли от крови, а ногу как будто специально разрывали на куски. Чтоб точно не убежала.
Кто-то вгрызся во вторую. Крик сменился на хрип. Губы синевласой начали синеть, а тварь схватив девушку за раненную ногу, утащила её за собой в темноту.

***

Крик прорвал тишину до того, как тело с шумом упало на пол с кровати.
Девушка схватилась за больные ноги, пытаясь понять, что происходит. Кто её схватил и куда утащил. Ноги буквально рвали на части. Открыв глаза и шумно втянув воздух в легкие, Рунария поняла, что находится в своей комнате, в таверне на втором этаже. Её ноги никто не разодрал, но от усталости и долгого пешего хода, их просто свело. А главное, она может дышать. Хотя это не требовалось после обращения в нынешнюю ипостась.
Горло очень болело, Глаза опухли от слез. В дверь забарабанили. Девушка вслушалась в ругань соседей, оказалось, что кричала она во сне долго. Ей предстояла очень неспокойная ночь, но страх увидеть очередной кошмар был сильнее, чем толпа недовольных соседей по ту сторону комнаты.

Потихоньку к отцу Корблу вновь вернулось зрение. Светлые пятна наконец пропали, а мир принял более привычные очертания. Теперь уж наставляющий луч мог наконец осмотреть поле битвы не опасаясь того, что его глаза лопнут от напряжения.
И первое, что он увидел – жестокое, хладнокровное убийство беззащитного агнца. Сие аморальное, полное подлости и коварства действо несколько смутило отца Корбла. Найти логическое объяснение убийству барана он не мог. В голову приходили только нелогичные. Возможно, эта девушка просто не желала делиться частичкой славы за уничтожение нежити с немощным стариком. Но вряд ли агнец смог бы нанести серьезный вред этому земноводному, так что, о какой славе идет речь? Или она знает об этой твари что-то, чего не знает Корбл. Может атака барана привела бы к каким-то непоправимым последствиям. Но что такого мог сделать несчастный барашек? Или эта девушка имеет что-то против баранов. На самом деле, эта теория звучит не бредовее двух предыдущих. Так и не найдя ответ на свой вопрос, Корбл рассеяно погладил череп. – "Ничего-ничего, ты им еще покажешь. Всем покажешь".
А потом несчастные глаза не менее несчастного служителя церкви наткнулись на огромную жабу. В принципе, она почти не изменилась с прошлого раза, за исключением одной маленькой, но существенной детали – в ее голове появилась дыра. Однако мертвой (по крайней мере, в том понимании, которое люди обычно вкладывают в это слово) она не была.
"Еще одна нежить. Прекрасно! И почему с ним сражается только солнцепоклонница? Куда делись бараноубийца и тот мужчина?" - Оглядевшись, отец Корбл нашел ответ на один из вопросов, но вместе с тем в его голове появилась еще парочка новых. К примеру: "Что это за тварь?!?" Или: "Почему эта… блаженная гонится за этим… существом? На вид оно явно не такое опасное как та жаба".
Весь этот фарс отцу Корблу успел порядком надоесть. Такое чувство, что эти люди специально подставляются под удар. Просто так, веселья ради. Да и чернокнижник, что создал этих существ, также, судя по всему, был не в ладах с собственной головой. Ну кто, кто в здравом уме создаст этих рыбомонстров? У чернокнижника материала получше не нашлось? Или он в свободное время рыбачит, а тут ему в голову пришла гениальная идея по совмещению приятного с полезным? Корбл понемногу выходил из себя. Голодный, уставший и не выспавшийся, служитель церкви поспешно заковылял к домику, намереваясь отсидеться там до конца этого безумия.
- Кто-нибудь объяснит мне, что вообще происходит? – как ни старался отец Корбл сдержаться, но тихое недовольное бубнение всё же вырвалось из его уст – сначала похищают, телепортируют Творец знает куда, потом рыбами пугают (никогда теперь рыбу есть не буду), в глаза светят всякими псевдосветилами, барашка вот убили… Да что б им всем вечно в ложном мире пребывать! - По окончанию этой тихой тирады Корбл успокоился. Когда же он подошел к девчушке, что всё это время пряталась в доме, доброжелательная улыбка вновь озарила его лицо – Дитя, нет ли здесь чего-нибудь, что можно было бы легко поджечь? – Задавая этот вопрос, отец Корбл одновременно вытаскивал из сумки кремень с огнивом, а из книги одну из легковоспламеняющихся бумажных закладок.

Город встретил шумом. И обещанием большой библиотеки. В которой про Око Моря не было ничего. Следом шли сначала приличные таверны где собирались моряки. А потом и не слишком приличные. Сплетни, смутные намеки и пьяные сказки наконец и привели в подвальный карточный клуб.
Жаль никто так и не смог сказать был ли талисман реальностью или вымыслом. Но, так хотелось проверить.

********

Полуподвальное помещение. Мрак, разгоняемый десятком свечей. Закопченные стены и потолок. В воздухе стоит дым от нескольких трубок. В центре – стол, заваленный игральными картами, грудами монет и кувшинами с вином. В помещении людно и шумно. Здесь около десятка мужчин, чья одежда и манера держаться выдает в них моряков, и одна женщина. Она одета слишком дорого для этого притона, и держится слишком уверенно. Настолько уверенно, что уже не воспринимается местным как их законная добыча. Ведь если у нее хватило смелости прийти сюда, и сидеть здесь с таким видом – спокойным и чуть насмешливым – за этим что то стоит.
Сила. Реальная сила. Такую даже магию дать не может. Здесь что-то большее.
В ее руках – карты, перед ней такая же груда монет, как и перед всеми играющими и такой же кувшин вина.
Свет свечей отражается от ее украшений оранжевыми и синими бликами.
- Расскажи мне об Оке Моря, - требует она у сидящего напротив моряка. Глаза ее блестят, а в голосе слышатся хриплые нотки. Те, что любой мужчина предпочел бы услышать в собственной спальне, и никак не в виде просьбы рассказать о каком-то камне.
Но, эту девушку, назвавшуюся Итарой, не интересуют мужчины – только игра и легенды.
- Говорят, это древний артефакт, что может управлять штормами, - моряк перебирает карты. Его борода черна, а волосы с сединой перехвачены алой лентой. Он опытный капитан, но слишком любит играть в карты. Зовут его Джон Линл.
- Небесной голубизны сапфир, обрамленный медью. Все вместе выглядит как яростный синий глаз. Сам амулет примерно такого размера, - он показывает на своей руке – половина ладони.
- Этот сапфир – на самом деле не камень, а настоящий глаз морского дракона. Самого первого из них всех. Когда он погиб – Око единственное что от него осталось. И оно хранит его силу – силу всех штормов.
- И ты знаешь, где он? – Итара выдает свое напряжение, сжимая пальцы на крае стола. Смотрит на капитана с такой страстью, что тот теряется, путая карты. Но уже спустя мгновение – девушка лениво откинулась на своем стуле, улыбается, подкидывая ко своей ставке еще пару золотых монет.
- Знаю, в глубине Забытого моря, на безымянном острове, что скрыт в тумане, лежит на алтаре, посвященном штормам. Существует даже карта. Но – это лишь легенда! Пей, красотка, и показывай карты!
- Успеем еще. И – я подняла ставку. У тебя есть чем на нее ответить, красавчик? - девушка смеется, делая еще пару глотков вина. Пьет она много, по-мужски, но взгляд ее остается ясным. Она кажется еще привлекательнее и еще опаснее – как лиса в курятнике.
Звенят монеты. Ставки поднимаются все выше с каждым глотком вина. Зрители подбадривают играющих. А ставки взлетают до небес. И вскоре – монет уже не хватает. В ход идут драгоценные камни и расписки. И вот наступает момент, когда на стол ложится самый ценный приз – грамота на владение кораблем. И ответ – десяток крупных ограненных камней – рубины и бриллианты. Воздух накален до предела, зрители не дышат, а большая часть игроков просто отсеилась, не выдержав таких ставок.
Остаются лишь двое – бородач и девушка. Они уже не смотрят на карты – лишь друг на друга гадая у кого комбинация лучше и кто выиграет все. Лишится ли капитан корабля, потеряет ли эта наглая девица свою уверенность в случае проигрыша. Время открывать карты. И это момент полной тишины.
- Ну что, красотка, составишь мне компанию этой ночью? - Линл ухмыляется, выкладывая на стол карты. Хорошая комбинация. Выигрышная.
- Тебе понравится, обещаю, - он тянется за выигрышем, с удовольствием наблюдая, как пропала наглая улыбка Итары. Но останавливается, словно наткнувшись на стену. Потому что девушка вновь улыбается. И улыбка эта хищная, страшная, злая.
На стол ложатся ее карты. Чуть лучше. Всего на один ранг – но лучше.
- Прости, дорогой. Не сегодня.
Комната взрывается шумом. Капитан в ярости вскакивает на ноги, хватаясь за пояс, где должно быть оружие. И бессильно оседает на свое место, остановленный одним взглядом. Сапфировые глаза напротив не могут принадлежать человеку. Только монстру, который способен сделать с ним все что захочет. И который выиграл совершенно честно. Бородач понимает это за одно мгновение. И, ругнувшись, разбивает свой кувшин о стену и твердым шагом покидает комнату.
Итара смеется, сгребая со стола золото, камни и грамоты.
- Сегодня Госпожа на моей стороне.
И желающих возразить этому нет. А цепкий взгляд девушки замечает у стены человека, который выглядит более встревоженным и даже опечаленным.
- Ты же старший помощник капитана на моем корабле?
Она видит, как перекосилось лицо моряка от этих слов, но он кивнул.
- Пошли со мной, поговорить надо.
В голосе ее звучит сталь, не терпящая возражений. Встает и выходит, не оборачиваясь, зная что тот и так пойдет за ней следом.
О чем они говорили так никто и не узнал, но на следующий день у корабля «Золотая антилопа» был новый капитан и новое имя. Теперь он звался «Ларга». А на флаге его раскинул крылья синий дракон.

«Нет!» - мысленно завопила О’Берн, заслышав треск рвущейся ткани.
- Нет! – сдавленным стоном вторила ей иллюзия, бросаясь к откинутым кускам ткани. Что там после этого нёс Арчер, воровка уже не слушала, и даже не прикидывалась, будто это делает копия – та на мальчишку даже не смотрела, горестно сгорбившись на полу, с нежностью прижимая к себе обрывки.
«Нет, нет, он же не сделал этого, правда? Это же, это ведь…Пожалуйста, скажите, что мне просто послышалось, пожалуйста»
Холодным комом в горле встали скорбь и гнев. Мерзкий мальчишка. Как он посмел? Эта одежда была самым дорогим, что было у обездоленной жрицы. Единственным, что у нее было, если уж говорить прямо. Прекрасный наряд был не просто нарядною тряпкой – он превратился в символ. Символ той заботы, почёта и учтивой нежности, которые, казалось жрице, она вновь обрела в семье основателей. Шелка с расписными цветами ничуть не уступали в красоте и изяществе ни одному платью, что О’Берн носила прежде - а ей доставалось немало прелестных вещиц. До того много и до того заботливо развешивала их толстушка-служанка, что иногда вдове казалось: это платья носят ее. Вот и сейчас роскошный подарок словно возвещал конец унизительных мытарств, конец жизни в грязных, кровавых обносках.
К тому же, пусть магичка и не признала бы это вслух, значимым для нее было и то, как и от кого она получила несчастный наряд. Обожженный после встречи с дурной ангелицей, отчего-то соправитель города не послал слугу, а сам позаботился о жрице. Зачем? Почему? О чем он думал? Нира не знала. Лишь отчаянно захотела вернуться назад, на какие-то жалкие четверть часа. Когда на краткие минуты все стало спокойно, тепло и защищено. Нежно. Счастливо. Будто бы и не наяву это было.
А этот полудурок так безжалостно подарок уничтожил. А заодно развеял все сомнения рыжей касательно того дела, ради которого она здесь и пряталась. И возвещенное драконицей решение завершило дело. (Одна из иллюзий меж тем, когда златовласая разгадала их природу, попятилась дальше в коридор, и прижалась к одной из дверей, будто желая преградить туда вход. Настоящая чародейка, конечно же, находилась совсем не там.)
Жрица бессильно закрыла глаза. Ведь так всегда. Иногда Нира ощущала, что всю жизнь в новом мире ей только и оставалось, что наблюдать, как разрушается все, полученное и построенное ею. Из-за глупой гордости, из-за чужой мстительности, из-за прихотливых изгибов судьбы — слепой убийцы. Бежать от одного краха к другому. Терять немногих друзей и союзников. Потерять, в конце концов, даже собственное тело. И ради чего? Ради недостижимого дара? Жреческая сила ведь выбирает самых недостойных. И среди орд рыжих девиц самой непригодной для светлого оказалась она.
Но ведь в ней было столько амбиций! Она не заикающаяся девочка-одуванчик, бесхребетно открещивающаяся от силы! Она готова, она алчет прийти и взять то, что ей принадлежит!
Да только в планы мира это не входит. Всё, что она получает – лишь новые палки в колеса. Этот безумный мир и дальше будет делать всё, лишь бы несчастная не пришла к успеху. Втаптывать в грязь с нарочитой жестокостью, коль за корчами наблюдать столь приятно.
Но ей надоело доставлять всяким выродкам удовольствие зрелищем своих мучений. Её достало жить жизнью кружащегося по клетке циркового зверя. Достаточно она вынесла лишений, насмешек и унижений со стороны улюлюкающей толпы. Хватит! Гнусные дрессировщики, стегающие её плетьми на потеху публике, жестоко просчитались. Она знает теперь, что за каждым пламенным кольцом будет новое, уже и жарче предыдущего. Каждый шаг под дудку владельцев цирка означает новые ожоги на израненной и подпаленной шкуре. И она больше не верит, что этому представлению запланирован конец.
Что же. У неё остались крупицы достоинства. У неё есть власть покончить со своим участием в номере на своих условиях.
Делать этого не хотелось. Хотелось все вернуть, переиначить, переиграть… Всего четверть часа!
Но прошлое ей неподвластно, а единственным утешительным элементом будущего является лишь то, что будущее это будет весьма непродолжительным. Возможность утащить за собой хотя бы эту ублюдочную красноглазую парочку – может, это лучшее, на что она может рассчитывать?
«Ну что же, дорогуша, давай развлечемся»
Ведьма улыбнулась, но улыбка не затронула глаз: они были безжалостны, как две плошки с ядом. Высунула вдруг язык, будто желая игриво облизать призрачные пальцы Тирия… И во все стороны полетели кровавые брызги – то крепкие зубы остервенело впились в горячую плоть языка, а с ними в унисон вспорола холодная сталь мальчишкино горло. Это уже была заслуга очередной новой копии, выхватившей из сапога создательницы припрятанный нож. Кожа натянулась под пронзившей ее сталью, растрескалась иссушенной землей, заструилась кровь двумя темными полосками по бледной шее, шевелились ворсинки щетины, краснели нити жилок в уголках выпученных буркал. Зубы у жрицы сжимались, изо рта сочилась розовая слюна, и она всё впихивала, впихивала, впихивала острие; цветные пятна лопались под веками. Впору завопить, но не оставалось запаса воздуха: он весь вышел одним жгучим сиплым выдохом, а там уж и распоролась трахея...
«Поцелуй меня в зад, говнюк»
Не слишком умно, пожалуй, зато от сердца.

Странно, но противный запах горелого от колдовства Сильвары имел неожиданный эффект: недавно у Даники не получилось бы заснуть и при большом желании. А теперь она начала клевать носом. Ушастая облокотилась спиной о стену - а почему бы и нет, в конце концов, Силь явно еще долго будет занята дверью...

... В избушке ярко горел камин, не давая лютой стуже со двора заморозить их в собственном доме. В кресле с пледом на коленях сидела бабушка; мама с папой были в деловой поездке. Бабушка раскрыла книгу, готовясь в отсутствие родителей развлекать сказками внучку:
-Когда-то давным-давно жили Лето и Зима, брат и сестра. Правили они добро, мудро и справедливо. Сменяли они друг друга на троне волшебном: Зимою мир будто бы погружался в сон, а Летом мир пробуждался, тогда и люди сеяли да пахали.
Зима редкая мастерица была - когда наступал ее черед править, она ткала тогда свои тонкие полотна, плела хрупкие кружева, вышивала морозные узоры.
- Как я, да, бабушка? Мастерица?
- Да, конечно, как матушка, ты - мастерица, уже и ткать умеешь! Руки у тебя не успели огрубеть, - ответила бабушка, зевнув, и продолжила, -  Лето диву давался и восхищался ее умением, ведь сам он, как ни старался, не сумел научиться этому искусству у самых лучших ткачей мира. Зима, видя печаль брата, взялась сама учить брата. Грубые руки Лета с трудом справлялись с хрупкими нитями, но он был упрям, а Зима терпелива, и к концу осени сплели брат с сестрой ткань, не такую нежную, как ткани Зимы, но крепкую. А перед тем, как Лето успел уйти на отдых, на который всегда уходил на время царствования Зимы, сестра вышила на его ткани серебристого волка, в чьем облике она навещала спящего в Зимнее время брата.
- Волка? - переспросила Дани. - Значит, она понимала волков?
- Да, наверняка, - рассеянно кивнула начавшая клевать носом бабушка, -  Шли года, шли века, и стала замечать Зима, что Лету люди радуются больше, чем ей. Люди любили грубые зеленые ковры Лета и кляли ее хрупкие покрывала и тонкие кружева. Скользкой змеею проникла зависть в ее душу. Но сдерживала себя Зима, ведь дети все же бегали и играли во дворе даже в лютые холода, согревая душу холодной красавицы. Но вот настали невиданные ранее холода, да такие, что даже самые смелые дети и носа своего на улице не показали. Смотрела Зима в свои ледовые зеркала и видела, как пуще прежнего проклинают ее люди, злилась она, стужа становилась все злее, покуда не прозвучали страшные слова:
- А лучше бы Лето пришел и зарубил злодейку Зиму! Так ей, змее, и надо! - сказал пухлощекий малыш. Закричала Зима, ударила изо всех руками по зеркалу - разбилось оно в сей же миг, синяя кровь потекла по израненным рукам холодной красавицы. Черная зависть и обида обратило в лед сердце ее. Будьте прокляты, люди! Будьте прокляты, дети! Будь проклят, Лето!
С тех пор Лето все никак не наступит, все спит он где-то под землей. С тех пор снежная пелена укрывает поля и луга, да только нет уже той нежной ткани - вся грубая и шершавая она оттого, что раны на руках Зимы все никак не заживут.
И будет так до тех пор, покуда не заживут нежные руки Зимы, покуда не пройдет обида на людей, покуда не растопит ее сердце герой…

Бабушка уронила голову на грудь и звучно захрапела. А маленькая Даника осталась сидеть на ковре, впечатленная рассказанной сказкой. Зеленые луга, покрытые цветами, и сады, наполненные спелыми фруктами - все это она могла вспомнить лишь из своих снов. А так хотелось увидеть настоящие цветы. И настоящее Лето.
Маленький ушастик тихими шажочками подошел к бабушке и осторожно вытащил книгу из ее рук. “Интересно,” - подумал бельчонок, глядя на картинки будто бы другого, сказочного мира, - “А тот, кто рисовал эти картинки, хоть раз в жизни сам когда-нибудь видел Лето? А кто-нибудь уже пытался спасти нас от вечного холода?”. На последней картинке была сама Зима - с холодными, как лед, глазами и белыми, словно снег, волосами. Дани удивленно уставилась на нарисованную королеву - в сказке она казалась злой и страшной, но на картинке она выглядела обычной женщиной, только очень бледной и в королевских одеждах. Растерянная этим открытием, белочка перевела взгляд на последние строчки сказки:
“И будет так до тех пор, покуда не заживут нежные руки Зимы, покуда не пройдет обида на людей, покуда не растопит ее сердце герой... ”
- Не заживут ее нежные руки, - пробормотала Дани. Слова эти, словно волшебное заклинание, звучало у нее в голове. - Покуда не пройдет обида на людей, -  никто никогда не пытался спасти наш мир от вечной зимы из-за страха перед самой Зимой; неужели попросить прощения настолько страшно? - Покуда не растопит ее сердце герой…
Даника вцепилась в свой шарф - а ведь это она сама его связала! Когда она закончила его вязать, мама так радовалась, называла свой маленькой мастерицей… “Я ведь тоже мастерица, как и Зима! Я и ткать, и вязать умею” - подпрыгнула от этой неожиданной мысли белочка, - “Я смогу снова научить Зиму ткацкому мастерству, и ее сердце растает!”.
Не теряя ни минуты, она надела себя плащ с шапкой и варежками и отправилась в темный лес. Как только Дани вышла, лицо ее обжег колючий холодный ветер - поднималась метель. Но маленькая упрямая белочка все равно шла вперед. Она помнила дорогу в лес и могла бы пройти в него и с завязанными глазами, сейчас же бельчонок едва удерживался на месте - такой силы был ветер, а густое покрывало снега и впрямь служило повязкой для глаз.
- Снежинки довольно, чтоб сугроб собрать,
Капельки довольно, чтоб стадо напоить,
Веточки довольно, чтоб дом построить, - напевала себе под нос она песенку - папа всегда под эту песенку работал, особенно громко он ее напевал, когда работа попадалась трудная. Да и все в этих краях напевали этот мотив, самостоятельно придумывая новые и новые слова. Памятуя о папиной привычке, Дани пела ее все громче и громче, пока не добралась до леса. А там и метель стихла.
Несмотря на глубокую ночь, от больших белых сугробов в лесу было светло; на толстых ветках елей лежали, должно быть, тонны снега, и от того смешнее смотрелись отдельные хвойные веточки, торчащие в стороне от больших веток. Зачарованная такой забавной картиной, Даника подпрыгнула, ухватилась за ветку и потянула ее на себя; скользкая веточка выскользнула из варежек, и сугроб с большой ветки обрушился на голову бельчонку. Она захохотала от восторга и тут же схватилась за другую такую веточку, когда сзади ей на голову кто-то сбросил снежок. Ушастая с прыжком повернулась и встретилась взглядом со своей хвостатой родственницей. Белка хитро смотрела на нее, ожидая ответного удара. Дани не заставила ее ждать и кинула снежок, угодивший в ветку чуть ниже; соперница возвестила своим криком о начале боя, и тут же сбежались другие белки. Даника едва успевала нырять сугробы, чтобы там спрятаться от стрельбы и наделать себе снарядов; в бою уверенно побеждали белки.
И тут, прямо посреди игры, за спиной у девчушки послышался громогласный волчий вой. С визгом белочка развернулась - прямо на нее смотрела остроносая белая морда с голубыми глазами, и зверь вовсе не собирался нападать.
- Ты кто? - крикнул бельчонок. Волк чуть наклонил голову, мол, сама, что ли, не понимаешь? Даника удивленно воскликнула - ну, конечно, по папе-то она волк, хоть волчьего почему-то никогда не понимала. - А чего тебе? - волк ей что-то тявкнул в ответ, но Даника пожала плечами; тут ей на плечо прыгнула та самая белка, что затеяла снежный бой:
- Он хочет знать, зачем ты здесь, - объяснила она девчонке.
- Я, - она поочередно переводила взгляд с белки на волка, - я пришла к Зиме! - волк удивленно навострил уши. - Мне бабушка рассказала сказку, и я все оттуда узнала. Отведи меня к Зиме!
Несколько мгновений волк, не двигаясь, смотрел Дани прямо в глаза; потом он повернулся и пошел куда-то вглубь леса. Бельчонок уже хотел последовать за ним, когда родственница вдруг укусила ее за ухо.
- Не ходи! Добром это не кончится, замерзнешь!
- Не замерзну! Не бойся за меня, я верну к нам лето, - Даника ссадила белку с плеча своего и бегом бросилась догонять белого волка.
Волк вел ее по прямой тропинке на большую поляну посреди леса и все время дороги испытующе заглядывал ей глаза; белочка отвечала ему открытым и любознательным взглядом. Уже издалека было видно, что на самой середине поляны сидел белый волк. И чем ближе была полянка, тем настойчивее билась в голове бельчонка мысль: как странно, ведь в этих краях никто не видел никогда белого волка, все всегда были серые…
Серый волк вышел на середину поляны и что-то прорычал своему белому собрату; со странной тоской в глазах уставился белый волк на Дани и спросил на человеческом языке:
- Зачем ты пришла ко мне, дитя?
- Я пришла, чтобы научить вас ткать, - бойко ответила она, и следующий миг налетел сильный ветер. Когда же он стих, на месте белого волка стояла высокая и очень красивая женщина в дорогих одеждах. Она была точь в точь как на картинке.
- Меня? Ткать? - голос Зимы звучал как свист северного ветра; она казалась печальной. - Дитя, даже если я возьму тебя в учительницы, чего я еще никогда не делала с людьми, я не смогу соткать ничего путного - от ран мои руки огрубели.
- Огрубели, - повторила Даника; бабушка сказала ей, что у нее самой руки еще не огрубели - но что тогда умеет белочка, чему не требуются ловкие руки? -  А хотите, я научу вас вязать? В вязании нитки грубее, не такие, как ткацком деле.
- Я бы хотела согласиться, но я помню, как вы, люди, пренебрегли моими дарами и проклинали меня саму, - ответила Зима.
- Но я пришли сюда не только потому, что хотела научить вас ткать или вязать, - бельчонок растирал озябшие руки - рядом с Зимой даже в варежках было холодно рукам, - я хотела попросить прощения за то, что мы - и люди, и зверолюды - вас так обидели. Не все ведь так тонко чувствуют, как я, и не все способны разглядеть красоту в снежных тканях и морозных узорах, - Зима едва заметно усмехнулась:
- Не все так тонко чувствуют? Ну-ка, поглядим, чему ты меня научишь, хвастунишка.
Она взмахнула рукой, и прямо рядом с ними образовались два больших удобных кресла; Дани забралась в одно из них с ногами, сразу у нее на коленях появились клубок ниток и две ледяные спицы. “В варежках трудно будет вязать,” - подумала она и взяла спицы голыми пальцами; белочка едва не уронила их, до того холодными они были. Все же, она взялась за них покрепче, завязала начальные узелки, показала, как следует вязать и протянула начатое вязание Зиме. Как бы не храбрилась волшебница, когда в ее руках оказались спицы, странное чувство, похожее на потаенный страх, проступило на ее лице.
Руки плохо слушались ее, и ряды выходили косыми: то узлы получались слишком тугими, то слишком толстыми, а то и петли выскальзывали из спиц. Зима хмурилась все сильнее, и вокруг будто бы становилось все холоднее, и вьюга вновь поднялась.
Даника почувствовала, что замерзает. Она испугалась: неужели вот так все и закончится, и она ничему не научит Зиму? Белка судорожно попыталась вспомнить, как учила ее вязать мама. Она вспомнила горячий чай, теплые мамины руки и мягкую шерсть… Дани рассмеялась сквозь метель - она придумала, что делать.
Белочка слезла со своего кресла и забралась на колени Зиме; та удивленно посмотрела на нее, не ожидая такой наглости. Но та спокойно поудобнее устроилась на коленях и, облокотившись спиной о живот Зимы, взялась за ее холодные руки. И начала вязать ее руками.
Ряды становились все ровнее, и, когда Зима с головой ушла в рукоделие, бельчонок отпустил ее руки. Но ряды не изменились. Наоборот, они оставались такими же ровными, стройными и пышными. Метель стихла; снежную поляну освещала яркая луна и тысяча звезд. Зима закончила вязание - длинный, пушистый синий шарф не был холодным, он согревал. Данике показалось, что и на улице стало теплее - морозы спали. Она удивленно посмотрела на Зиму:
- Шерстинки довольно, чтоб шарф связать,
Ласки довольно, чтоб обиду простить, - с мягкой улыбкой проговорила она. И добавила: - Скоро ваш главный праздник в году, трескучие морозы ни к чему, - Даника спрыгнула с колен Зимы:
- Я думаю, мне пора идти, чтоб бабушка не волновалась, - она уже собралась уходить, когда услышала вслед:
- Дитя зверолюдское, волк мне сказал, что понимаешь ты язык белок, твоей матери, но не волчий, отцовский - почему?
- Я не знаю, - потупила взгляд белочка, - я никогда его не понимала, а вот беличий - всегда, - с видимой обидой в голосе проговорила она. А Зима отчего-то улыбнулась и протянула руку: в нее упала снежинка и ярко засияла. Волшебница подошла к белочке, но в руке у нее была уже не снежинка, а простое маленькая серебристое колечко:
- Возьми; как ты научила меня вязать, так с ним ты научишься понимать волчий язык. Проводи ее до дома, - приказала она волку. Волк подошел к Данике и с добрым выражением морды проговорил на своем, волчьем языке:
- Идем, маленькая сестра.
А два месяца спустя, белочка проснулась, и увидела в окне, как потихоньку тает снег, и распускаются первые весенние цветы...

Ушастая вздрогнула и проснулась. Она раздраженно потрясла головой: что же это такое, опять сон о волках! Да еще с самой Зимой… Приснится же подобное, как устанешь. Даника посмотрела на Сильвару, все еще занятую дверью. Интересно, сколько еще она будет ее сжигать? Ушастая хмыкнула и подперла кулаком голову; тут же почувствовала, как прохладный металл коснулся ее кожи. Она издала удивленный возглас и посмотрела на руку: на среднем пальце появилось тонкое серебряное колечко, совсем как из сна...

Благодаря кувшину, столь «ласково» обрушенного Саррою на шебутную голову ведьмочки, та не ощущала ничего. Мимо прошел спуск в темницу, разделении компании на две камеры. Блаженное «нигде» сейчас главенствовало над  бессознательным телом Сильвары. Снятся ли сны тем, чей дух витает над телом, точно полощется под порывами ветра парус над лодкой. Кто знает. Но рыжей повезло. Наверное сон тоже томился в камере и наконец нашел тело, которое можно сцапать и утащить в подушкино царство, одеялкино государство. Нет подушки с одеялом? Не беда. Зато есть сон, навеянный Морфеем.

—Зима?!—  вырвалось по-детски чуть пискляво у девчушки лет шести, таращащей разноцветные глаза в разрисованное морозными узорами окошко. Пусть ей совсем немного лет, но это время года всегда ассоциировалось с новогодними гуляньями и, ожиданием чуда. «Хочу новое платьице и..»— наивная глупышка даже зажмурилась, задумываясь о самом сокровенном. «И, друзей. Чтобы они не дразнились. А еще…»— протяжный такой вздох, ведь хотелось нереального. «Хочу волшебствовать!»
Взъерошив рыжие непослушные завитки, она спрыгнула на пол и, уселась поближе к не остывшей еще печи, прислоняясь спиною к теплому боку. Обвела взглядом убранство избушки, совсем не похожей на родной дом. Чистенько, тихо. Лишь мыши шебуршат за сундуком, да в углу, где по обычаю вешают образа, висит громадная паутина, многодневный труд паука. День уже клонится в вечеру и стремительно сгущаются сумерки. Сидеть в темноте не хотелось. Да и боязно. Пусть сельчане дразнят ее ведьмой, но она обычная малявка. Взгляд выхватил старый черепок с лучинами. Вздохнула и, вытащив одну из них, сунула в покрытые коркой пепла угли, зажигая трепетный огонек. Чуть слышный треск лучины и, пламя вспыхивает сильнее, освещая стопку неровно лежащих листов бумаги на дальнем краю стола. « Картинки!» Обычное любопытство ребенка, породило небольшой рыжий вихрь, метнувшийся к столу. Пламя лучины едва не затухло от резкого движения девчушки. Указательный палец с обкусанным ногтем, медленно скользил по мудреным закорючкам, которые для необразованной сельской девочки совершенно ничего не значили. Желанных картинок не было, но и разочарования как ни странно тоже. По полу потянуло холодом, куснувшим тут же поджатую ногу. Откуда пришло понимание, рыжеволосая и не догадывалась, да и не до того было. Просто буковки будто сами рассказывали историю. «Чудесато! У нас староста как читает, то точно баран пялится на буквы, пока выдавит слово, а у меня,»—восторженный смешок не мешал вглядываться в исписанные страницы.
«Давным- давно..»
Начало будило желание чуда. Примерно так начинались все сказки, рассказываемые на ночь.
«В нашем мире не было столь снежно и холодно. За старухой зимою приходила раскрасавица весна, пробуждающая природу одной своею улыбкою. Затем следовало знойное лето. За летом тихо приходила грустная осень, бросающая под ноги охапки багряных листьев, затем зима с морозами да снегопадами. Четыре времени года, как четыре прекрасные женщины приходили на смену друг другу. Всегда следом друг за дружкой и каждая со своими подарками. Но однажды.»
От неловкого движения черепок с лучинами опрокинулся.  Жадное пламя переползло на листы бумаги, слизывая написанное.
— Нет! — Выкрикнула Сильвара, ударяя небольшими ладошками по огненным язычкам. Было больно, но она, закусив губу била и, била по ним, спасая сказку.
«В самую темную, да дли..ую зимнюю ночь, »
Вглядывалась она в записи, местами испещренные горелыми проплешинами. Смысл пусть и слегка искореженный был ей понятен.
« ..гда все жители собираются задобрить Зиму и, поводить хоровод вокруг вечно зеленого символа возрождения при…ы. Муж Зимы – Ледяной Торос, уволок в лес осьмнадцатилетнюю Миранду, дочь старой ведьмы Кирии. Помогали ему подвыпившие парни с деревни, задумавшие недоброе. Поутру нашли де..онку вмерзшей в ледяную глыбу.  Чем можно сравнить горе матери, потерявшей свое дитя? А если мать ве..ма?! Проклятье матери, может свер..ть горы, повернуть вспять реки и.. призвать Дух Зимы. Если в  сердце царит стужа, она вымораживает всех. Весна, лето, осень, давно забытые слова. Только колючий снег кружит, слабо напоминая птичьи стайки. Бают придет в наш мир спаситель и сможет договориться с духом зимы. Он вернет нам прежние времена года и, вдохнет жизнь в продрогший от холо..., или замерзнет если не поймет.»
Записи закончились, словно у сказителя закончились силы. Ут-Матар долго сидела, подперев ладошками подбородок. Она сопереживала. По-детски искренне, наверное так, как бросаешься отобрать котенка у негодяя, решившего утопить того в реке. Настолько хотелось помочь, что даже в носу защипало.
«А что я могу? Мелкая же.»— спросила себя и, сама себе ответила. «Ну не зря же мне эти закорючки поведали историю.»
—Замерзну если не пойму что?— повторила последнее предложение. На стекле появился отпечаток ладони, расцветшей льдисто поблескивающими извилистыми узорами. Словно приглашение выйти в лес.
В сенях обнаружились сани да таких размеров, что три Силь на них усядется. Шкодные разноцветные глазюки блеснули озорством. Она суетилась, складывая в сумку припасы – подношение Духу Зимы. Туда отправились четыре отваренные картофелины, обнаруженные в чугунке. Баночка с остатками меда на дне и кусок хлеба. Она сгребла оставшиеся лучины, да огниво. «Пусть чуточку огня, все теплее.»
Рыжая пигалица понимала, что в одиночку идти раздетой на мороз верная смерть. « Замерзну и, в снежки не поиграю больше». Старый тулуб, найденный за печкой, доходил малявке до косточек и был тяжел, что камень, уложенный на плечи. Подпоясавшись и, натянув на обмотанные онучами ноги валенки на несколько размеров больше, она представляла собою забавно-жалкое зрелище. Шаг за порог и утонет в сугробе.
Пыхтя, подобно рассерженному ежику, Силь вытащила сани на улицу. Оставалось решить проблему с передвижением. На санях можно либо съехать с горки, либо..
— Впрячь в них собаку,— дикая идея пришла в голову при виде будки. Ничуть не страшась, она сделала шаг, протягивая руку к жилищу пса.
– Песа хороший. Он покатает Силю на саночках и получит картошку,— голосок чуть дрожал от сдерживаемого страха. Кто знает чего на уме у пса. Второго шага не было. Упругий воздух подтолкнул девочку чуть пониже спины, придавая ускорение. Ей оставалось лишь успевать перебирать ногами в больших валенках. Стоило ей оказаться рядом с саночками, как тот же воздух точно приподнял девочку, усаживая на средство передвижения. Сильвара крепко зажмурилась, ибо смотреть было так страшно, что казалось сердечко трепетало в самом низу левого валенка. И все же один глаз время от времени приоткрывался, подглядывая. Снег скатался в несколько комков, составляя из них снежную собаку – разновидность снеговика. Импровизированный конь сам впрягся в сани и, размеренно потрусил к лесу.  Любопытно выглядывая из а снежной тучи, странного скакуна с не менее странной наездницей, провожала взглядом ошарашенная луна.
Каркнувшая ворона, при виде несуразицы, неровными скачками преодолевающей сугробы, зацепилась крылом за ветку и, получила съехавшей снежной шапкой по голове. По пути Сильвара хотела вернуться, вспоминая, что еще маленькая и совсем не хочет умирать. Только как покинуть сани и, не оказаться покусанной снежным псом. В какой-то момент снеговичный рысак резко остановился и, рыжее чудо, съехав попой по саням, растоптало своего «коня», зарывшись в снег по самую макушку.
— Я, я не хотела,— жалость к снеговику пересилила страх. Немного потрепыхавшись, словно перевернутый на спину жук,  девочка выбралась из снежного плена. Горючие слезы струились по ее щекам.
— Ой! — чей-то возглас сопровождал странный, отдаленно похожий на «смех» треснувшего стекла звук.
Ут-Матар повернулась на звук, да так и замерла, прикрывая ладонью рот.
В центре закрученной в легкие завитки снежной воронки стоял.. мальчишка. Казалось, снег танцует вокруг него, подчиняясь неслышимой мелодии. В призрачном, полупрозрачном, сотканном из снежинок силуэте, единственно-живыми были глаза. Странные, до жути прозрачные, как подмерзший в полынье лед, с жуткими черными зрачками – точно омуты.  Странно, но нет в этом взгляде ни злости, .. ничего. Примерно так смотрит на мир ребенок, не понимающий что хорошо, а что плохо. Колкий мороз замораживает слезы с глаз рыжей, а те тут же замерзают сверкающими льдинками на ресницах. «Дух зимы?» —вопрос так и не слетел с губ, а глаза округлились, точно плошки.
Шаг. Колкий мороз не дает вздохнуть полной грудью. Кажется леденеет в груди. На замерзшие от холода веснушки, рассыпавшиеся по носу, приземляется снежинка, но она почти не тает. Так холодно. Становится все страшнее и страшнее. Фигура мальчика уплотняется, становясь все более плотной. Теперь казалось, что его силуэт обернут белой тканью.
— Привет,— наконец разлепила замерзшие губы рыжая.— Прости меня, я не хотела его разбить.
Ответом послужил кивок головы, да взгляд непонимания. Ни слова, ни звука, лишь шорох снежного безмолвия. Дух присел и набрал полную горсть снега, подул на него, превращая в комок льда. «Это он предрекает мою участь?»— несмотря на страх, она сунула руку в сумку, надетую на шею. Силь не делилась, а просто отдавала мальчику все съестное. Тем самым она как бы противопоставила смерти жизнь.
— Там картошка, медок - кусочек летнего солнышка. Будем дружить?! — затаила дыхание, а сама глядит сторожко, точно того и гляди задаст стрекача.
Туманно-снежная рука приподнялась. Казалось мальчишка звал ее в глубь промерзшего леса. В самое сердце ледяного безмолвия. Повинуясь руке мальчика, взметнулась снежная воронка, сбившая с ветки зазевавшуюся белку. Паникуя, та рванулась в сторону, норовя вырваться из холодной ловушки. Но нет. Мальчик, склонив на бок голову, изучающее уставился на зверушку. Мановение пальца и, белку покрывает искрящееся снежное покрывало, выпивающее из нее остатки жизни.
— Зачем ты это сделал? — страх за белку оказался сильнее тревоги за себя глупую. Рыжая ринулась на помощь рыжей, подхватывая остывающее тельце. Ут-Матар сунула животное за пазуху, где еще были крохи тепла. Зажмурилась от колкого холода, царапающего кожу и забивающего дыхание.
Брови мальчика взметнулись вверх. Он явно не ожидал такого. Ему казалось, что все сделано правильно.  Он не понимал цену жизни. «Просто,» — прозвучал в голове магички безразличный голос. «Холод, это покой».
— Нет, она умирает,— горячо возразила, пытаясь отогреть лесную проказницу.
« Все умрут и ты тоже!»— ответил тот же голос, а в разноцветные глаза уставились стылые льдинки глаз Духа Зимы.
—Жизнь, это дар. Ты это понимаешь? — преодолевая из последних сил холод ,вновь возразила рыжая. Он не понимал, что такое жизнь и что такое смерть. Она же замерзала. Хотела спать, ведь поднять веки уже не было никаких сил. «Я немножко отдохну, а потом..»— вяло шевелились замерзающие мысли. Она знала, что нельзя спать, но сил бороться уже не было.»Холод, белоснежная пелена и пустота»,— слышала она мысли Духа Зимы.
Мальчик нагнулся, поднимая со снега пламенеющую рыжую прядку. Он не понимал почему эта странная девчонка так неистово боролась за зверюшку.
Тук-тук-тук,— частило перепуганное беличье сердце. Сердце Сильвары молчало, а на губы наползал иней. Снежные сугробы вздыбились, перекатывая на своих спинах девчушку к подножию древней ели.
—Жертва,— прошелестел ветер в вершинах деревьев.
—Жертва,— запела поземка, змеясь промеж стволов.
—Невинная жертва,— затрещал лед на реке.
Т-у-ук,— несмело ударилось сердце рыжей в грудную клетку, тревожа своим стуком лес. Три дара получил Дух Зимы: признание вины, доброту и любовь к ближнему, пусть это животное. Сама того не понимая, она подарила Духу Зимы чувства и, понимание ценности жизни.
— Я понял,— улыбнулся Дух Зимы, чьи глаза уже не были бездумными.

Ведьмочка пошевелилась на своей жесткой постели. Потянулась всем телом и, открыла глаза. Зимы как не бывало, а на ее груди сидела небольшая, но упитанная мышка. «Хорошо, что не лягуха,» — неожиданно подумалось. Осознание, что зимние приключения были обычным сном, вызвало легкую улыбку на губах.
Мышь завозилась, шурша каким-то листом. Согнав живность, рыжая впилась взглядом в завитушки букв. «Знакомый почерк»— закорючки были точь-в-точь, как во сне.
Это было не письмо, а самое что ни есть настоящее заклинание. Если коротко, то на противника нападает чихалочка. До слез и икания. Какое там махание мечом, или колдовство, если чихаешь пять ходов подряд.

В животе растекалась приятная истома от выпитого и съеденного, а нос приятно щекотал запах сухого сена, которого в сарае было в достатке. За окном раздавались чавкающие звуки, Квинт поглощал остатки проса, заботливо оставленные хозяином, а сквозь редкие прорехи между грубо сколоченными досками проникал мягкий, серебристый свет луны, наполняя сарай какими-то по-волшебному неземными оттенками . Сознание Римона медленно, мягко и неотвратимо заключил в свои объятия местный божок, назначенный ответственным за сновидения. И он, не сопротивляясь этому уснул с легкой, безмятежной улыбкой на губах из которых торчала соломинка...

В день, следующий за самой длинной ночью в его маленькой деревне праздновалось начало нового года: день начинал побеждать ночь и постепенно отвоевывал у неё время. В этот праздник все старались собраться под крышей родного дома и сейчас, в крепкой хате, на окраине дома в окошко были видны двое людей, сидящих при свете свечи.
Маленький мальчик, с соломенными волосами, одетый в грубую льняную косоворотку, такого же кроя портки, перевязанные серым плетеным ремешком уютно устроился на коленях у своего отца. Прямо перед ними, освещенное веселым огоньком, отбрасывающим причудливые пляшущие тени, лежало одно из их самых ценных сокровищ: книжка сказок и поверий с цветными рисунками, резными буквами и металлическими, покрывшихся зеленоватой патиной защелками. На обложке книги был изображен красивый, выгравированный на медном диске филин, готовый вот-вот слететь с места и отправится в поле, за полевками. В лапах у мудрой птицы был пергамент, свернутый в трубочку, а в клюве она держала гусиное перо, на которое неизвестный мастер нанес несколько капелек чернил.
- В старые времена, когда между Зимой и Летом был мир, - голос отца был слегка шершавый, но теплый и родной, точно такие же, как его руки, привыкшие к работе лесоруба и разносился по всей их избе, добегая до самых потаенных уголков, из которых на людей смотрели невидимые глаза мамуни или ярошика, - они делили год на две части, а чтобы не пересекаться доверяли переход своим родственникам. К Лету все живое будило ото сна его младшая сестренка Весна, а к приходу Зимы природу постепенно укутывал её младший брат - Осень. И весь мир жил в гармонии, каждое живое существо радовалось приходу Лета, богатого на урожай, ласкающего нас теплыми лучами солнца и зимним стужам, благодаря которым мы могли отдохнуть от рабочих будней и насладиться теплом домашнего очага.
Отец оторвался от своего рассказа и протер глаза, после чего взглянул на ладно сложенный очаг, в котором оставались одни угли и тихо произнес:
- Малой, подкинь дров в огонь, иначе сестричка с маменькой не увидят свет в окошке и пройдут мимо нашего дома, - маленький мальчик, едва достающий подбородком до столешниц с детской прытью кинулся исполнять отцовское поручение. В награду за его труды мужчина продолжил свой рассказ, - но в один прекрасный момент не пришла Весна в назначенное время, разозлилась тогда Зима, но продолжила свою работу. Пропала Весна, а вместе с ней пропал и мир между Летом и Зимой. И с тех пор властвуют у нас снега и вьюга и только чуть-чуть, словно давая передохнуть на три новолуния и тут же приходит Осень. И все живое тоскует по старым временам. Но говорят, что придет тот, чья душа чиста, а сердце столь горячо, что может обогреть всех замерзающих и отправится он в путь и найдет Весну и вернется все на круги своя и снова будут все радоваться теплым лучам Лета и пушистому снегу Зимы.
К концу сказки мальчик уже вновь сидел на коленях у отца, как зачарованный глядя на рисунок, изображающий холодную властную женщину в белоснежном одеянии, скромную девушку, окруженную скворцами, чье одеяние – зеленый луг и ромашки, добродушного, излучающего тепло мужчину с золотыми волосами и корзиной ягод в руках и молодого, чуть грустного юноши, в легком шерстяном дублете, держащий в одной руке буханку хлеба, а в другой горсть снега. Мужчина отложил книгу в сторону и медленно раскинув руки в сторону глубоко и с наслаждением зевнул, от чего по всему его телу побежали мурашки, частично передавшись сыну.
- Ох, Римми, что-то я устал, пойду прилягу, а ты дождись мать с сестрой, да следи за огнем, - аккуратно поставив сына на пол, мужчина поднялся со стула, еще раз потянувшись, задул свечу и закрыл книгу, звонко щелкнув застежками.
Маленький мальчик проводил взглядом отца, забравшегося на печку, дождался тихого, размерного посапывания и бережно, словно он взял в руки самую дорогую и хрупкую вещь в мире поднял книгу со стола и перенес поближе к очагу, принялся рассматривать картинки...
Было так холодно, что стучащие зубы не попадали друг на друга. Открыв глаза Римми увидел прогоревший очаг, даже крохотных, едва тлеющих угольков, об которые можно было разжечь кусок мха, которым конопатили стены, уже не осталось. В темноте, которая едва-едва нарушалась светом восходящей в окошко луны, частично закрытой плотными зимними облаками.
- Папа, папа! Папочка! – мальчик стрелой взлетел на холодную печку и прикоснулся к мягкой бороде отца, покрытой инеем. И тут же её отдернул: мужчина был холоден как лёд, но продолжал мирно посапывать во сне, - проснись! Пожалуйста, проснись!
Несмотря на страх, он прижался к отцу всем своим тельцем, но даже чуть-чуть согреть взрослого у него не получилось. По его лицу побежали теплые, соленые слезы, которые растапливали тонкую корку льда, покрывшую холодную печь.
Луна, вышедшая из-за туч выхватила из полу рисунок, изображавших Лето, Зиму, Весну и Осень. Увидев это маленький мальчик громко шмыгнул носом, размазав слезы по лицу и слез с печки.
Он найдет Весну, найдет тепло и тогда он сможет согреть отца, разжечь очаг и его сестра и мама найдут дорогу домой.
Сборы были недолгими: овчинный тулуп, теплые штаны, валенки и шапка-ушанка. Одевшись, он несколько минут провозился с засовом открывая дверь, а после выбежал в темноту. Он не знал куда бежать, но решил начать с лесного капища, где в дни равноденствия приносились дары в знак благодарности.
Снег пугающе хрустел под ногами, когда под ним проламывался наст, луна, словно пытаясь помочь мальчику посылала ему свои свет каждый раз, когда выглядывала из-за туч, мешавших маленькому герою.
Спустя какое-то время он неожиданно провалился обеими ногами, не удержавшись упал, ощутив лицом морозное прикосновение снега. Подняв голову он огляделся и не увидел ни знакомых ориентиров ни петляющей тропинки, которая до этого была едва-едва заметна на свежем снегу.
От обиды и страха он вновь заплакал, но слезы успевали остыть до того, как упасть на землю, а на лице стали появляться красные, слегка болезненные полоски, в тех местах, где пролегал их путь.
Заснеженные осины тихо поскрипывали, мерно покачиваясь от ветра, на стройной лесной рябине сидела стайка снегирей, красными каплями разбавляя абсолютно бесцветный пейзаж, где-то вдалеке слышалось протяжное, немного грустное пение. Мальчик выбился из сил, он не знал, что ему делать, куда идти, кого просить о помощи. Вокруг был только холодный темный лес и он, один на один с собой.
«Стоп! Пение?!» - мысль прорезала сознание, как вспышка первой майской молнии. Римми воспрял духом и в полной уверенности, что поющий ему обязательно поможет, бросился вперед, по колено утопая в снегу. Через несколько десятков метров он увидел всполохи костра…
В лесу, напротив друг-друга сидели двое. Первый – молодой парень, он был одет в теплый, отороченный горностаем дублет, на котором золотыми нитками был вышит узор, солнца, раскидавшего лучи по всему наряду. На его голове была шапка с лисьим хвостом. В руках у парня была лютня, по струнам которой он перебирал пальцами. Второй – была молодая, красивая статная беловолосая девушка, с холодными голубыми глазами, бледной кожей, алыми губами, которые только подчеркивали холодность барышни. Одета она была в мягкий белый кафтан, украшенный серебристой вышивкой и отороченный белоснежным мехом. Распущенные волосы серебристой рекой растекались по её одежде и казалось, блестели на солнце. Девушка с грустью пела, на незнакомом мальчишке языке, а огонь гулял в льдинках её глаз.
- Шэйма, у нас гость, - с придыханием, немножко удивленно произнес парень, доброжелательно посмотрев на паренька, - и он продрог до костей.
Вместе со словами он поднял со снега черный сверток, который оказался отделанной медвежьей шкурой и без слов обернул в неё Римми, усадив возле себя. Девушка посмотрела на мальчишку, немного расстроенно, оборвав свою песню, но в её взгляде мальчик прочитал что-то еще: интерес и… Надежду?
- Здравствуй, мальчик, - она улыбнулась, показав идеально белоснежные зубы. Она поднесла руки к костру, зажмурившись от удовольствия, - как ты тут оказался?
Не в силах сдержать слезы, Римми рассказал, кто он, откуда, и что ему нужны головешки, чтобы разжечь огонь в его доме. Он слезно умолял этих двоих вернуться с ним в деревню и помочь ему. Оба взрослых выслушали его, после чего парень обнял его, а девушка встала, и нежно провела по его голове, укутанной в мех.
- Не бойся, Римми, - несмотря на холодный тон, девушка была по своему доброжелательна, - все будет хорошо. Я обещаю. Ты сейчас в безопасности.
От сказанного ему действительно стало спокойно, а от бока парня исходило тепло, которое согревало его как теплое летнее солнце.
- Мне очень скучно, мальчик, - с грустью произнесла Шейма, вернувшись на свое место у костра, - И грустно. И даже игра Лаэтуса не согревает мою душу. Расскажи мне сказку. Расскажи так, чтобы я забыла где я и кто я, чтобы я поверила в то, что ты говоришь, чтобы то, что ты говоришь оживило меня.
Римми испуганно посмотрел на сидевшую перед ним барышню. Ну какой из него сказитель? Разве может он сравнится с игрой парня? Но… Он любил своего отца и хотел ему помочь так страстно, что готов был на все. А тут… От него просили сказку. Но какую? Барышня хотела что-то, что могло бы оживить её? А что могло оживить любого? Смех? Значит сказки которыми отец и маменька учили его жить не подходили. А что тогда? И тут он вспомнил еще одну…
- Как-то в одном селе, как только сошел снег, повадился медведь к мужику на поле ходить, да мешать ему из вредности… - он рассказывал так, словно говорил это в избе, для своей младшей сестричке, глядя то в глаза беловолосой, то на танцующие языки костра. О том, как мужик и медведь заключили уговор, о том, как медведь остался ни с чем, о их втором уговоре и о том, как разгневанный медведь ушел в лес, навсегда, поругавшись с пахарем. Рассказ вызвал у Шэймы легкую, даже не улыбку, её тень.
- Хорошая сказка, Римми, - голос был тем же, но, казалось, что он стал чуть теплее, - Но я её уже знаю. Расскажи мне то, чего я не знаю.
Страх вновь обуял его, но прошел так же неожиданно, как и появился. От него хотят выдумку. Что бы он сейчас сочинил небылицу, сказку, но так, чтобы в неё поверили.
- В одной далекой деревне, жила семья, отец был местным лесничим, мать – рукодельницей. И был у них сынок и дочка, - от начатого Шэйма слегка нахмурилась, но с каждым следующим словом её лицо становилось все более заинтересованным, - и вот как-то раз, посреди долгой зимы, мама с дочкой отправилась в барскую усадьбу, отдать заказ, да купить гостинцы на праздник. Отец с сыном остались дома, весь день они занимались хозяйством, а под вечер, решил лесник отдохнуть, да поручил сыну за огнем следить…
Лицо девушки было… Удивленным, смущенным, глаза не знали, на чем остановить свой бег и переключались то на Лаэтуса, то на огонь, то на Римми, а когда и вовсе устремлялись ввысь, на звезды. Мальчик не видел, но на лице парня, под боком которого он сидел разгоралась радостная улыбка.
- … Но мальчик уснул. Когда он проснулся, отец спал беспробудным сном, мама с сестрицей не вернулись, а очаг оказался холодным, как земля в подполе. Испугавшись, он выбежал их хаты в своем полушубке, забыв про заячью шапку, что ему подарила матушка. Он долго бежал по лесу, пока стайка снегирей не вывела его к костру.
И замолчал. Страх, словно ожидая этого снова сковал его тело и разум и только тепло, исходящее от Лаэтуса придавало ему сил.
- Дальше. Что. Было. Дальше. – голос у девушки оказался требовательным, ярким и горячим.
- Я не знаю, барышня, - виновато произнес мальчик, - продолжить эту сказку можете только вы…
По лицу Шэймы пробежала тень ярости, которая тут же прошла, уступив место вначале пониманию, а потом детской, светлой радости. Она улыбнулась и звонко рассмеялась, захлопав в ладоши.
Только сейчас Римми осознал, что за этот миг парень успел сжать его крепче, словно не отпуская, а потом расслабленно отпустить, как будто страшная опасность только что миновала.
- Ты хороший добрый мальчик, пусть и… Неосторожный… Но какому ребенку нужно быть в таком возрасте постоянно бдительным? – она улыбнулась, поднявшись вскинула руку и закрыла глаза. Спустя пару мгновений на её палец сел красногрудый снегирь, - Лаэтус, будь добр, дай ему…
- Я знаю, чем его одарить, - парень пустил руку под дублет и вытащил небольшую во взрослую ладонь длинной резную палочку из вишни, - это наш подарок, Римми. Когда ты пожелаешь, на её конце появится огонь, достаточный, чтобы разжечь пламя или осветить путь. Но не применяй этот подарок к живым существам или деревьям, иначе он пропадет.
- Это твой провожатый, - Шэйма показала на пушистого снегиря и добавила, - он покажет тебе дорогу к дому. И… Римми, в следующем году, я рассчитываю, что ты придумаешь для меня новую сказку…
Девушка слегка подкинула снегиря, от чего тот вспорхнул, усевшись на ближайшую ветку и внимательно уставился на мальчика своими глазами-бусинками. Взяв палочку, Римми без слов поклонился и пустился наутек.
Путь до дома оказался гораздо короче, словно он был совсем рядом. Как только мальчик вбежал в хату, снегирь улетел обратно в лес. Подбежав в очагу, он кинул туда несколько поленьев, подложив хворосту и поднес палочку зажмурился. Его лицо лизнул теплый воздух от зарождающегося огня…

- Хозяева, открывайте! – сильный стук в дверь разбудил и мальчика и его отца, - Спите что ли?!
Подбежав к двери, отец выбежал во двор и скинув с входной двери засов впустил в это помещение вместе с холодом четверых: свою жену, дочь и еще двоих, явно дворянского происхождения. Римми, высунувшийся из горницы с удивлением узнал в гостях своих… Знакомых? Уж очень все это напоминало сон.
- Доброй ночи, хозяин, увидели идущих по темну, решили довезти, - пояснил молодой парень с широкой улыбкой, - Здорова, малой!
Он приветливо помахал рукой Римми, а мальчик с удивлением обнаружил у себя за пазухой вишневую палочку. Немного подумав он взял её в руку и уверенно подошел к девушке, с расслабленной улыбкой осматривающую двор. Подойдя к Шэйме, он протянул ей палочку. Девушка улыбнулась, взяла её в свою руку, а после вложила обратно в маленькие ладошки.
- Это красивый подарок, но я не могу его принять. Может быть в следующем году? – с улыбкой произнесла она. Её кожа стала несколько теплее, а глаза из двух льдинок превратились в синеву мартовского неба.
- Да нет, мы торопимся, просто хотели убедиться, что все закончится хорошо, - отец вел беседу с Лаэтусом, приглашая его зайти в избу, но тот отказался, - Но спасибо за приглашение, может быть мы когда-нибудь им воспользуемся.
Когда неожиданные гости умчались на тройке лошадей во тьму ночи, в доме лесничего потекла тихая размеренная жизнь. И только мальчик, сжимая в руках подарок не мог отделаться от мысли о том, что этой ночью произошло что-то важное.
Утром их всех разбудила первая весенняя капель.

От нескольких капель, упавших на лицо, ведьмак практически мгновенно проснулся. Начинался мелкий моросящий дождь, а значит нужно было найти укрытие получше.
- Какой странный сон, - тихо произнес Римон, после чего в недоумении уставился на вишневую палочку у себя в руке. Его сердце неистово забилось от удивления, а дыхание прервалось. Так продолжалось несколько секунд. После чего он нашел сухой угол, достал кисет, забил в трубку табака и поднеся кончик палочки загадал желание. Небольшая вспышка и сизый дым стал заполнять помещение. Пожав плечами, он произнес только одно слово:
- Мистерия… - и в задумчивости прикрыл глаза, пытаясь вспомнить образ мальчика, который предательски ускользал из его памяти.

«Ничего этого нет, ничего этого нет. Я… Я просто в чертогах своего разума, тёмных и противных. Так сильно завелась, что вся кровь от головы отлила, вот и отрубилась. С мужиками небось постоянно происходит, правда?»
Неправда. Нира бездумно шевелит пальцами ног в сапогах, ощущая, как их заполняет мерзкая холодная жижа. Мысли и эмоции смешиваются в бешеном вихре. Сталкиваются и соединяются в странных, диковатых сочетаниях. Вот к даме по имени Боль подсаживается худосочный большеглазый Страх, который робко тянет её за пышный рукав прятаться где-то под столом. О’Берн так и хочется свернуться калачиком и утонуть в болотной грязи и отчаянии. Секундой позже на свет белый вылезает Гнев – галантный господин в помятом сюртуке и с растрёпанной козлиной бородкой. Он приглашает Боль на танец, они исполняют сумасшедшее танго, каждое движение в котором так и призывает Ниру вскочить и обругать на чём свет стоит всех вокруг. Арчера, который всё ещё оскверняет своим присутствием её тело, Катсуро, который не сумел её удержать, Шики, Фанвенэнь (этих просто так), и даже эту малахольную незнакомку с безвкусным каре.
Но никому из этой тройки не суждено править этим балом. На гладкую плитку с громким стуком ступает стройная ножка, обутая в строгую туфельку на каблуке. На заплаканном лице злобно горят раскрасневшиеся глазищи, полные губки стянулись капризным бантиком. Это Госпожа Обида.
О да, обида! Она, как и гнев, адресована всем вокруг. Только вот эта эмоция не ограничивается конкретными лицами. Глазами Ниры она едко смотрит на весь мир. На судьбу, в очередной раз отнявшую у неё даже самое эфемерное и мимолетное из удовольствий. Хотя настолько ли уж мимолетное? Сколько историй и баллад написано о том, какую ценность для людей в чернейшие часы имеет человеческое тепло! У страсти, чем бы она ни была продиктована, в каких бы условиях не рождалась, есть как минимум одно замечательное свойство: она может помочь забыться ничуть не хуже вина или дурмана. Нире О’Берн жизненно требовалось испытать это забытье в горячих объятиях. Но ей не дали и этого!
И кого винить? Её несостоявшийся партнёр по плотским утехам, кажется, проявил редкостное удивление перед тем, как она исчезла. У мымры в чёрном вон тоже лицо такое, как будто она еле-еле удерживает челюсть от отвисания.
«Стоп. Нет. Она не просто удивлена. Она как будто нашла деньги, которые спрятала в цветочном горшке и о которых благополучно позабыла», - понимает вдруг О’Берн и щурится, приглядываясь к незнакомке. Прокручивает ещё раз в голове только что от неё услышанное. Следит за тем, как в изящной руке формируется костяная коса. Вряд ли девица этой штукой им помогать выбираться вознамерилась. Хруст эхом отдаётся в сознании. Кто она? Рыжая, некромантка, знает о жрицах. Рыжая. Некромантка. Знает о жрицах. Рыжая. Некро...
«Присцилла», - догадывается вдруг она. - «Это же Присцилла»
Госпожа Обида собиралась ещё как следует повозмущаться в адрес вязкой грязи, которая удерживает арчеровы штаны где-то на уровне лодыжек, но внезапное осознание сметает эту капризную эмоцию куда-то под воображаемый стол. Половина свечей и ламп разом гаснет. Банкетная зала превращается в театр. На сцену выходит разбитной, курносый товарищ в широких штанах, клетчатой рубашке и с лихо свернутым набок беретом на голове. В зубах у него зажата тлеющая самокрутка. Заскорузлыми пальцами он отнимает её от почерневших губ, выдыхает облачко дыма, пожимает плечами и сплёвывает.
Занавес.
Нира отвечает на хищный взгляд Присциллы своим, наплевательски-дерзким. Открывает рот. И смеётся. Хриплым, надтреснутым, мальчишечьим голосом.
Смеётся долго, раскатисто, со слезами. Смеётся, как сумасшедшая. Ну а как тут ещё отреагировать? Она знала, конечно, что рано или поздно с Присциллой встретится. Не знала, что на встрече окажется грязной, ослабшей, в чужом теле и практически без штанов. Ах, она столько всего уже перенесла за последние дни!
Будет даже интересно посмотреть, сможет ли встреча с Той Самой Присциллой переплюнуть всё остальное.

Хохот тем временем прерывается. Нет, это не Страх сверкнул опять своими чересчур большими глазищами. Это показала нос малютка Смущение. Редкая, между прочим, гостья в театре мыслей Ниры. Ее нежные, подкрашенные румянами ланиты мягко рдеют во мраке.
Последняя из актрис-эмоций вежливо напоминает, что мужское достоинство к внезапному пространственному прыжку отнеслось куда более флегматично, чем Нира. Оно не расклеилось. Не согнулось под гнетом очередного испытания. Его можно смело сравнить с наставленной на Присциллу саблей. Прямой и безжалостно твёрдой.
Мальчишечьи разные глаза медленно проворачиваются в орбитах и устремляют свой взор на необычное оружие, будто удивляясь его существованию. Да это удивление и есть. Что? Нира ещё не привыкла!
Она задумчиво почесывает щетину на подбородке. Хмыкает. И считает крайне важным проинформировать Присциллу:
— Это не на тебя, если что, - и потом, подмигнув, добавляет, - но не пропадать же добру… Как насчет последнего желания, м?

А пока чародейка хохочет и всячески Присциллу веселит, её иллюзорная тень возникает за спиной украденного тела. Хватает за плечико, приникает к аккуратному ушку и бездыханно сообщает:
— Хочешь пожить пару лишних минут – делай, что говорю.
Дубль шепчет тихо и быстро, чтобы слышал только мальчишка.
— Призови мою силу. Я знаю, что не умеешь. Тебе и не нужно. Она сама все сделает. Представь, что твой страх, твоя боль, обида, гнев, – это маленький пасскаленный шарик в груди. Представь, что тепло, энергия этого шарика разрастаются, трансформируются, становятся Силой. Куполом. Из света. Барьером между нами и этой жгрыбой. Авось будет время над некрологом подумать.